В России одновременно с миром выходит ребут культового супергеройского фильма 1990-х «Ворон». В основе картины по-прежнему лежит мрачный комикс Джеймса О’Барра о рок-музыканте Эрике Дрейвене, который возвращается из мира мертвых, чтобы отомстить бандитам за смерть возлюбленной. Главные роли в ремейке сыграли Билл Скарсгард и британская певица FKA Twigs, а режиссурой занимался Руперт Сандерс, снявший киберпанк «Призрак в доспехах» и фэнтези «Белоснежка и охотник». Михаил Моркин поговорил с постановщиком о том, как тот переизобретал эстетику проклятой франшизы.
— Первый «Ворон» — один из культовых фильмов 1990-х. Вам было 23 года, когда он вышел на экраны. Он вас сильно зацепил?
— Помню, что ходил на него в кино. Я тогда в целом много фильмов смотрел. Но я не видел все сиквелы «Ворона».
— За это вас никто не осудит.
— Да, их как-то не особенно любят, насколько я понимаю.
— Ремейк «Ворона» находился в разработке с 2008 года. Все это время менялись режиссеры, актеры и студии. Почему было так сложно запустить фильм в работу?
— Не знаю. Я же не работал над предыдущими версиями фильма. В моем случае все вышло быстро. Мы поговорили с продюсерами и спустя год уже снимали. Так что все сложности были не по моей вине! Мне не показывали ни предыдущие сценарии, ни даже тритменты. «Какой была бы твоя версия „Ворона“?» — «Бла-бла-бла — вот моя версия „Ворона“. — «Отлично!» Вот и весь разговор. Однако создание фильма — это не прогулка по красной ковровой дорожке, а тяжелая, грязная, изматывающая и жестокая работа. Довести проект до конца не так-то просто. Но для меня все сложилось быстро. Я старался не переживать слишком из-за того, что происходило в прошлом. Считаю, что надо всегда смотреть вперед.
— Я клоню к тому, что франшиза будто проклятая. Джеймс О’Барр придумал комикс, после того как его невеста погибла по вине пьяного водителя. На съемках первого фильма погиб Брэндон Ли. На съемках сериала с Марком Дакаскосом — каскадер Марк Акерстрим. До премьеры вашего фильма не дожил продюсер Эдвард Р. Прессман. Ему, впрочем, было 80 лет.
— Нет, я не думаю, что эта франшиза проклята. Несчастные случаи бывают. Люди стареют и умирают. Про создание каждого второго фильма в истории можно раскопать какой-то треш. Миллион разных историй. Наверняка есть жуткие истории про создание не только «Изгоняющего дьявола», но и, скажем, «Дневника памяти». На съемках первого «Ворона» 30 лет назад произошел несчастный случай. Я сделал все, что от меня зависит, чтобы он не повторился на моей площадке. Мы не использовали оружие, которое может стрелять, а световые вспышки нарисовали с помощью визуальных эффектов. Впрочем, кинематографисты все еще пользуются настоящим оружием на съемках, следуя очень строгим протоколам безопасности. Почти всегда все обходится без несчастных случаев. Трагические смерти на съемках «Ворона» и «Ржавчины» — это, наверное, единственные происшествия с использованием огнестрельного оружия на съемках. Но съемочная площадка — это в целом опасное место. По сути, это большая стройка. Тут есть и тяжелое оборудование, и быстро ездящие машины, и падающие на голову осветительные приборы.
— Вижу, вы несуеверный человек. Полагаю, гневные посты Алекса Пройаса на Facebook вас тоже не особо волновали. Он, как известно, все эти годы крайне негативно относился к идее ремейка «Ворона». Вы с ним не пересекались?
— Не думаю, что кто-то из нашей команды с ним разговаривал. Но я встречался с Джеймсом О’Барром на Comic-Con в Праге, когда шел препродакшен фильма. Он показался мне очень приятным и проницательным человеком.
— Дал дельный совет?
— Я не просил никаких советов. Мы перепридумываем оригинальный фильм, как и его авторы в свое время перепридумывали графический роман. Мы делаем версию для 2024 года. Эстетика тридцатилетней давности сегодня не сработает. Не было смысла покадрово переснимать оригинал. Меня интересовал корневой концепт и связанные с ним образы. Так уж вышло, что сегодня гораздо легче снять фильм, если он связан с известной интеллектуальной собственностью. Мой фильм — часть мифологии «Ворона», но при этом мы нашли уникальный подход к истории, чтобы не повторяться.
