Считается, что многочасовой проект Триера разбит на две части из прокатных нужд, «с согласия, но без участия» режиссера. Но фильм второй выглядит действительно самостоятельным произведением, переводящим уже заявленные темы и мотивы в чисто комическую плоскость.
Расслабьтесь и получайте удовольствие, пугаясь того, насколько внимательно датчанин способен прислушиваться к человеческому либидо, и ухмыляясь тому, как нагло он осмеливается обстебать собственные изыскания.
Если вы знаете и принимаете другие картины Германа, пережить эти три часа можно легко и даже с удовольствием. Пусть простит меня Эко, воспринявший фильм как мучительный, восходящий к Босху кошмар, но, по-моему, это босхианская комедия, макабрический карнавал в лужах крови и дерьма, язвительное высказывание закоренелого мизантропа, не случайно пригласившего на главную роль комического артиста Леонида Ярмольника.
Не зря автобиографическая книга о пяти днях в плену называется так безыскусно «Долг капитана». Ждешь отважного героя, что погибал среди акул, но ни разу даже глазом не моргнул, а получаешь обычного человека, потеющего при стрессе и особо не геройствующего. Надеешься на ухарское кино в формате «Мы ли Филиппинами не плыли в Бостон», а видишь картину, похожую на морскую гладь — бледную и бесконечную. И — при всем разочаровании — запоминаешь надолго.
В «Горько!», комедии, справедливо рассчитывающей на большие кассовые сборы, есть мощнейшая кульминация, того катарсического уровня, к которому стремится (чаще безуспешно) большинство фильмов, рассчитывающих на большие фестивальные призы… Это еще и очень изобретательный фильм, виртуозно поставленный и богатый на точные детали.
Бондарчук, как неизвестный старофранцузский сказитель или древнегреческий Гомер, предпочитает эпос — жанр, в котором допустимы самые пафосные аллюзии…
Элементарный, как фантастика категории B, монотонный, как хмурые пейзажи Северного Ланаркшира, ритмичный, как порно. И резкий — как та же дешевая фантастика, в книжном формате существующая под мягкой обложкой и на грошовой газетной бумаге. Гипнотический, как те же неуютные пейзажи местности, маркированной на картах Google словосочетанием Scotland, UK.
В бытовой, лишенной жанровых манков картине — идеальный саспенс; режиссер — дилетант и дебютант — владеет даром избранных гениев: наполнить тревогой самый будничный кадр, создать саспенс из быта.
Фильм жив не одним Жилем. На кинофестивале в Венеции «Что-то в воздухе» справедливо получил приз за сценарий — это действительно изящно написанная серия микроисторий, иллюстрирующих состояние молодых умов в начале 1970-х.
Стиль австралийского режиссера слишком мелодраматичен даже для умеренно слащавой прозы Скотта Фицджеральда (если не читали, вспомните хлыща из вудиалленовской «Полночи в Париже», где писателя играл смазливый англичанин Том Хиддлстон, и все станет ясно). Временами фильм похож на приторную и слегка заветренную конфету…
Это, конечно, непристойно розовая мечта любого синефила: разнузданный сексплуатационный фильм про бойких девчонок с пистолетами, щеголяющих почти все полтора часа в бикини (да еще с новыми дивами Селеной Гомеш и Ванессой Хадженс в титрах). Такая обертка, за которой ни много ни мало оголтелое богоискательство. И настоящая современная поэзия, со сбитой рифмой, пивной пеной, глупой луной и плебейскими веселыми нотками Бритни Спирс. И подлинная гармония — имя режиссера Корина обязывает.
Здесь в принципе нет портящей русское жанровое кино пошлости и почти нет фальши: «Метро» — проект с правильным юмором и one liner’ами, снимающими высокое напряжение, соблюдающий классические каноны и американского, и советского Голливуда.
«Самый пьяный округ…» — первый легкий фильм в биографии крутых австралийских парней: в фильме достаточно насилия, но нет жестокости, виски стучит в виски, любое море крови по колено и даже воскрешение из мертвых здесь не метафора, а обыкновенное чудо.
«Франкенвини» — отчаянный панегирик странности и фриканутости; понятия «норма» в мире Бертона не существует. При этом все монструозные персонажи как дома чувствуют себя в пространстве популярной американской культуры, где с богом разговаривают, отбивая в небо бейсбольный мяч, попкорн может стать оружием для борьбы с обнаглевшими морскими обезьянами, дух конкуренции воспитывают школьные конкурсы.
Это — про любовь; в глобальном смысле. Уверен, возьмись Грязев за историю толстомордого омоновца, винтившего Козу на «Стратегии 31», мы бы смогли полюбить и его.
Бесстрашие в «Последней сказке» равняется свободе: драматург и режиссер Литвинова не скована ничьей посторонней волей, снимает не для мифического «зрителя», с которым заигрывают трусливые режиссеры, а для себя и тех, кто солидарен с ее внятной и стройной (несмотря на всю визуальную причудливость) моделью мира.
Постановщик Андрей Прошкин работает тонко, не бьет, подобно ордынскому бойцу, плеткой по щекам, избегает он и проповедей. Жизнь в Орде — буйная, замешанная на насилии, с оргиастическими увеселениями и гомоном базара, на котором запросто можно встретить торговца чудо-юдом, выглядит соблазнительной.
В книге — унылый скулеж, в фильме — жизнь. Придуманные Минаевым герои бухтят на себе подобных: «Че они все радуются, танцуют, бухают?» Киноизображение делает и эти вопросы неуместными: потому что жить — круто.
Пустое кино, бестолково переминающееся с ноги на ногу, — точь-в-точь как томящийся за чертою мира доктор Митя, без надежды открывающий проржавевший почтовый ящик. «От тока кровь заряжается и сердцу слабнуть не дает», — роняет один из Митиных гостей. В «Диком поле» электричество вырублено.
После «Глянца», в определенном смысле — фирменного фильма Кончаловского, становится окончательно ясно, что отвага присуща в первую очередь самому режиссеру. Каждый фильм — в новом амплуа, и часто — кому-то назло.
Увы, голос Лопушанского слаб и фальшив; на ухо вам, батенька Константин Сергеевич, наступили, что ли? Бог с ним, с Александром Балуевым в роли немецкого (sic!) любовника героини. Но как быть с тем, что сценарий мало того, что вопиюще умозрителен, так еще и нечеловечески дурен?
