Время не ждет, а искусство не приемлет — самоповторов и половинчатых творческих решений.
Пёс в фильме разжалован до метафоры (у Фанте он был полноценным альтер эго), а экзистенциальная горечь, напротив, возведена в ранг неполиткорректного афронта.
Классический мотив (не)предумышленного вуайеризма, от «Окна во двор» Хичкока до «Мы все окажемся в раю» Ива Робера, у Оноре обыгран через абсурдистскую традицию имени Бертрана Блие, которому даже объявлена специальная благодарность в титрах. Вселенная Оноре — театрально-музыкальная — здесь, помимо привычных уже реверансов старому Голливуду (это чуть ли не ремейк «Ужасной правды» Лео Маккэри), полна цитат из национальной культуры.
На 50 оттенков фемповестки у Оноре один ответ: в 2019-м пришло время женщине вести себя, как мужчине, то есть как скотине. И главный совет тут — никогда не извиняйся. Полигамия, адюльтер, ложь, афронт, тотальный эгоизм и полный пофигизм.
Это честное, беспримесное кино, рассказанное своими словами. Долан в расцвете сил и обнажается с уверенностью профессионального стриптизера. Юмор ему лучше всего удается горький, а эротика — двусмысленная и обрывающаяся на полуслове.
Истерика уступила место иронии, эмпатии у зрителя Лоуч добивается не искусственно раздутым мизерабилизмом, не poverty-порнухой, а вот этим будничным обменом репликами: «Чё, как дела? Как сажа бела», — и ещё хорошенько сплюнув сквозь испорченные никотином зубы.
«Портрет девушки в огне» вроде бы намеренно стремится к предельному лаконизму, как бы полному скромного изящества: Сьямма старательно плетёт кружево высококультурных референсов — от живописи малоизвестного Кристиана Готлиба Кранценштайна до набившего оскомину Вивальди. Увы, лаконизм оборачивается эстетикой телеспектакля, идеи превалируют над формой, благие намерения ведут Сьямма в стилистический ад.
Отдельно утомляет идеология. Авторы пытаются интересничать и рядиться в одежды проклятых поэтов, делая ставку на обаяние зла. Но от перемены мест слагаемых сумма не меняется: если ХХI веку требуется не супергерой, а истерик, упивающийся детскими травмами в качестве оправдания собственного ничтожества — так и скажите, не подводите под эту хлипкую популистскую надстройку марксистский базис, приправленный MeToo.
Вдохновение Полански черпает не только в большой прозе, но и в камерной поэзии станковой живописи. Фильм полнится цитатами — от клаустрофобных портретов Энгра до переливающихся солнечным светом пленэров Мане, от братских могил Курбе до интимистской оды радости Кайботта, от кабацкого угара Тулуз-Лотрека до вечного одиночества Писарро.
Художественное предполагает язык, язык — видение, видение — личность. Но поскольку у Акопова всё — безличное, хотя и политическое, его видение — тоннельное, а язык — плакатных штампов.
Именно страсть, а истинная вера всегда нутряная, иррациональная, превращает мир вокруг в плотный сюр. Верующий человек — по определению и палач, и жертва химер в голове.
Это, конечно, иносказание о кризисе среднего возраста, но в большей степени саркастичный фантазийный этюд о генезисе творчества. Автопортрет режиссера в зрелости, с каждой новой работой не приближающегося ни на йоту к своему идеалу.
«Паразит» смотрится злым и остроумным зеркальным отражением прошлогодних «Магазинных воришек» Хирокадзу Корээды. У победителя Канн-2018 чужие люди притворяются семьёй, у Пон Чжун Хо родственники — посторонними. И там, и там — с целью наживы. Вот что делает с людьми капитализм.
Да, мы знаем, что все эти диалоги и декорации — более чем приблизительны. Слишком русые, спелые, как пшеничные колосья, косы Леа Сейду. Слишком велики кокарды и ордена приехавшего из Москвы начальства. Да и выступление группы Metallica в рамках фестиваля «Монстры рока», который в прямой трансляции моряки смотрят на борту «Курска», датируется 1991 годом. Но все это неважно.
У Карас правда вся интимная. Личного и сексуального характера. Больше не люблю, никогда не любил. Жизнь наполовину прожита, и совершенно зря.
Masterpiece или просто piece of ass — рассудит время. Но сегодня «Мектуб» — это дно, преступление против новой морали, прямой афронт, торжество вуайеризма и объективации, свидетельство деменции и импотенции. Так жить нельзя. Но только так и стоит, если по секрету.
В «Однажды… в Голливуде» есть тихая всамделишная грусть, что одолевает на выходе из кинотеатра тёплым одиноким вечером, когда не знаешь — сесть сразу за руль или ещё пройтись по бульвару, когда куришь медленно, надеясь, что никотин поможет удержать дурман киновидений, пусть не рассеется он ни за что.
Невероятно, но факт. Педро Альмодовар, от которого ждали очередного ностальгического калейдоскопа из автоцитат, снял проникновенное кино на века, нежное, смешное и в то же время полное твёрдой уверенности: это конец… фильма.
Только совсем наивный человек не углядит в сценарии фестивального расчёта. Впрочем, расчёт довольно боязливый. «Жизнь Адели» Балагову даже не снилась. Творческой свободе он предпочитает хоженые ведущими советскими интеллигентами от кино тропы.
Вымученный актёрский капустник так и не сложится в кинофильм.
Сегодняшняя Франция много обещает на словах, на деле очароваться ею уже никому не под силу. Особенно идеалисту и максималисту Йоаву.
Авторы чураются скороспелого социального пафоса и морализаторства. «Пираньи Неаполя» не причитают на тему «легко ли быть молодым» или «уж сколько кануло их в эту бездну», это кино про то, что мечта, любая, какая угодно, не может быть пошлой. А за неё и умереть не жалко.
Самое депрессивное, самое токсичное творение Дени, это кино страшно смотреть, кажется, что от каждой сцены, от каждого плана идут ядовитые испарения. Так пахнет безысходность, она заразна и неизлечима. Но она возбуждает.
Режущие с экрана посконную правду-матку фигуранты, во-первых, догадываются, что никакая это не гласность, а банальное хамство. А во-вторых, даже если не уверены, какой именно театр играют, Станиславского или постдраматический
«Vox Lux» — загадка без отгадки, подарок не отдарок, фильм, без малейших на то оснований прикидывающийся «вещью в себе» и, что особенно раздражает, приговором целому поколению.
