Летову — 60! Публикуем фрагмент из новой книги «Он увидел солнце. Егор Летов и его время»

В июне 1989 года «Оборона» выступала на VII Фестивале Ленинградского рок-клуба. Среди тех, кто пришел на этот концерт, была Наталья Чумакова. В те годы она вообще-то собиралась заниматься коневодством, но уже заинтересовалась рок-культурой, посмотрев в совхозном клубе фильм «Взломщик». Выступление группы Егора Летова изменило все. «Звук был настолько отвратительный, что понять слова было совершенно невозможно — просто адский рев и шум, — рассказывает она. — Но энергия шла такая, которая сшибала с ног. Обратно с концерта мы шли молча в полном потрясении, моя подруга зашла на середину огромной лужи и села в нее. Я поняла, что ничего рядом из так называемого русского рока рядом не стояло и что я должна вернуться в Сибирь».

Концерт поразил далеко не только будущую басистку «Обороны». «Неважно, что звук был по-прежнему варварским: ножницы, кроящие кровельную жесть — скрип, визг и скрежет, — восторженно писала в первом номере газета «Иванов», выходившая многотысячным тиражом и позиционировавшая себя как «рекламно-информационный вестник демократической культуры». — Прущая со сцены энергия, казалось, способна была корежить кресла и гнуть стены».

Случись такое пару-тройку лет тому назад, и это выступление можно было бы считать коронацией Егора Летова как главного фрешмена русского рока. В течение нескольких лет именно фестивали ЛРК были местом, где определяли текущие позиции в неформальной иерархии: здесь открывали новые имена, представляли новые амплуа, скандалили, торжествовали. Однако так дело обстояло, когда фестивали были, по сути, официальной витриной неофициальной культуры, а теперь все изменилось. В 1988-м концерты проходили на стадионе; музыканты вернулись в небольшой зал на улице Рубинштейна. В прошлые годы на фестивалях всегда можно было услышать «Аквариум» и «Кино». В июне 1989 года Борис Гребенщиков находился в Америке, где на мейджор-лейбле вот-вот должен был выйти его первый англоязычный альбом, а Виктор Цой со своей группой давал по два стадионных концерта в день на юге России; в Сочи — в компании шоу-балета «Радиус». На хедлайнерский статус из участников фестиваля претендовали разве что «Алиса» и «Аукцыон».

«Фестиваль, который существовал в Ленинграде с 1983 года, судя по всему, полностью себя исчерпал и, как это ни грустно, увы, отжил, — заключал тот же автор «Иванова». — Люди, изверившиеся в том, что праздник все-таки придет на улицу Рубинштейна, плюнули в сердцах на всё и пытались развлечься сами. Как могли. Отсюда и пустой зал».

Рок-музыка оказалась самым наглядным воплощением наступивших в СССР больших перемен, причем понятным универсально — как внутри страны, где вместо квартирников группы теперь могли играть на многотысячных площадках, так и за ее пределами, где издатели и менеджеры всеми силами искали способы удовлетворить массовый интерес к перестраивающейся «империи зла». Егор Летов явился к этому шапочному разбору поздно, но не то чтобы совсем опоздал. «Нужно понимать, что к концу 1980-х годов весь пирог был уже поделен, и с русским роком уже было все понятно, кто есть кто, всем сестрам по серьгам, — объясняет журналист Максим Семеляк, написавший лучшие тексты об «Обороне» и друживший с ее лидером. — Летову нужно было придумать что-то такое, что выделило бы его на фоне Шевчука, Кинчева и иже с ними. Вот он и придумал».

И придумал успешно. Сразу после выступления на фестивале «Гражданскую оборону» официально приняли в Ленинградский рок-клуб; трудовые книжки Летова, Константина Рябинова и барабанщика Аркадия Климкина еще много лет после этого лежали на улице Рубинштейна. Устроил эту операцию все тот же Сергей Фирсов, который теперь стал официальным, насколько возможно, директором группы, то есть устраивал им концерты и следил за тем, чтобы музыканты на них добирались вовремя и получали оговоренный гонорар. Он возил их, например, в тот же Крым, где «Оборона» и Янка парадоксальным образом выступали во Дворце культуры МВД. Когда музыканты неделями, а то и месяцами зависали в Ленинграде, они зачастую жили у Фирсова: вместе с «Митьками» смотрели «Место встречи изменить нельзя», отдельно от них — клипы The Cure, The Stranglers и Dead Kennedys.

