Азбука «Игр»: от Афгана до «Пиратов XX века», от бойкота до «Фанты»

«Я полностью поддерживаю предложение товарища Андропова о том, чтобы исключить такую меру, как введение наших войск в Афга­нистан. Армия там ненадежная. Таким образом, наша армия, которая войдет в Афганистан, будет агрессором. Против кого же она будет воевать? Да против афганского народа прежде всего», — так министр иностранных дел СССР Громыко в марте 1979 года подводил итог обсуждения Политбюро ситуации в Афганистане. Практически все сошлись на том, что вводить войска в страну не стоит. В самом конце того же года на территорию Афганистана из Таджикской ССР начали заходить первые военные колонны. «Ограниченный воинский контингент» останется там на следующие 10 лет.

Политическая атмосфера в Афганистане накалялась все 1970-е годы, а в конце десятилетия особенно. В 1978-м в стране произошла революция, которая привела к власти ориентировавшуюся на СССР Народно-демократическую партию Афганистана (НДПА). Положение социалистического правительства с самого начала было неустойчивым, и практически сразу же оно обратилось к Москве за помощью: требовались советские военные и политические советники.

Следующие полтора года события вокруг Афганистана стали напоминать шпионский и дипломатический триллер: афганские лидеры Тарики и Амин пытались одновременно консолидировать свою власть, провести социалистические реформы и сблизиться с СССР. Вскоре афганскую оппозицию стали негласно поддерживать из США, снабжая ее оружием и деньгами. Советские же руководители надеялись избежать войны, но одновременно с этим готовились к ней на тот случай, если увернуться не удастся.

В марте 1979 года вопрос о вводе войск поднимался в первый раз: после мятежа в одном из регионов Афганистана лидеры НДПА стали просить помощи у СССР. Президент Афганистана Тараки несколько наивно говорил Косыгину: «Я предлагаю, чтобы вы на своих танках и самолетах поставили афганские знаки, и никто ничего не узнает». Такой план всерьез никто не рассматривал.

А к осени того же года ситуация стала еще хуже: генсек НДПА Амин сверг президента; Нура Мохаммада Тараки задушили армейские офицеры. Хафизулла Амин сосредоточил единоличную власть в своих руках. В начале декабря в Москве решили вмешаться, чтобы поставить у власти более лояльных руководителей. Действовали без промедления: 27 декабря 1979 года была проведена операция КГБ по уничтожению Амина, его заменил доставленный под охраной сотрудников КГБ политик Бабрак Кармаль. После этого Кармаль обратился за помощью к СССР, и войска, давно уже готовые, пересекли границу страны.

Об этом многомесячном триллере и его финале советские граждане в массе своей узнавали в основном по слухам. В последнем номере «Правды» за 1979 год было всего два скромных сообщения на афганскую тему: на первой странице Брежнев поздравлял Кармаля с избранием на пост генсека, на четвертой сообщалось о том, что Советский Союз решил прийти на помощь в ответ на запрос Афганистана. Сообщалось также, что «революционный суд вынес смертный приговор Амину». Писатель-деревенщик Фёдор Абрамов записал в дневнике в тот день: «Наши ввели войска в Афганистан. Трудно даже представить сейчас все последствия этого безумия».

В США внимательно следили за тем, как спецназ штурмовал дворец президента Амина в Кабуле (см. «А — Афганская война»). 1970-е годы были временем политической разрядки, когда отношения между двумя сверхдержавами значительно потеплели. Но начало войны в Афганистане ставило точку в этом периоде, что понимали и в Москве, и в Вашингтоне.

Уже 29 декабря 1979 года президент Джимми Картер написал письмо Брежневу, в котором жестко осуждал действия Советского Союза. Картер прямо говорил советскому генсеку, что «эти действия могут стать фундаментальным поворотным моментом в наших отношениях на длительное время», и призвал Брежнева вывести войска. В ответном письме уже Брежнев критиковал Картера, замечая, что и США не спрашивали у Москвы разрешения на свои военно-политические операции, поэтому Советский Союз не считает необходимым сверять свои планы с Вашингтоном.

Дальше — больше: 4 января Картер обратился к нации, осудив войну в Афганистане и пообещав, что США будут добиваться отмены Олимпийских игр в Москве. Вскоре он объявил о первых санкциях в отношениях СССР. Было введено зерновое эмбарго (которое, впрочем, не поддержали Канада и Австралия). Потом в ООН была принята резолюция, осудившая ввод советских войск в Афганистан (104 страны поддержали принятие документа, 18 было против).

В начале февраля госсекретарь США Сайрус Вэнс обратился к МОК, представив позицию Америки: Москву он назвал неподходящим местом для проведения Олимпийских игр в новых обстоятельствах, а также сказал, что если Игры не будут перенесены, то американские атлеты в них участвовать не будут. В те же дни шуму наделало заявление советника Белого дома Джозефа Онека. Тот пообещал, что США уничтожат олимпийское движение, если МОК не согласится с американской позицией.

МОК устоял. Олимпиаду не перенесли. В ответ Картер объявил о бойкоте Игр и призвал другие западные страны последовать примеру США; для президента, как писали, это был его «pet project», который он не хотел провалить. Интересно, что идея бойкота впервые прозвучала еще задолго до начала войны в Афганистане. Летом 1978 года группа американских сенаторов предложила перенести Игры из «коммунистической столицы». Хотя даже в США было немало недовольных бойкотом — помимо спортсменов (многие из них были в ярости), это были бизнесмены, вложившиеся в проведение Олимпиады или купившие права на мерч и трансляции. Деньги теряла даже почта США, которая остановила торговлю марками и открытками с олимпийской символикой.

