В красоте «Акварели», ее подозрительной гармонии выразился своеобразный экстремизм автора. Красота изображения тут средство террора зрителя. Его заставляют буквально ощутить то, что ощущает сам автор, — свою беспомощную малость.
Автор входит в жизнь персонажей, как шум, — без разрешения и не деформируя их мир. И входя, как шум трассы, он этот мир пересоздает. Находит в нем наконец истинный смысл. Версию текущей национальной судьбы. Свой ответ на вопрос, что же происходит с его страной, с цивилизацией, с нашим миром, с человеческой вселенной. С нашей Вселенной — и ничуть не меньше.
На самом деле «Елена» не только о всепоглощающей — и всеуничтожающей — материнской любви, она главным образом вот об этом — о конфликте новых российских классов, о богатых, не чующих под собою страны, и о бедных, не помышляющих о честном труде, а надеющихся на популярнейший принцип — «надо делиться».
Так что Беккер оказывается не только Руссо, представляющим своего героя новым Кандидом, и не только Мольером, затевающим «вещную» комедию нравов-положений, но еще и Марселем Прустом постсоциалистической эпохи.
Мы наблюдаем «Игру» просто как игру. Потому что живем, увы, куда увлекательнее американской статистической человекоединицы.
«Сирота…» действительно напоминает деликатные рязановские комедии о людях, в которых главное — безусловная положительность и ненавязчивая неудачливость.
