Снова гаитянская фактура и неприметные безделушки, но на этот раз заряженные идеей, воплощения прошлых жизней, мечтаний и (не)родившихся детей. Такая же безделушка и «Этот дом» — тотем, в котором спрятаны мысли, страхи и надежды.
Гвен Стейси распаковывает коллекционную фигурку приговаривая «а чего она в коробке» — гик испытывает боль. Несколько десятков пауков тычут друг в друга пальцами повторяя известный мем — гик бьется в экстазе от смеха. Клиффхэнгер в финале — гик перестает спать, так хочет узнать, чем все завершится.
Когда иссякают стыдные каламбуры, обыгрывающие водно-пламенной союз, Сон начинает трещать о наследии, и «Элементарно» превращается в семейную посиделку с расспросами про твое самоопределение (и личную жизнь).
«Аргонавты» — образцово-халтурный (чуть не додумали) мультфильм начала десятых, герои которого похожи сразу на весь пантеон DreamWorks’а.
В своей филигранной стилизации фильм сам низводится до заунывного фарса 30-х. Век таких картин недолог — сегодня-завтра афишу заклеят чем-нибудь поновее.
Казалось, что в наше время настолько мегаломанский эксплуатейшн по «Новому Голливуду» возможен только волей Шона Пенна. Однако Кассаветис, за вычетом «Альфа дога» последние 20 лет снимающий кино для своей мамы и ее ровесниц, нашел ресурсы для true-авторского фильма, на true crime материале.
Это кино про тех (и для тех), кто не поднимает телефонные трубки и не выходит из дома, оправдывая все внутренним эскапизмом. «Зачем работать, лишь бы работать?» — задается риторическим вопросом Ида. Зачем говорить о любви, лишь бы о ней говорить?
Как и любая другая картина Оноре, «Зимний мальчик», обращенный к грусти — то трагичной, то светлой, — одиночный танец. Его завораживает утешительная сила обыденности — дни идут, и становится легче. Груз ответственности перед матерью и братом перестает тяготить, ведь дома всегда поймут и примут. А все прочие страхи — явление сезонное.
Режиссер Лартиго, как и в своем самом народном фильме «Голос семьи Белье» (на американской земле он стал аморфной оскароносной CODA), приводит семью к единому знаменателю от противного, через кризисы, ссоры и маленькие, безмолвные переживания. Все здесь учатся говорить не только о праздном.
«Соколиное озеро» ограничено так же, как загородный отдых в четырех локациях.
Но при неоспоримых благих намерениях все это — киноправда «своими словами», пробный бесплатный сеанс психотерапии. Съемки закончатся. Группа уедет. Дети так и останутся худшими — теперь уже из зависти тех, кто не прошел кастинг.
«Скарлет» — история любви сначала печальной (Рафаэля), затем счастливой (его дочери). Маленькая девичья ладонь в объятиях пунцовой мозолистой отцовской лапы. Если Грин считал, что чудеса можно творить своими руками, то Марчелло добавляет — только не в одиночку.
«Живопись» — одна из тех несовершенных радостей (не на час, а на полтора), способных разогнать если не январские морозы, то хотя бы растопить осенний лед.
«Бессмертный» сделан со скорбной миной в блеклых тонах засохшей земли, какое тут эксплуатейшн-веселье?
«Бродвей» — постмодернистская античная трагедия, разыгранная на подступах к Парфенону.
«Дыхание» ценно музыкой средиземноморской повседневности. Мелодией из рева весп; хлопков мокрой одежды, покачивающейся на бельевых веревках; женского голоса, напевающего в полуденный перерыв песню Пэтти Браво; всполохов волн; хора детских выкриков, ребятни рассчитывающей выиграть железную дорогу в лотерею у бабушки на развале детских игрушек.
Миниатюрное, в сравнении с целым летом, запечатленное воспоминание о пикнике, проведенном у потаенного райского озера, и нескольких последовавших за ним эпизодах.
Автобиографичность «Сказки» позволяет ей быть осязаемо-узнаваемой, вплоть до случайных фраз и прикосновений, и одновременно желанной, как услышанная на дачной террасе история чужих романтических неурядиц, героем которой так и хочется оказаться и непременно поступить правильно.
Роман воспитания — скорее зрителя, чем его героев, — в котором неудовлетворенное желание девушки-подростка разделять, властвовать и спешно самоутвердиться в роли femme fatale неотличимо от деструктивных маний персонажей древнегреческих трагедий.
«Чужая» — фильм про то, каково проснуться и понять, что спонтанный отпуск, ежегодно откладываемый на потом, не случился, и судорожно следовать за последним днем августа, пытаясь нагнать лето.
В портретировании девушек/женщин знаток человеческих душ и сложноустроенной сексуальности Катрин Брейя как честна, так и нежна. Повесть для старшего школьного возраста о нередко полном разочарований сакральном ритуале потери девственности в ее исполнении — трагикомедия спонтанных ошибок, заведомо обреченное на провал упражнение в искусстве перехитрить себя.
Кровь, песок и слюни. Это напряженное путешествие, помимо своего приключенческого назначения, как и любая дорога, имеет куда больший масштаб, чем метраж на карте. Ключевое в фильме — не коллективный опыт, а культурологический.
Зло в «Восстании» — страх материнства Бет. Рэйми полагался на зло беспорядочное и хаотичное (тем и впечатляющее), и когда его разрушительную силу сводят к выбиванию клином некоей фобии/зависимости персонажа, оно, как лопнувший шарик, сжимается до жалкого бугристого куска латекса.
Интенсивный сеанс экзорцизма, проведенный на тяге пары выпитых залпом стаканчиков двойного эспрессо.
Талантливые Эбботт и Куэлли заслуживают куда более хитрого перверсивного ромкома.
