Именно этот сумбурный, ввергающий в непонимание пересказ вдруг оказывается единственным вариантом адекватной передачи главного эффекта романа — шока от того, как из хаотичного нагромождения смыслов и бессмыслиц, постмодернистского гона и размышлений о русской ментальности вдруг сама по себе складывается четкая картина мироустройства, незримая фигура того самого русско-вавилонского пса, уже очнувшегося и пускающего слюни.