Но «скорбное бесчувствие» экрана, абстрактный анализ противостояния Войны и Мира не вызывает в зрителе сочувствия (к героям) и стыда (за эту войну), — во всяком случае, не вызывает в той мере, в какой мог бы вызывать.
Этот «месседж» призван в душах зрителей отделить свет от тьмы. Чуть ли не каждая сцена, монолог имеют свои нравоучительный посыл и вывод-мораль. Монологи сопровождает симфоническая музыка широкого дыхания, сочиненная Артемьевым.
Честная патетика Иствуда сегодня ценнее и необходимее десятка навороченных, снятых без задоринки, словно бильярдные шары, картин.
В воюющей Америке Иствуд создает антивоенную фреску. Пацифист не на словах — снимает вроде бы масштабное кинополотно про войну. А каждый кадр взывает к заповеди «Не убий!». Война здесь сестра чуме, и солдаты — сосланные на остров смерти прокаженные.
Кино Джордана — сплав несоединимого, льда и пламени: строгих устоев ирландской церкви, вскормившей Патрика, и бьющих через край дозволенного сюжетов его личной истории. Все по рецепту ирландского кофе, в который для терпкости и драйва добавляют виски.
В общем, те, кто любит погорячее, присоединяются к поклонникам Кейва и смотрят эту «балладу», снятую горячими австралийскими парнями в стиле вестерна.
Клуни удается невозможное — реинкарнация времени. 1954-й. Пять телепередач, которые если не потрясли, то уж точно — изменили мир.
Режиссер не ошибся, средой своего обитания определив обочину киноиндустрии. Его фильм напомнит российским зрителям излюбленные темы и интонацию картин Иоселиани.
Вопросы, которые ставит Иствуд, выходят далеко за рамки «спортивной драмы». Если жизнь — сражение, каков шанс если не победить, то проиграть достойно?
Однако талантливо вспрыснуть под кожу экрана сорокинское «неконтролируемое бессознательное» («Москва» Зельдовича и «Копейка» Дыховичного переносили на экран сами тексты) Хржановскому удалось.
Актер сэр Майкл Кейн видится чудом реинкарнации книжного персонажа в экранный.
Художник с ровным пульсом и холодным сердцем разыграл мистерию, страшный карнавал, шитый грубыми крашеными нитками. Разыграл его в память о другом художнике, великом Феллини, к которому прямо отсылает музыка Эдуарда Артемьева на заключительных титрах.
