Так «Иван Грозный» обозначает странную и неочевидную для советского и постсоветского кино траекторию: формула тирании — это, говоря словами Лермонтова, «слава, купленная кровью».
Погружаясь в эту черноморскую пастораль, начинаешь чувствовать в новой картине Хомерики глубокую архаику.
Фольклорная эстетика, с одной стороны, позволяет фильму выйти за рамки дискурса «правды о войне», отвлечься от воспроизводства исторических реалий. С другой стороны, только она, как ни парадоксально, и способна передать сущность войны.
В этом онтологическом пессимизме, рождающемся от просмотра ленты Жербази, есть что-то от кинематографа Белы Тарра: как ни старайся, так и будешь ходить по кругу и сидеть в клетке своего тела.
В мире, где универсальный язык умер, соединить разобщенных героев могут лишь советская поэзия и крестьянский труд на чужой, но уже ставшей своей, земле. Поэтому лента Каримова интонационно, а не только цитатами, напоминает фильмы Рязанова.
