Рианда и Роу вложили в мультфильм душу — это видно, и тоже греет. Каждый новый игрок на этом поле ценен — тем более с «Гравити Фолз» в анамнезе.
Нового языка-то и не хватает. Ни в смешках, ни в клыках, ни в улицах. Хорошо, что Смоленск — не столицы, — хорошо, что немного мета. Но как будто испугались старта: начали бойко, а закончили общим.
Как бы там ни было, «Ночь» если и отсылает к классическому мюзиклу Good boy, откуда Монро позаимствовала песню, то ничего хорошего в сумраке человеческой души Куроша Ахари увидеть не рассчитывает.
Миндадзе, всегда фиксировавший сдвиги тектонических плит, первый толчок, добрался до последнего. Скрипит потертое седло — сирена личного апокалипсиса, нелицеприятные дрожь и тление. Не иллюзии, а брюзжание.
Метод Федорченко снимать документальные сказки, где правда и вымысел друг друга дополняют и дублируют, в «Болгарии» достигает новых масштабов.
«Ночь в раю» лишена романтизации канпхэ, даже «благородных»: человек и пистолет здесь разделены как личный опыт и химера «профессионализма».
Дебютант и патриарх разыграли партию о столь непростой теме, разделяя фильм на шесть возможных жанров.
Красивее финала и не придумаешь: под щебет кассового аппарата встречаются два влюбленных взгляда. Если это квир-социализм, то он наступит скоро — надо только подождать.
Куда бы не глядели глаза Ли в течение фильма, как бы сильно тяготы и несправедливости не вызывали желание их отвести или закрыть, в конце они все-таки смотрят в одном направлении. А все остальное — в глазах смотрящего.
Главный козырь манги и сериала, конечно, — увлекательный мир, интригующий не только предысторией титанов, но и другими сюжетными поворотами, которых с каждым сезоном становится все больше.
Как бы Жуде ни подмигивал и хихикал, как бы ни пытался рассмотреть за масками людей, а не напуганные предубеждения, итог — практически — один.
Наверное, «Аей» можно убаюкать ребенка или как минимум отвлечь на 80 минут. Зачем это использовать не как оружие против близких — не очень понятно.
Подождать стоило, чтобы увидеть такой живописный — насколько позволяют пиксели и натурные съемки — закат эпической супергероики.
Лян охотно заимствует структуру фильмов военного времени: от вводного агитационного мультфильма, поясняющего, что гремлин — это чья-то безалаберность, до документальной сводки об отважных летчицах Второй мировой на титрах.
Во всяком случае Чжао удалось снять фильм, максимально улавливающий вибрации зарождающихся 2020-х: тоска по свободе передвижения и момент концентрации на внутреннем, нутряном.
В момент, когда отношение поколений движется к эскалации и взаимным отмашкам, южнокорейский режиссер снимает тактичный фильм о том, что одни задают какие-то свои вопросы, а другие пришли к каким-то своим ответам.
Давыдов признается, что пишет сценарии по наитию — вот только недавно узнал про трехактную систему,- но его нарратив подчинен другому, народному учебнику. Каждая сцена выразительна, как резные фигурки.
Что-то подобное мог бы снять Кен Лоуч, покинь он город и облюбуй терренсмаликовские или на худой конец иньярритовские многозначительные пейзажи. И то на переправе порулить пришлось бы дать Дэнни Бойлу — адреналиновому наследнику британской кухонной раковины.
Образующийся к финалу ком удобных недомолвок, обклеенный слоганами о красоте незначительности, в итоге вызывает скорее ярость, чем благодарность после сковывавшего 2020 года.
Тема эпизода уходит на второй план, социальное высказывание становится рамкой кадра, а персонаж и зритель оказываются наедине — или просто слишком близко, чтобы как-то происходящее проигнорировать.
Пусть говорят — все, кто вообще может и хочет что-то сказать. Уже не о фильме — о наболевшем.
Есть у «Беспринципных» одна восхитительная особенность: это настолько несовременный, непрогрессивный, неумный и, увы, даже не мастеровитый сериал, что заслуживает звания упоительно плохого.
Если «Гражданин Кейн» с его романной и нелинейной структурой прикидывался журналистским расследованием, то «Манк» стремится быть ближе к сценарию, чем к фильму.
«Перевал Дятлова» пытается проложить маршрут по заминированной советской истории, навести мосты между прошлым и будущим — и находит выход только в оде гуманизму и задорной песне, пускай звучащей уже посмертно.
Мегаломанский заговор «Утопии» — отражение не ужаса перед будущим мира, но страха за тех, кому в нем жить. Если счистить с «Третьего дня» шкурку фолк-хоррора, перестать бродить по лабиринту меняющихся показаний, то выйдет прямой идейный сиквел.