Еще в то лето они некоторое время жили в квартире у Филаретовых — ленинградских интеллигентов, которые в это время переехали на дачу (хозяйка дома Елена Филаретова, искусствовед и критик, впоследствии напишет монографию о Набокове). Летову там нравилось («очень квартира изысканная, интеллигентная, с витражами на стенах»). Их общая подруга Светлана Лосева вспоминала, как пришла к музыкантам «Обороны» туда и вдруг поняла, что они страшно голодные и вообще сидят без денег. «Ну, я им сказала, что с билетами [домой] помогу разобраться, нажарила им этих котлет, потому что больно уж их жалко было — словом, дала мать-родину, — рассказывала она. — Все наелись, обрадовались, так мы с ними и задружились».

С подключением Фирсова квартирники Летова в самых неожиданных местах, включая киевскую среднюю школу, и концерты «Обороны» в университетских актовых залах никуда не делись, но к ним, во всяком случае, добавились выступления на более обычных площадках вроде советских ДК. Случались и стадионы — так, в октябре 1989 года «Оборона» выступила на воронежском «Буране», а следом за ними на сцену вышла местная группа «Сектор Газа», уже успевшая прославиться в родном городе; по всей видимости, организаторы рассудили, что и те, и другие поют про ... [половой орган].

Появились у «Обороны» и возможности экспансии на Западе. Собственно, в тот момент они появлялись практически у всех. Та же «Агата Кристи», едва выступив на «Сырке», отправилась играть на фестивале в Глазго. «Звуки Му» записали альбом с Брайаном Ино и гастролировали по всей Европе. Ушлый музыкальный аппаратчик Стас Намин, почуяв спрос, собрал хард-рок-группу Gorky Park, которая заключила контракт с лейблом Polygram и готовилась успешно штурмовать американский хит-парад. В Москву, Ленинград и далее регулярно приезжали самые разные зарубежные музыканты, готовые знакомиться и играть с местными коллегами, а также журналисты, чтобы сделать про рокеров репортаж или документальный фильм. Западные культурные антрепренеры самыми разными способами наводили мосты с (бывшим) советским андеграундом, и сколько-нибудь яркой группе попасть на их радары не составляло большого труда.

Так «Гражданская оборона» оказалась в трек-листе немецкой компиляции подпольного панка со всего мира — «Tour de Farce» (собственно, это был первый в полной мере официальный релиз группы, «Оборона» расположилась почти в самом конце сборника со связкой «Какое небо» и «Системы»), на американском сборнике-миньоне «Don’t Forget The Punks Of Bangkok!», а также среди участников международной культурной акции Next Stop Rock’n’Roll. «В 1989 году при участии некоего датского фонда в Москву привезли целую шеренгу альтернативных скандинавских групп, которые выступали в Питере и в Москве, — рассказывал Олег Тарасов. — Пригнали автобус звукозаписывающий, с многоканальной записью, прямо вот профессиональный». В итоге получился совместный советско-датский сборник «Laika», от СССР в нем поучаствовали также «Ноль», «Не ждали», «Апрельский марш» и другие; «Оборона» с датчанами записала «Новую правду» и заодно в рамках «Next Stop» отыграла в московском кинотеатре «Звездный» совместный концерт с голландскими авант-рокерами The Ex.

По словам лидера группы «Аукцыон» Леонида Фёдорова, «Гражданская оборона» на одном из ленинградских концертов особенно понравилась французскому антрепренеру Жоэлю Бастенеру, который хотел организовать группе гастроли. «Я видел во Франции, как они, не понимая ни слова, слушали только красивый голос Егора и говорили: „У-у-у-х, как поет“, — рассказывал Сергей Фирсов самиздатовским журналистам в Крыму. — У них рок-музыка — это когда со сцены идет энергия, неважно при этом, как они играют, если идет энергия, как в зале, значит, это здорово. <…> Я думаю, что „Оборона“, поехавши куда-либо за границу, будет иметь большой успех. Я надеюсь, осенью поедем в Польшу».

В общем, все было на мази. «Оборона» стремительно становилась народной группой в ситуации, когда из этого наконец-то можно было извлечь выгоду. Можно было встроиться в ряды главного рок-клуба в стране и стать его хедлайнерами. Можно было писаться в нормальных студиях. Можно было целиться на Запад — туда, откуда пришла вся музыка, наполнившая внутренний стакан лидера «Обороны».

Разумеется, эту культурную ситуацию Егор Летов оценивал как чрезвычайно прискорбную.

