Увлекшись выдумыванием новой-старой эстетики, Лурман отодвинул на второй план морализаторскую идею романа. Но зато в избытке сохранил непосредственность чувств: упреков в сентиментальности и неприкрытой мелодраматичности отважный австралиец также не боится.