Сказка оборачивается сеансом психоанализа, запах крови перебивает аромат кулис, «черный лебедь» клюет и Красавицу, и Чудовище, оставляя зрителей в зловещем недоумении: что это такое они увидели.
Скромненько, но чистенько, отчаянно глупо, но столь же отчаянно романтично. Кино в чистом виде как изначально балаганное развлечение.
Язык социального реализма удушливо беден и сводится к перепевам увенчанной в Канне «Розетты» (1999, братья Дарденн), фильма о задыхающейся в нищенском небытии девчонке.
«Птица» Арнольд получилась вторсырьем на основе отличных фильмов.
Позволив зрителям в прологе фильма чуть-чуть полюбоваться природными красотами «зеленого острова», Дэмиен Маккарти затем опрокидывает их в мир клаустрофобии.
Чэнь Сычэн ни в чем себе не отказывает, не втискивает себя в рамки однозначной стилистики, привольно используя весь наработанный красочный спектр киноязыка — от соцреализма до сюрреализма — во славу, да, китайской родины.
Наши же звезды, в умелых режиссерских руках способные на многое, в таких блокбастерах, как «Реплика», просто «носят лицо», не заботясь ни о нюансах, ни об эмоциональной достоверности.
Странно: все больше и больше становится в мировом кино полнометражных рекламных роликов, более или менее успешно притворяющихся настоящими фильмами.
Сами по себе эти эффекты хороши, но притчи о природе творчества, явно задуманной Морганом, у него не получилось. Как ни старался он вызвать у зрителей жалость к себе, обреченному на такую опасную и противную работу, как аниматор.
Финал этого видения столь же шокирующий, сколь и предсказуемый. И сводится по большому счету к великой формуле Дэвида Линча: «Совы совсем не то, чем кажутся».
Придется признать «Черный чай» не более чем рекламой чайного производства: дела благородного, но к искусству кино не относящегося.
Ныне итальянская комедия — не жанр, а диагноз.
Игра в кошки-мышки между немного ущербными хорошими людьми и пышущими здоровьем негодяями.
Как вывернуться из дихотомии добра и зла, итальянцы придумали быстро. Что взять с героя, если он изначально мертв, как безусловно символически мертв Джанго со своим гробом на веревочке, приносящий смерть всем женщинам, которые его любят.
И впрямь забавно, пусть даже и экранные два часа непропорциональны для капустника. Но сквозь порой натужное легкомыслие проскальзывает нечто более глубокое, пусть и банальное.
Южнокорейское кино умеет знатно повышать ставки, возгонять градус напряжения. Каждый новый поворот сюжета усиливает его сюрреалистичность, доводит до абсурда то, что начиналось как в общем-то банальный триллер.
Присутствие Чон До-ён на экране компенсирует отсутствие саспенса, до поры до времени вопиющее.
Самая главная сценарная проблема — это сам остров.
Москва-1980 выглядит вполне себе праздничным и беззаботным городом. Хроникальные кадры успешно, до ряби в глазах сочетаются со стилизованными съемками.
Особую прелесть этой бескрылой, лишенной внятного финала и какого бы то ни было смысла поделке придает то, что над ней работали аж пять сценаристов: Михаил Константинов, Роман Штых, Армен Ананисян, Евгений Вихарев и Никита Еллинский. Поистине страшно представить, какой мозговой штурм им пришлось совершить.
Увы, в пустыне фон Тротты нет ни магии, ни похоти, ни бесконечности, как в фильме Бернардо Бертолуччи «Под покровом небес».
Во всяком случае, финал «Старого дуба», никак психологически не мотивированное братание аборигенов и иммигрантов, праздник общей судьбы, пусть и сильно снятый рукой мастера, кажется невыносимо фальшивым.
«Проклятие» — не только и не столько фильм ужасов, сколько производственная драма о людях, практикующих редкие, опасные, но смертельно необходимые профессии.
Пока речь идет о крови, все отлично, хотя и вторично по отношению к тем же Коэнам. Но, когда дело доходит до страсти, вынуждающей Рона и Мэдисон играть ва-банк, можно только воскликнуть классическое: «Не верю!»
Едва ли не год назад замечательная Мэри Хэррон сняла «Быть Сальвадором Дали» о трагическом, истерическом, одиноком гении. Можно, конечно, и так, но Сальвадор Дали заслужил большего, и это «большее» Дюпье адекватно воздал ему в едва ли не легкомысленной, но благородной форме.