Они никуда не встроились. Фирсов пытался знакомить Летова и его друзей со всеми подряд, но большой дружбы не вышло практически ни с кем, и в рок-клубе они числились исключительно номинально, для подстраховки, если вдруг милиция решит уточнить место работы. «„Оборона“ очень тяжело входила сюда, — признавал Фирсов. — Наши музыканты и все очень так скептически морщились от „Обороны“, от поведения [Летова], от его высказываний, потому что он, конечно, был очень резок в то время. И они здесь подружились только с „Аукцыоном“ близко, с Лёнькой Фёдоровым. А с остальными не очень получилось. Я их пытался ввести в рок-клуб, но они отторгались все равно». (Здесь нет противоречия с фирсовскими же воспоминаниями про тихого интеллигента: практически все знакомые Летова говорят, что он мог быть очень груб с чужаками и при этом обходителен с теми, кто входил в его близкий круг.)

Эти болванки Летов потом использовал в новом цикле альбомов «Гражданской обороны». С датской суперсовременной мобильной студией вышло и того хуже: Летов и профессиональные звукорежиссеры совершенно не поняли друг друга. «Единственная проблема была с „Гражданской обороной“, — рассказывал лидер группы «Джунгли» Андрей Отряскин, который работал вместе с датчанами как координатор и переводчик проекта. — Они хотели, чтобы звучало все настолько грязно… Эти люди, которые работали на CBS Denmark, — такой подход был для них, скажем так, нереальным. Они не могли так сделать с чисто эстетической точки зрения». «На пластинке мы имеем выхолощенный, пустой звук и инди-попсовое звучание», — заключал сам Летов много лет спустя. (Это, кстати, чистая правда — датская «Новая правда» на порядок слабее омской.)

Они так никуда и не поехали — первые концерты «Обороны» за пределами постсоветских стран случились в итоге только через десять с лишним лет. «Меня опять во Францию приглашают, — рассказывал Летов в 1990 году. — Я, наверное, не поеду. Там просто мыслят иначе. У нас же всё наоборот, всё через жопу. Они этого не понимают. Они воспринимают все, что здесь творится, как некий авангард, причем именно эстетический авангард. То, что здесь абсолютно серьезно, от души, для них как эстетика. Как абсурд, как патология. Если бы они поняли, что это такое, они бы ужаснулись». Жоэль Бастенер в итоге вывез в свою родную страну «Аукцыон» (Летов попросил Фёдорова купить ему кеды, и тот честно приобрел их и отправил в Омск) и издал там сборник «Кино» — «Последний герой», последнее, что у группы вышло при жизни Цоя.

Надо сказать, что Цой тоже довольно быстро разочаровался в зарубежном запросе на советский андеграунд, почуяв, что дело тут в политической конъюнктуре, а не в музыке. «Я не хочу быть клоуном, — говорил он уже в том же 1989 году, заявляя, что «Кино» отказывается от приглашений в Европу. — Я не хочу быть таким вот: „Вон русские пришли, пошли посмотрим“». Похожим образом пересмотрели взгляд на Запад его друзья из «Новых художников» во главе с Тимуром Новиковым: как объяснял участник, а впоследствии историк группировки Андрей Хлобыстин, после нескольких зарубежных выставок «стало очевидно, что в мировом контексте, утвердиться в котором так стремились многие годы нонконформисты, нам уготована роль учеников, но надо решать свои проблемы, а не чужие». Когда барабанщик «Кино» и участник «Новых художников» Георгий Гурьянов, человек тонкого эстетического чутья, впервые побывал в скандинавских столицах в составе курехинской «Поп-механики», эти города совершенно его разочаровали, оказавшись «чем-то вроде Риги». Именно на противоходе с оголтелым экспортом советского арт-андеграунда Новиков создал «Новую академию» с ее неоконсервативной эстетикой и поисками «чистой красоты».

Однако от всех от них Егор Летов отличался разительно — хотя бы потому, что сделал свой выбор, даже не глядя. Он действительно придумал и воплотил новое для советского рока амплуа. К концу 1980-х на этой сцене существовали самые разнообразные ролевые модели. Тут были свои гуру (например, БГ). Свои суперзвезды (например, Цой). Свои ортодоксы (например, Майк). Свои шоумены (например, «АВИА» или «Аукцыон», в котором в те годы куражился танцовщик Владимир Весёлкин). Свои модники (например, «Центр» или «Наутилус», который уже записывался с Аллой Пугачёвой). Свои трибуны (например, Борзыкин). Свои хулиганы (например, «Ноль» со своим русским народным панком или тот же Свинья). Ну, и так далее.

«Их отделяло вообще все, — подтверждает Чумакова. — Само свойство их энергии было совсем не таким, как у других групп. В них была какая-то страшная откровенность, как будто говорят именно с тобой. И ярость, но не злобная, а я бы так сказала, праведная».

