Этот фильм — немногословный, созерцательный оммаж Терренсу Малику, озвученный клауд-рэпом и призывающий к коммуникации через все те же знаки и широкие жесты.
Гаррелевский «Провозвестник» — 60 минут всепоглощающей тишины. Тяжелый, болезненный вещий сон, который снится родителям, то и дело расстилающим в кадре простынку, чтобы прилечь и забыться.
Психоделическая визуализация музыкального альбома, где восприятие слушателя (режиссера) оказывается не менее важно, чем сам трек-лист.
Гаррель — поэт мгновения, которое так и хочется продлить. И в «Поцелуях», мудром, как встреча с возрастным отцом, фильме, режиссер ставит знак равно между своей жизнью/опытом и фильмами, которые снимает по мотивам.
«Рождение» — не великий фильм, но очень болезненно честный. И любые решение, сложность герои Гарреля выхаживают, стаптывая свою обувь на тихих улицах Парижа. Если путешествия никого и не меняют, как говорил Бодлер, то они точно помогают нам думать.
«Границы» — самый бодлеровский фильм Гарреля. Меланхоличная поэма, концы заглавных букв каждого предложения которой усеяны увядшими цветами и прочими атрибутами упадка. Хоррор о бездонном мороке человеческих душ, где не остается любви, только чувство вины и сожалений.
«Любовник на день» — фильм о маленьких секретах, которые становятся больше, если их с кем-то делить.
Как и в первоисточнике, Твердовский полагается на ассоциативное восприятие. Нежность при виде одеяла, расписанного гжельскими цветами. Напряжение, при нерешительном соприкосновении молодых рук. Зябкость, когда кто-либо настежь открывает окна, пытаясь выветрить вязкую духоту. Где же масштабный замятинский потоп? Человек — и стихийное бедствие, и явление природы. Бестелесная Аня, плещущаяся на глубине под музыку Дебюсси — и есть наводнение снесшее все на своем пути.
Взбесившаяся американская критика разочарованно клеймит «65» неразвлекательным — но это и не спилберговский парк развлечений — и несмешным — а должен быть?
Второй «Шазам» — все тот же младший брат лучшего друга, который вечно таскается за вами хвостом.
Избавившись от надсмотрщика, постановщик Стахелски объявляет трехчасовой каскадерский междусобойчик, нередко эффектный, но совсем не эффективный.
Картина аккуратная во всем, кроме вольной трактовки смерти Микеланджело. Каяться приказали, а в чем — непонятно. Так и Плачидо удалось разве что слегка освежить общую культурную память, стоя напротив позолоченных музейных рам и споря с самим собой — что же на самом деле он видит на холсте.
«Убийства по открыткам» будут интересны как поклонникам актера, так и любителям детективного жанра.
«Элвис» Лурмана — выдающийся guilty pleasure, в самом высоком смысле. Король не мог петь, не двигаясь. Режиссер также противится статике, потому что каждый новый день для него — карнавальная вакханалия, что не терпит равнодушия.
Где-то за неувядающей эстетикой ментовских сериалов, как бетонная стена за тремя слоями обоев и выцветших газет, проглядывает короткометражка об одиночестве по обе стороны телефонных гудков. Но режиссер Михайлов с большим энтузиазмом побуждает своих героев монотонно рассказывать о том, о чем они не делятся с другими.
Есть в этом фильме моменты приземленные, знакомые и ощутимые. Но когда Холмс решает поставить своих героев перед надуманным выбором, предлагает им пройти проверку на привязанность, обаяние этого мамблкора сходит на нет.
Сентиментальная невзыскательность не позволяет «Пиратской свадьбе» быть настолько же заразительно страстной, каким поначалу кажется этот истерический марш-бросок по джунглям.
Орсону станет легче, когда он в очередной раз спасет мир. Ричи — когда он снова снимет мужчин, играющих в шахматы на доске и вне ее.
Не фильм, а рождественская гирлянда.
Антивоенный пафос О. Расселла подкупающе прост: ненависть он предлагает победить рассуждениями о Боге, страстным поцелуем, песней и преданной дружбой. «Сон повторяется, потому что забывается», но если ты вновь переживаешь кошмар, нет причин думать, что не вернется и счастливая дрема.
Увлечённость Атталя эссеистикой на тему субъективности правды заразительна (хотя бы чтобы зритель не чувствовал время), тяжба между Миллой и Александром для него — не только большая семейная трагедия, но и нечёткий дагеротип реальности, на поверхности которого находят своё начало вечные идеи о честности, совести, культуре и прочих определяющих нас вещах.
В своем дебюте режиссерский дуэт Лекустр и Марре занимают ласковую наблюдательную позицию французского классика Мориса Пиала. Они как бы стоят за камерой, в любой момент готовые обнять и Кассандру, и Адель, ведь нет лекарства надежнее, чем человеческое тепло.
Ручная камера. Напряженные мужские спины. Немножечко популизма. Высокопоставленный муж, претендент на пост великого имама, тайком просит купить ему обед в McDonald’s. Уровень откровений, которые обещает Салех, обескураживает. Университетские стены скрывают заурядный политический поп-триллер.
«Афина» — кривое зеркало, в отражении которого мерцает другое недавнее кино морального беспокойства «Отверженные». Поза. Самонадеянность. Политическая неопределенность рука об руку с глупостью. Но если Ли предпочитает аутентичную шершавую документальность злых улиц (и в этом есть своя правда), то Гаврас пускает пыль в глаза, говоря о высоком на языке современного циркового представления с фаер-шоу.
Суматошная Дош и меланхоличный Деладоншам (растерянной печали во взгляде которого хватит на весь «Комеди Франсез») в лучших традициях уютных интеллигентных ромкомов притягиваются вопреки, азартно преодолевая 33 путевых несчастья.
