Но главное — Ханна Полак с огромной любовью, хотя и без прикрас, снимает человеческие лица. Лица тех самых людей, которые, по ее признанию на закрытии «Артдокфеста», дали ей гораздо больше, чем могла им дать она. И это сближает ее работу с гуманистическим творчеством раннего Горького и художников-передвижников.
Проблема Бенуа Жако заключается в том, что его версия бродячего, почти вечного сюжета лишена свежести.
Легкое дыхание, за которое картину премировали в Сочи, и сопутствующие этому комплименты помещают ее в разряд облегченных, непритязательных зрелищ. Ловишь себя на подозрении, что к фильму отнеслись бы с большим пиететом, изобрази авторы более серьезную, более амбициозную мину. И тем более ценишь, что они этого не делают.
Как часто бывает у Озона, его новый фильм строится на дизайне и музыке, временами превращаясь в чистой воды фэшн-шоу и демонстрацию винтажных платьев. Однако демонстративный гламур, бьющий в глаза и остальные органы чувств, камуфлирует более серьезное содержание.
Что бы ни говорили про косность россиян, но и на Западе Долана признали именно в тот момент, когда он отошел от ангажированной гей-тематики и снял кино про трудности идентификации в более универсальном аспекте. Он сумел совладать и с такой опасной материей, как инцест: фильм полон эротического напряжения, которое разрешается чисто эстетически.
Оно таким и не выглядит, однако важно, что фильм воспринимается как современное высказывание, в том числе и по форме. Или вневременное — что еще труднее и еще важнее.
Эта дразнящая иллюзорность бытия — самая сильная нота картины, и я бы связывал ее не столько с саркастическим восприятием американских ценностей, сколько со сбоем личностной программы в эпоху тотального обезличивания.
Поначалу раздражая схематичностью и недоверием, которое вызывает в главной роли Марион Котийяр (слишком красива для социального кино), в итоге Дарденны берут зрителей в плен и добиваются своей художественной цели.
На самом деле это кино можно смотреть даже с немалым кайфом, если настроиться на созерцательную волну и не задавать вопросов: про что это и почему никто не говорит ни слова?
Эта история, наполненная достоевскими обертонами и даже прямыми цитатами, сообщает картине Джейлана тот нерв, которого не могли бы дать ей ни Чехов, ни Толстой, ни Тарковский, ни Бергман. Причем достоевская линия идеально вписывается в социальный пейзаж, как будто бы современная Турция — это та самая Россия, которую мы потеряли вместе с присущей старой интеллигенции честью и совестью.
Ни на миг не отрываясь от турецкой почвы, фильм ухитряется вместить в три часа шестнадцать минут главные мотивы русской литературы, прежде всего Чехова (чьи рассказы «Жена» и другие были использованы при написании сценария) и Достоевского, но также и Толстого.
… «Медеи» напитаны клаустрофобией, саспенсом и тревогой, напоминая о картинах Эдварда Хоппера и фильмах, снятых под его влиянием.
Жизнь Рене похожа на жизнь Райли: он тоже дал всем великолепный урок под занавес. Ведь когда человек, буквально стоящий одной ногой в могиле, ставит кино под названием «Любить, пить и петь», это вдохновляет и лечит от депрессии.
Фильм и правда замечательный: большое кино — талантливое и смелое, свободное и бескомпромиссное. С матом, который слушается как музыка и придется переварить как самый невинный из пороков.
Именно истории, то есть сюжетного «мяса» фатально не хватает этой чахлой мелодраме: удивительным образом все заложенные в ней возможности оказались упущены.
Странно, но при вторичном просмотре все будто встало на свои места — и это удивительный феномен того, как кино, раз и навсегда снятое на пленку или на цифру, продолжает жить, меняться и мутировать во времени вместе с нами.
Кино в итоге оказывается о том, как соблазнительно и как непросто влезть в кожу земного человека — в прямом и в переносном смысле. Человечество несовершенно, но от него исходит тепло.
А вот кинопроект десятого по счету «Дубровского», решительно осовремененного, оказался снайперским выстрелом. Ему не помешало даже то, что одного хорошего режиссера поменяли в процессе работы на другого хорошего, что пришлось укладывать материал сериала в прокатный вариант или, наоборот, растягивать энергичный пушкинский сюжет в длинную телеверсию. То, что часто губит самые благородные и прекрасные замыслы, тут сыграло только на руку инициаторам затеи.
Том на ферме — это и есть Ксавье Долан в обществе, ханжество и жестокость которого лишь завуалированы тем обстоятельством, что сюжет фильма разыгрывается в Канаде, а не в России или Китае.
Джармуш, умевший придать замысловатость даже своим ранним жизнеподобным киноисториям, не говоря уже о метафизическом «Мертвеце» и проникнутом аллегориями «Пути самурая», в своем первом и, скорее всего, последнем вампирском опыте остается прост как правда.
Поэтичное воспроизведение жизни и творчества Художника, непременно с заглавной буквы, характерно для модернистской ментальности 1960-х — 1970-х годов.
Все это могло бы замечательно работать, если бы Андерсон не пересластил свой торт чрезмерным количеством трюков и не нагнал целую роту звезд, которым особенно нечего делать…
Несмотря на явные старания, победить в себе художника Триеру не удалось, и это поражение есть главная его победа.
Роль Филомены с полным основанием можно назвать бенефисной, однако трудно переоценить ту профессиональную поддержку, которую оказывает ей Куган — еще один высший профессионал британской актерской школы. Из того, что называют supporting role, он создает многомерный персонаж, не менее занимательный, чем Филомена.
В фильме «Зимний путь», отвечаю наивной девушке-прокатчице, его тоже нет, нет в помине и постельных сцен, а гомосексуализм преподносится не «как что-то хорошее», а как что-то драматичное и даже трагичное: такова, впрочем, жизнь думающего и чувствующего человека вообще, даже гетеросексуального. Зато в фильме много другого хорошего, и именно ради этого его стоит увидеть.