— У вас много жанров внутри одного фильма: неонуар, детектив, сатанинский хоррор, боевик и мелодрама.
— Мы сняли мрачную лав-стори, которая сильно отличается от первого «Ворона». Гораздо больше времени зрители проводят с главной героиней Шелли. Мы сильнее погружаемся в ее отношения с Эриком. Это уже не история тупой мести а-ля «ты убил мою девушку — я убью тебя». У Эрика появляется возможность вернуть свою любовь, и для меня это важное отличие. В наше время, как мне кажется, нельзя просто убить всех, это уже какой-то нигилистский и нерелевантный с точки зрения культуры подход. Я хотел, чтобы Эриком двигала любовь, и искал загадочную и необычную актрису на главную роль. Зритель должен почувствовать боль главного героя, когда Шелли умирает. В FKA Twigs есть удивительная духовность, которая была нужна Шелли. Чтобы понять боль, ненависть и гнев Эрика от потери Шелли, мы должны были узнать про их любовь.
— Первый фильм, можно сказать, был настоящим символом субкультуры готов. Сейчас она уже не так популярна, да и костюмы из кожи вышли из моды. Чем вы заменили эту эстетику?
— Я никогда не носил кожаные штаны, так что мне было бы сложно снимать готику. Эрик одевается так, как многие мои друзья одевались в 1990-х. Мы искали новую эстетику вместе с дуэтом художников по костюмам Куртом и Бартом («Голодные игры: Сойка-пересмешница», «Призрак в доспехах»). Думаю, нас вдохновляли британские рейвы в 1990-х, Вивьен Вествуд, панк — вот это всё. Дизайн мебели брали из 1980-х. Короче, у нас целый микс из разных эстетик. Я ориентировался на «Диву» Бенекса, «Подземку» Бессона, «Лестницу Иакова» Лайна, «Лестницу в небо» Пауэлла и Прессбургера, «Сталкера» Тарковского.
— Место действия у вас тоже новое. У Пройаса был адский Детройт, а у вас — аккуратный европейский город, то ли Прага, то ли Мюнхен. Почему вы отправились в Европу?
— Потому что мы снимали не голливудский блокбастер, а независимое европейское кино. Мы снимали на европейские деньги, так что сразу приняли решение, что в Праге сможем позволить себе больше, чем в Америке. Я много раз снимал в Праге рекламу и делал там сериал «Основание». Я хорошо знаю этот город. Знаю, где искать в нем классную архитектуру в стиле брутализма. К тому же там отличные съемочные группы. Короче, эстетические мотивы переплетаются с финансовыми.
— Вы говорите, что снимали независимое кино, а в титрах значится тридцать с лишним продюсеров.
— Большинство из них достались нам по наследству. Мы были обязаны их указать, так как они в разное время занимались разработкой проекта. Лично я работал только с троими.
— Главную роль у вас играет швед Билл Скарсгард. Получается, актера искали специально из Европы?
— Да нет. Я смотрел актеров из разных точек мира. В Билле я увидел не только чувствительность и эмпатичность, но и жесткость с физическими данными. Я готов поверить, что тьма может его поглотить. Билл мог убедительно изобразить Эрика как в начале фильма, так и в конце. Мало кто из актеров мог достоверно сыграть и сломанного влюбленного мальчика, и сломанного мужчину-убийцу.
— Видно, что Скарсгарда интересуют яркие роли в жанровом кино: Пеннивайз, Носферату, Ворон, маркиз Венсан де Грамон из «Джона Уика 4». Вы с ним обсуждали фильмы ужасов?
— Нет, начали с чистого листа. Биллу нравится исследовать героев, которые ходят по краю. Не думаю, что ему интересны всякие романтические персонажи. Ему интересно, когда привлекательность пересекается с отвращением. Его герои вызывают отвращение, но от них невозможно оторваться.
— Внешне Эрик у вас напоминает музыкантов Post Malone и Lil Peep — он с головы до пят покрыт татуировками.
— Большой глаз — это моя идея. Мой отец был глазным хирургом, так что меня всегда окружали глаза. Помню, они у нас дома даже в холодильнике лежали. Так что меня всегда привлекал этот символ. Текст на спине — это цитата из поэмы «Ворон» Эдгара Аллана По. Многие тату родились из наших разговоров с Биллом. Некоторые из них не несут особого смысла, другие достаточно символичны. Эрик — сломанный человек, а его татуировки это предупреждение: «Держитесь от меня подальше». Ну, знаете, как полоски на коже змей предупреждают, что они опасны.
