Абрамс ясно понимал, что снимает космооперу в эпоху, когда космическая романтика скисла, однако был полон решимости добиться того же головокружения, что будили «Звездные войны» по одну сторону железного занавеса, или «Москва-Кассиопея» по другую — очень юного и очень чистого, в одну краску, чувства, что мир это большое приключение.