Эту праведную ярость Летов адресовал коллегам по всем направлениям. Еще осенью 1987-го, будучи совсем безвестным и сидючи в каморке тюменской общаги, он заявлял о решительном отказе считать свою музыку вторичной. «Я считаю, что вся рок-культура в мире одна, — объяснял он. — У меня такое убеждение, что я нахожусь в том же положении, как, допустим, Роттен [из Sex Pistols и Public Image Ltd.]. У меня нет разделения — здесь или там. Если глубже копнуть, то я считаю наравне с каким-нибудь The Clash. <…> А Гребенщиков постоянно ощущает, что он здесь, а они там. Почему наша страна в отношении рока отстает? Потому что рок-культура постоянно ощущает, что она здесь, а они там. Я не чувствую, что живу здесь».

Дальше — больше. Вообще-то, Летов принадлежал как минимум ко второму поколению советского рока (а то и к третьему). Его ровесники, как правило, внятно и вежливо вели свою генеалогию от предшественников и расширяли культурное пространство, показывая, как еще можно играть и петь. У «Гражданской обороны» был совсем другой вектор: они почти впрямую заявляли, что существуют на пустом месте и что играть и вообще действовать можно только так. Получив возможность говорить во всеуслышанье, Летов немедленно двинулся с открытым забралом ровно на тех людей, которые эту возможность ему дали. Еще не выйдя из концертного зала, где проходил «Сырок», он уже рассказывал Сергею Гурьеву, бравшему у него интервью для самиздат-журнала «Урлайт», что такими фестивалями конформистское общество борется с одиночками, и вообще: «Все фестивали уничтожают то, что было создано человеком в борьбе с самим собой». Следующее летовское интервью было прямо озаглавлено «Сейчас не имеет смысла заниматься роком» и заканчивалось фразой «Такого масштаба зла и количества таких людей, как в роке, нигде нет».

«Когда открылся железный занавес, их тут всех купили, — описывал Летов свои впечатления от рок-сообщества. — Началась коммерция, начались бандиты, бабки и так далее. Я был в ленинградском рок-клубе, я жил у Фирсова, все это происходило на моих глазах — все начали очень быстро продаваться. Пошла мода, косухи, прически, гребни. И все это определенный жанр, который можно назвать и продавать. А системе, особенно западной, страшно то, что назвать нельзя. Когда тебе всё объяснили — вот идеология, вот специальный магазин, где можно булавку в нос вставить, — ... [движение] тут же закончилось. То же самое произошло и у нас». Из всего этого логично следовало, что единственно верная и честная стратегия в сложившихся обстоятельствах — это саморазрушение: лучше сгореть, чем умереть заживо.

По части подобных эсхатологических настроений Летов не слишком совпадал с коллегами, зато хорошо совпадал с тем же самым рок-самиздатом. Если музыканты, годами вынужденные работать на низкоквалифицированных работах и играть концерты под страхом задержания, восприняли новую реальность, в которой были успех, спрос и деньги, как должное, то многие из тех, кто отслеживал и осмыслял советскую рок-сцену, постепенно начали осознавать сложившуюся ситуацию как катастрофу. «В рамках подполья казалось, что надо свергать [систему], и все будет хорошо, — объясняет Сергей Гурьев. — А на практике получалось, что какая-то духовность, за которую все ратовали в подполье, уже на протяжении 1988 года начала исчезать. Уже шло братание с кооперативами, уже организовывали концерты, где „Чайф“ и „Мираж“ выступали на одной сцене. Это была обычнейшая практика: кооператоры заряжали все, что только возможно, а дорвавшимся до больших денег рокерам было абсолютно ... [по фиг] попсовое соседство».

Это не фигура речи. «Чайф» и «Мираж» (а также, например, Игорь Тальков) выступали вместе и располагались в одной гримерке на концерте в Зеленом театре парка Горького 11 сентября 1988 года. А с 5 по 7 ноября в московском ДК АЗЛК проходил, по выражению автора «Урлайта», «великий праздничный альянс столичных рокеров и оголтелой попсы»: на одном фестивале выступали «Звуки Му» и тот же «Мираж», Светлана Разина и «Крематорий».