— Не думали заменить готику на хип-хоп и эмо-рэп?
— Скорее, я вдохновлялся рейвами на заброшенных авиабазах и заводах в Лондоне в начале 1990-х, чешским техно. Мощная была эстетика. Прически, одежда, манера поведения, квартира героев — все родом из этой эры, в которой я вырос. Мне кажется, что сейчас эта эстетика снова возвращается, но в переработанном виде. Танцевальная музыка сейчас стала гораздо популярнее, чем в 1990-х. Например, в США не было тогда никакой танцевальной музыки. Ушло время на то, чтобы европейцы — итальянцы, русские, чехи — притащили эту моду в Америку.
— Саундтрек первого «Ворона» запустил моду на хеви-метал в кино. Не было желания построить его вокруг рэпа или техно?
— Рэп плохо ложится саундтреком в кино. В сцене в ночном клубе звучит танцевальная музыка! Мы искали современные треки, которые были бы эмоционально связаны с музыкой 1990-х. Мне кажется, получился плодотворный культурный обмен. Эйсид-хаус, современный французский рэпер Cascadeur, Joy Division, Шуберт — мы брали треки из разных времен.
— У вас там висят постеры фильмов Акиры Куросавы и «Плачущего убийцы» с Дакаскосом. Пройас тоже вдохновился азиатским кино — боевиками Джона Ву и китайским фэнтези.
— Да, у нас много отсылок. Нам нужно было объяснить, откуда у Эрика берется меч. Мы решили, что его друг любит самурайские фильмы и хранит у себя меч на стене. Эти постеры намекают на путь Эрика в фильме. Мне нравится идея городского самурайского фильма вроде «Пса-призрака» Джармуша. Меч — это древнее и при этом вечно актуальное оружие. Мне также хотелось снять экшен-сцену в опере. Опера — это вершина человеческой креативности, в которой соединяются танец, музыка, красота. А мы ее рифмуем с кровавой резней. Так я хотел одновременно показать лучшее и худшее из того, на что способны люди.
— Почему именно «Роберт-дьявол»?
— Сюжет этой оперы отдаленно похож на историю внутри нашего фильма. В ее основе лежит легенда о Роберте-дьяволе — юноше, продавшем душу Сатане. Мы поставили оперу таким образом, чтобы она рифмовалась с историей Эрика и Шелли через костюмы и хореографию.
— Еще одно ваше нововведение — это элементы сплэттера. Выпущенные кишки, отрезанные головы, оторванные носы — такого в «Вороне» никогда не было. Эрик у вас превращается в Джона Уика.
— Мне нравится балет насилия. В этом плане для меня ориентир — «Миссия» и другие фильмы Джонни То. Я хотел, чтобы насилие было чрезмерным, причудливым и диким. Мне показалось, что такая степень жестокости будет выглядеть логично.
— Отдельно хочется обсудить неоднозначный финал фильма. Оказывается, что все в происходящее в фильме — околосмертная фантазия главной героини, переживающей передозировку. Концовка превращает «Ворона» в историю о наркозависимости.
— Не думаю, что это фильм о наркозависимости. Если присмотреться, то в финале много элементов, которые доказывают, что все это было не просто сон или околосмертный опыт. Хотя мне нравится наш финал именно тем, что зрители могут прочитать его так, как им захочется. Мы рассказываем не о зависимости, а о реальном образе жизни 20-летних. Они тусуются, веселятся, пьют, курят травку и принимают таблетки. Такова культура молодежи. То, что мы снимали независимый фильм, позволило нам честно показать, как живут и объединяются молодые люди.
— Разве главный злодей, которого играет Дэнни Хьюстон, не является олицетворением зависимости? Ведь он буквально залезает своим жертвам в голову и заставлять их делать ужасные вещи.
— Чтобы оставаться в нашем мире, его герою нужно посылать в ад невинные души. Он понимает, что если отправит туда Эрика, то ему не придется больше этим заниматься. У всех есть зависимости, и речь не обязательно о наркотиках. Например, чрезмерное потребление и разрушение — это глобальные проблемы. Люди не привыкают к хорошему, только к плохому.
Автор: Михаил Моркин
Фото: Jason Mendez / Getty Images
