«Легенда о Зеленом рыцаре» — это новейший роман воспитания, выполненный в выразительной форме альтернативного Средневековья.
«Криптополис» — коллаж ассимиляции времени, чье повествование образно, а не сюжетно или идейно.
Аннушко разлил масло, сказал «Евангелионам» «прости-прощай» и демонстративно променял в эпилоге потрясающей красоты анимацию на документальные кадры. Встретимся на улицах, если вы решите выйти из комнаты, как бы говорит он.
Собрать столько фобий на борту, чтобы все свести к гимну материнству, кажется не слишком умелым расходом воздушного пространства.
Все перемены в сюжете и характерах, несмотря на размеренный, тягучий темп, перемежающий пробежки и драки, происходят по принципу «чертик из табакерки» и словно свидетельствуют о невозможности убежать от ролевых моделей супергероики.
Как дыры недомолвок позволяют героине соскользнуть в кроваво-красную реальность хоррора, так и его внезапное попадание в ее психологический шрам выводит кино из умозрительной плоскости зрелища.
Фильм большую часть времени такой розовощекий, не знающий границ, но иногда — бац! — кто-то проводит когтем по очаровательной ямочке, и вот-вот как будто потечет кровь.
У героев нуара была надежда схватить подлецов за руку и почувствовать моральное превосходство, попивая виски у себя в меблирашке. Герои Содерберга и Соломона максимум выигрывают ту же жизнь, что у них уже и была. Дают — бери, бьют — беги.
«Страх смерти» — это такая же безграничная абстракция, как абсолютно черное тело Скарлетт Йоханссон в «Побудь в моей шкуре» (2013) — еще одном побратиме «Кошмаров».
Легкомысленный финал, надо думать, высмеивает пропаганду состоятельности и неизбежные преображения героев, какие обязаны наступать перед титрами. Как и построение истории у Дюпьё измывается над рекомендациями нарративного навигатора с его «маршрут построен».
Кария не врет: эмоциональный хребет фильма, поддерживаемый нистагмой камеры и звуковыми контузиями, практически безупречен. В том же, что он пытается сказать, есть обтекаемость брошюры и абстракция тоста.
«Парк развлечений» вряд ли тянет на откровение, но сложен действительно ладно, с шумным и тревожным саундтреком кантузии, с обилием смачных деталей и целым парадом сочувствия.
И хотя сериал начинается с легким бесстыдством, как и подростковые комедии в духе «Американского пирога» (1999), приходит он в итоге к консервативному изводу семейных ценностей.
Главный же неожиданный спецэффект «Армии мертвецов» в том, что Зак Снайдер «вернул 2007-й», как уже давно заклинают в Рунете.
Семейная драма, обернувшаяся фолк-хоррором, возвращается за стол, чтобы сквозь рассеивающуюся пелену кошмара насладиться тем, что есть (или было). Помогите нам, иччи, пережить час волка.
В таком сочетании — жанра и амбиций — легко представить, что «Кислород» станет культовым. Правда, для этого придется тоже полежать в криогенной камере: сай-фай-проповеди ныне не в чести, как бы ни старался Даррен Аронофски (а у Ажа все-таки не «Фонтан»).
Детские травмы и шаткость положения в меняющемся мире, технологический скачок и удушающее одиночество городов — все это объединяет людей самых разных возрастов и социальных статусов. Потому наивная святость Тандзиро — это клинок, который способен разрубить, хотя бы на время, самых могущественных внутренних демонов.
«Холстон» — никудышный байопик и сериал самого банального покроя. Но в нем Райан Мёрфи как будто напоминает, что он просто человек, который даже на крыше карьерного небоскреба зачем-то все еще хочет кому-то что-то доказать.
Рианда и Роу вложили в мультфильм душу — это видно, и тоже греет. Каждый новый игрок на этом поле ценен — тем более с «Гравити Фолз» в анамнезе.
Нового языка-то и не хватает. Ни в смешках, ни в клыках, ни в улицах. Хорошо, что Смоленск — не столицы, — хорошо, что немного мета. Но как будто испугались старта: начали бойко, а закончили общим.
Как бы там ни было, «Ночь» если и отсылает к классическому мюзиклу Good boy, откуда Монро позаимствовала песню, то ничего хорошего в сумраке человеческой души Куроша Ахари увидеть не рассчитывает.
Миндадзе, всегда фиксировавший сдвиги тектонических плит, первый толчок, добрался до последнего. Скрипит потертое седло — сирена личного апокалипсиса, нелицеприятные дрожь и тление. Не иллюзии, а брюзжание.
Метод Федорченко снимать документальные сказки, где правда и вымысел друг друга дополняют и дублируют, в «Болгарии» достигает новых масштабов.
«Ночь в раю» лишена романтизации канпхэ, даже «благородных»: человек и пистолет здесь разделены как личный опыт и химера «профессионализма».
Дебютант и патриарх разыграли партию о столь непростой теме, разделяя фильм на шесть возможных жанров.
