7 рассказов русских классиков, где все остаются живы

Один из ранних чеховских рассказов — периода, когда писатель работал под псевдонимом Антоша Чехонте и был известен как юморист. Вещь для Чехова, пожалуй, проходная; анекдот, описанный нарочито водевильным, развязным языком и разрастающийся до гротеска (финал рассказа, вероятно, отсылка к «Шинели» Гоголя, а в его завязке можно уловить родство с гоголевской же «Майской ночью»). Контрабасист с говорящей фамилией Смычков идет играть на свадьбе на дворянской даче, далее следует классический трюк с купанием и украденной одеждой, причем крадут ее и у случившейся тут же молодой княжны. Голая княжна окажется в футляре от контрабаса, Смычков так и не найдет свою одежду. Грянет большой скандал, но никто не умрет. Кстати, немой фильм по «Роману с контрабасом» стал первой экранизацией Чехова.

Этот рассказ хрестоматийный. Огромности слона здесь соответствует огромность родительской любви: девочка, чахнущая неизвестно от чего (пожалуй, лучше всего определить ее состояние как ангедонию; врач у Куприна называет это «равнодушием к жизни»), просит привести ей слона, и ее желание сбывается. Перед нами «обыкновенное чудо» в духе святочного рассказа, хотя к Рождеству текст Куприна не имеет отношения. «Слон» — один из текстов школьной программы, и в этом качестве он не вызывает ни раздражения, ни недоумения. В картине детства он на своем месте: это не тот слон, которого, по английской поговорке, стараются не замечать в комнате.

Еще один классический образец русской юмористики — рассказ самой популярной писательницы в России начала XX века. Пелагея Макарьевна — гадалка с большой клиентурой, причем сплошь женской: «Мужчинская судьба известно какая. Все больше насчет девиц. А меня за этакую судьбу живо полиция прикроет». Самая серьезная драма, с которой приходят к Пелагее Макарьевне, — подозрение в краже ложки; далее Тэффи замечательно описывает машинерию надувательства и искусство с важным видом не сообщить ничего ценного. Ложка не найдется, но никто, к счастью, не умрет.

У Гиппиус много трагических рассказов, но вот этот — исключение. Впрочем, и в этом рассказе есть горечь. Начинается «Кольцо молчания» вполне по-чеховски: «Молодой приват-доцент Райвич ехал верхом в соседнюю усадьбу Коврово — свататься». И тут же следует оговорка: «Это было… все равно когда, вероятно, давно: еще существовали приват-доценты, верховые лошади, леса вдоль реки; теперь она обмелела, леса свели и сожгли Коврово». Рассказ и написан, и опубликован за пределами России, Гиппиус с Мережковским к этому времени уже четыре года живут в эмиграции. И это счастливый рассказ: все формальности человеческих отношений — ожидание предложения, сватовство, мнения родственников — в нем меркнут перед «кольцом молчания», которое охватывает двух людей, по-настоящему понимающих друг друга. Да, это дороже любых формальностей, в том числе сюжетных — не только в литературном, но и в жизненном смысле, ведь сватовство в итоге не состоится.

А еще это было давно, и больше этого не будет.

Если считать диктофон полноправным героем этого рассказа, то ему в нашей подборке места нет: перед нами история о том, как американское изобретение не выдержало напора и фантазии желающих его испробовать в Советской России. Последний из опытов звукозаписи оставляет только печально констатировать, что «лавры американских изобретателей и спекулянтов несколько меркнут и понижаются». Но люди все, конечно, живы. «Диктофон» — своего рода травестия лесковского «Левши»; несколькими десятилетиями позже тот же сюжет воплотится в анекдоте про сибирских мужиков и японскую бензопилу.

В «Записках юного врача» действует едва ли не самый сильный и симпатичный протагонист своего времени. В первых рассказах у героя, попавшего в больницу в глубокой провинции, практически все получается, невзирая на небольшой опыт и постоянный страх ошибки. К сожалению, полоса везения в какой-то момент прервется. «Полотенце с петухом» — рассказ, открывающий цикл, и сразу здесь нам в лицо бросают все что можно: непролазную грязь, фантасмагорический инструментарий предыдущего врача и, конечно, кошмарный несчастный случай, с последствиями которого доктору приходится разбираться. Здесь вдохновенно (одно из любимых слов Булгакова), во всех натуралистических подробностях описана рискованная операция, которая завершается против всех ожиданий успешно. Процесс спасения человека в «Полотенце с петухом» ощутим на физическом уровне, а соображениям о героизме тут нет места — есть просто опасная работа.

Один из поздних рассказов Бунина, входящий в цикл «Темные аллеи». Вообще, в этом цикле много смерти: Танатос в бунинской философии неотделим от Эроса, ходит за ним по пятам, и многое они друг в друге освещают и проясняют. Но в «Речном трактире» все остаются живы. Рассказчик случайно встречается в московском ресторане с пожилым тоскующим военным врачом, который рассказывает ему историю (воспоминания нахлынули на доктора, между прочим, после того как в том же ресторане появился Валерий Брюсов с очередной несчастной поклонницей; Бунин не упускает возможности кольнуть коллегу, с которым когда-то был в близких отношениях, а потом разошелся).

Честно говоря, всё в обстановке рассказа и в истории доктора — характерной для русской прозы фигуры — выглядит как пастиш, отсылка к множеству классических мотивов. И блестящее описание Волги и трактира над Волгой в его подробном безобразии, и спасение оступившейся женщины, и ее набожность, и парадоксальный вывод: «Я жалел потом, что, так сказать, спас ее…» Но ведь все-таки спас.