Между трепетным частным (торжеством новой чувствительности андроида) и общим авторы «Робота» зачем-то слишком долго трясутся над воспитанием духа коллективизма.
Стать частью системы, занимаясь все той же эксплуатацией, не равно ее приручить — касается это и взаимоотношений Кравиц с жанром.
В версии, выкатившейся с блумовского конвейера, тоже не было бы особой необходимости — не отдувайся в кадре за всю широту наглой британской души артист МакЭвой.
Сейчас, в 2024-м, — «Место» не более чем путаный южно-готический дремучий жутик с непоследовательным чередованием реального и ирреального.
В сериале Быкова никакой примечательной оптики нет — 90-е здесь сродни окровавленным призрачным жмурам, которых видит Женя (приём, мягко говоря, чудовищный), — сначала мозолят глаза, а потом ничего, привыкаешь.
Дальше иллюстративной миниатюры Серебренников не останавливается ни на одной ипостаси Лимонова, заставляя Уишоу талантливо играть страдающее ради писательства облако в штанах.
Тоскливо на этом творческом вечере лишь от того, что при страстности реакционной речи Фрэнсис продолжает изъясняться на языке 70-х/80-х в эру изменившегося кинослова, тем самым окончательно проигрывая времени.
Актриса Салдана единственная, кто начиняет происходящее энергией, и когда Одиар смещает ее на второй план, переключаясь на других своих героинь, фильм попросту теряет субъектность, превращаясь в показ мод Saint Laurent, темой вечера которого оказалась Латинская Америка.
Жизнеописание города дается режиссеру едва ли не свободнее, чем опись страданий своего героя.
«Дагомея» распадается на две самостоятельные части — искусствоведческое эссе и лайвстрим из дискуссионного кружка про языковое колониальное рабство и самоопределение.
В конце концов, каждый из его несчастных бедолаг перестает притворяться — и то, как зафиксирован этот болючий процесс в «Аноре», придает ей щемящей искренности, преодолевающей все языковые несовершенства.
«Ловушка» с ее вульгарным, вызывающе комичным насилием, велеречивым сарказмом и морально-этической неопределенностью, бесспорно, очередной экспириенс.
У Альвареса плохо со всем, что отличало индивидуальность его предшественников.
В реальности любая ода воображению блекнет, если на режиссерском мостике не стоит какой-нибудь мощный визионер.
«Мой Марчелло» сделан по-хорошему лениво — именно такой эквивалент беззаботности находит в кадре Денев.
Не считая режиссерского трепета к знакомым с детства краям, романтическое напряжение в кадре попеременно стремится к нулю — видимо, заземлило в полях.
Тридцать лет назад все те же два часа Йоханссон и Татум бы поочередно отпускали остроты и миловались — и это точно было бы классное кино.
Лайвли же, если кого-то и выбирает, то свое отражение — ее авторитарное творческое влияние сводится к узурпации большинства крупных планов не только на «оскаровский» плач, но и для того, чтобы подсветить наряды, аксессуары и устрашающие позолоченные шпильки.
Если «Агро Дрифт» концептуально прокатывался в стриптиз-барах, то «Вторжение» должно стать хитом залов игровых автоматов.
В авторской непоследовательности «Жатвы» нет манящей недосказанности, только поверхностно-невнятная вариация всех тропов, присущих исследующим нравы драмам о жестокосердности коммун.
«Я все еще здесь» — далеко не тот застеночно-пыточный фильм, который можно представить, ориентируясь на предпосылки трагедии Юнис и Рубена. Будет и больно, и грустно, и светло, но не только от мученических тягот, выпавших на их долю.
Так, «Братство» оказывается далеко не хроникой схватки двух культов, а чуть ли не антитрампистским плакатом, параллеля деятельность Мэттьюса со штурмом Капитолия. Иногда все-таки лучше от себя ничего не добавлять.
Картина «Наконец» — и прощение, и исповедь, и все та же импровизация на трубе, потому что душа поет и музыка лечит.
Поверить в народного мученика в частности и такое кино морального беспокойства в целом, смогут лишь самые наивные, те, кто и правда считает, что меняет мир лайком в соцсетях, а «за будущее коз» кто-то готов лезть на амбразуру.
Классическому для Альмодовара китчу режиссёр на этот раз предпочитает театральную условность, но даже сценическим исполнением не объяснить, почему все эти высокие речи звучат как его скверно переведённый ранний фильм.
