Человечнейшая картина, доступная в своей высокой простоте каждому зрителю, еще не забывшему, что он не «бессмертный». Однако для фестивальной конъюнктуры — это кино почившей эпохи.
Все здесь просто, суховато. Нет ни всегдашних околичностей, ни чудаковатой спонтанности режиссуры, в прежних фильмах выверенной по метроному. Все здесь построено на стереотипах, на клише поведения и — на масках.
Второй фильм — проверка режиссера. Первый — чаще всего удачный. Случай Александра Миндадзе — другой. «В субботу» — отрыв режиссера в кинематографическое событие.
Изящество этой комедии в том, что она не развенчивает мифологию как ускоренный тип сознания и строительные леса киножанра.
Кино ХХI века, снятое о «времени до Освенцима», но оснащенное пост-историческим опытом, концентрирует взгляд (автора, зрителей) на бессилии спасительного разумения.
«Ангел», конечно, не «чисто английский фильм», сделанный в духе американца Айвори, разве что зажатый в салонные французские кавычки. Это — эхо дальнего взрыва, унесенное ветром и, казалось, навсегда потухшее. Но в озоновом вызове это эхо звучит во весь голос: с заразительной художественной наглостью.
Новейшие муратовские импровизации услаждают — как изюм в калорийной булке — водевильные (по-чеховски водевильные) сюжеты про современных людей, совсем не стесненных конкретным временем.
«Догвиль» — это эпическое кино и эпический театр. Фильм-перформанс и фильм о перформансе. Притча о природе человека и о природе актера, человека играющего. О провокаторах и провокациях. Фильм о возмездии и притча о Возмездии.
«Вилбур хочет убить себя» получился вещью щепетильной, музыкальной — в ней порой даже слышится северное эхо «Любовного настроения» Вонг Карвая.
«Бродвей» — стратегическая площадка для испытания художественного метода режиссера. Потому что зыбкое прибрежное пространство и утекающее, как песок сквозь пальцы, всё поглощающее время побуждают его видеть то, на что другие не смотрят.
Мы, зрители, раскрываем в удивлении рот не оттого, насколько мастерски опоэтизирована в «Куклах» смерть влюбленных, а потому, что натуральный катарсис и незаземленный удел вдруг стали доступны простым персонажам кинобалагана.
«8 женщин» — это кино- и театральная утопия молодого преуспевающего режиссера. Огламурив француженок, он вывел их в новом — волшебном и фантастическом — свете.
Щемящий пафос Соловьева, прикрытый убойной иронией, основан на необычной для нашего кино трактовке времени жизни героев и исторического времени.
Метафизическая реальность «После жизни» есть прообраз мистической природы кино. История такого кино всегда в настоящем и никогда не окончательна. Такое кино удостоверяет преходящую жизнь и ограждает ее от распыления.
«Обратное движение» ведет в постисторическое пространство, травмированное личным опытом войны, работорговли, криминального бизнеса, безвыходной — властной и равнодушной — среды. Опытом, в котором утраты, несмотря на призрак временных обретений, есть «образ-движение» продолженного настоящего, лишенного будущего.