Обо всем этом и переживала рок-тусовка. Наталья «Комета» Комарова, продолжая делать фестивали, параллельно грубо ругала всех тех, кого еще недавно приглашала выступать, за то, что теперь они позволяют себе требовать гонорары. «Выход за пределы своей аудитории в лужники-нужники спустил на рок-музыку свору обывателей-винтиков», — прямо писал Валерий Мурзин, который когда-то выпустил Летова и братьев Лищенко на сцену Новосибирского рок-фестиваля. — Неужели БГ, Цой, Майк, Костя, Слава не понимают, что происходит? Или не хотят понять? Или шибко в кайф лабать на стадионах десятитысячным толпам урлы? <…> А как насчет той бездны духовности и искренности, с которыми мы так носились, или это тоже фикция?»

В позднеперестроечном воздухе носился некий дух погибели, парадоксально сопровождавший дух свободы. Вроде бы страна стремительно демократизируется и вестернизируется, проходят первые свободные выборы, печатают все запрещенное, открыто митингуют все, кто хочет, СССР и его лидер дико популярны на Западе, и в то же время нарастает ощущение катастрофы, хаоса. Зачастую оно выражалось не только в политических событиях (уже начиналась война в Карабахе, уже случился кровавый разгон митинга в Тбилиси), но и в катастрофических несчастных случаях, которые складывались в зловещую цепочку. В Арзамасе взрыв вагонов с гексогеном разворотил весь центр города; погиб 91 человек. Под Уфой газопроводная утечка полыхнула ровно в момент, когда мимо друг навстречу другу два пассажирских поезда; погибло 573 человека. В Норвежском море после пожара затонула советская подлодка «Комсомолец»; погибло 42 человека. Чуть ли не каждый месяц приходили новости об очередном крушении самолета. Кроме того, параллельно либерализации стремительно пустели полки магазинов: когда в сентябре 1989 года музыканты «Обороны» вернулись домой в Омск, Политбюро ЦК КПСС в публичном постановлении признало, что «трудящиеся справедливо выражают крайнее недовольство перебоями и исчезновением из свободной продажи многих товаров, особенно мыла, стиральных порошков, школьных тетрадей и карандашей, лезвий для бритья, зубной пасты, гальванических элементов и батарей, игл к швейным машинам, застежек-молний, электрических утюгов, чайников, плиток, а также обуви, меховых изделий, лесных и строительных материалов».

Насколько можно судить, бесповоротное ощущение, что праздник кончился, наступило у Летова после того, как умер Дмитрий Селиванов. Он покончил с собой в тот же день, когда «Оборона» и «Октябри» играли в симферопольском ДК, 22 апреля 1989 года. Зашел в здание Новосибирского университета, где репетировали его друзья, сказал: «Ну ладно, у меня тут еще дела в конце коридора»; взял с собой шарф и уже не вернулся. Ему было 25. В отличие от Башлачёва, Летов и его друзья знали Селиванова близко и лично. «...я ему за две недели, как это случилось, послал письмо, которое заканчивалось словами „Viva суицид“! — рассказывал Олег „Манагер“ Судаков. — ...кто ж мог знать, что все так выйдет. Потом, естественно, уже было не до акций [Всесибирского панк-клуба], все это отошло на второй план».

В начале июня практически все группы сибирского панка собрались в Новосибирске на концерт памяти Селиванова. Прошел всего год с их собственного Вудстока в Тюмени — и вот они уже играли на панихиде. Один из тезисов философии Егора Летова заключается, грубо говоря, в том, что момент кайфа, прыжка, праздника короток, а расплачиваться за него человеку, преодолевшему себя, приходится долго и тяжело; возможно, он оформился как раз тогда. Фестиваль закрепил впечатление, что мрак сгущается и что-то глобально идет не так. У многих присутствовавших, включая Летова, возникло чувство какого-то фатального диссонанса. «И музыканты, и зрители забыли… о Диме Селиванове, который как будто с укором смотрел в зал с большой фотографии над сценой, — печально писала газета «Молодость Сибири» (между прочим, официальный печатный орган местного комсомола). — Публика откровенно веселилась: орала, свистела, плясала и показывала рожки металлистам».

Журналист Лев Гончаров привез с этого события репортаж под характерным названием «Наверное, что-то случилось» — один из самых пронзительных текстов в истории русскоязычной музыкальной журналистики. Заканчивался он так: «Если два года назад, для того чтобы остаться в живых, нужно было просто не переезжать, то сейчас это уже не спасет. Чудовище растет, и ничто его не остановит (чуть выше Гончаров писал, что это чудовище можно назвать „потребительство“ или „шоу-бизнес“. — Прим. авт.). Оно залезет и в летовские подвалы, и куда угодно, где есть хоть капля живого. <…> И помощи ждать неоткуда. Бороться с ним невозможно, пощады оно не знает. Я не знаю, что делать. Наверное, не играть и не петь».

Фото: Андрей Кудрявцев