К бойкоту постепенно присоединялись и другие государства: первыми были Тайвань и Япония, затем Египет, Германия, Канада, Турция, Южная Корея. 14 стран, впрочем, не желая обострять международные отношения, приняли компромиссное решение: их спортсмены получили возможность поехать в Москву, но не под национальным флагом, а под олимпийским знаменем. А США подготовили для бойкотирующих стран отдельное соревнование, прошедшее в Филадельфии параллельно с Играми в Москве — Liberty Bell Classic.

В итоге представители 65 стран вообще не доехали до Москвы. Советская сборная набрала больше всех медалей на соревнованиях, следом за ней шли команды ГДР, Болгарии и Кубы. На пятом месте была команда олимпийского комитета Италии, выступавшая под нейтральным флагом.

В самом конце 1970-х годов в Советском Союзе появился новый оркестр, исполнявший классическую музыку и созданный по принципу «супергруппы». В его состав вошли лучшие музыканты из других московских оркестров, отмеченные наградами, призами, почетными званиями и степенями. Руководил же ансамблем скрипач Владимир Спиваков. Спивакову было всего 35 лет, но он уже был настоящей звездой международного масштаба и много раз выступал с ведущими симфоническими оркестрами мира. Спиваков задался целью сделать ансамбль, который превзошел бы Московский камерный оркестр Рудольфа Баршая, который многими тогда считался эталоном.

В первом составе «Виртуозов» собрались и мэтры, и совсем молодые музыканты, уже доказавшие свое мастерство: альтист Юрий Башмет, скрипач и концертмейстер Михаил Копельман, скрипач Андрей Абраменков, виолончелист Валентин Берлинский, альтист Дмитрий Шебалин, скрипач Андрей Футер. Так как все они уже были приписаны к лучшим московским ансамблям, вплоть до 1982 года у коллектива не было официального статуса. «Правда» в 1981 году называла этот формат существования «на общественных началах».

Билеты на концерты «Виртуозов» было не достать. Ансамбль постоянно гастролировал по Союзу и за границей, а в начале 1990-х «Виртуозы» покинули Россию и по приглашению принца Астурийского перебрались в Испанию, где ансамбль базировался до 1999 года. Потом «Виртуозы» вернулись в Москву.

«Толпы рвались во все двери, удерживала их милиция, кто-то упал без чувств, стекло выдавили — словом, жарко было», — записал в своем дневнике в ноябре 1971 года литературный критик Владимир Лакшин. Речь шла о спектакле «Гамлет» в Театре на Таганке, заглавную роль в котором бессменно исполнял Владимир Высоцкий.

Юрий Любимов, худрук Таганки, в 1960-х мечтал поставить исторические хроники Шекспира. Но чиновникам от культуры эта идея казалась политически небезопасной, поэтому предложили выбрать что-то из классических трагедий Шекспира. Конечно, Любимов захотел «Гамлета».

Репетиции начались в 1969 году. В главной роли авторитарный режиссер видел только своего любимого актера Высоцкого; его Гамлет был ершистым, опасным, хрипатым хулиганом. Этот выбор был неочевиден даже для труппы; слухи о Высоцком в роли Гамлета, ходившие по театральной Москве, часто вызывали недоумение: «В советском театре тех лет… трудно было представить Вовку в самой загадочной и манящей из трагических ролей мирового репертуара». Да и в самом театре были желающие представить на сцене свою версию датского принца — например, приятель Высоцкого Валерий Золотухин. После того как он неудачно пробовался на эту роль, отношения двух актеров дали трещину.

С самой премьеры в начале сезона 1971 года «Гамлет» стал одной из визитных карточек Театра на Таганке и ключевой театральной ролью Высоцкого. Постановка Любимова привлекала не только игрой актеров, но и разнообразными сценическими находками: от знаменитого, придуманного гениальным Давидом Боровским вязанного из шерсти занавеса (за материалом пришлось обращаться к Косыгину), который неожиданно разделял сцену, опускаясь в разные моменты действия и сметая все на своем пути, до живого петуха, появлявшегося в начале спектакля. Театральный критик Вадим Гаевский писал, что слухи о невероятном занавесе распространились задолго до премьеры. В спектакле, по мнению критика, занавес символизировал силу рока, фатума: «Огромный, вездесущий, по временам устрашающе безобразный, он движется вдоль и поперек, от задника к рампе, от правой кулисы к левой, сметая на пути всех. Как тряпкой с грифельной доски, режиссер стирает занавесом письмена своих мизансцен и силуэты своих персонажей».

Разумеется, во время представления Высоцкий пел под гитару. ««Начинается [спектакль] так, как и начинали… комедианты, — писал Григорий Козинцев. — И в этом вульгарном кукареканье больше Шекспира, чем в торжественных фанфарах». «Трагедии придан, а может быть, возвращен площадной характер», — так отзывался о спектакле один из ведущих российских шекспироведов Александр Аникст.

Почти все отмечали многослойность образа, созданного Высоцким: это был Гамлет-хулиган, но аристократ; поэт, но реалист; свой парень, но не всегда открытый к диалогу.

Спектакль шел почти 10 лет, всего было сыграно больше 200 представлений. Последний раз Высоцкий вышел на сцену в роли Гамлета 13 июля 1980 года. Алла Демидова, игравшая Гертруду, с грустью писала о том представлении: «В 217-й раз играем „Гамлета“. Очень душно. <…> Володя плохо себя чувствует; выбегая со сцены, глотает лекарства… За кулисами дежурит врач скорой помощи. Во время спектакля Володя часто забывает слова. В нашей сцене после реплики „Вам надо исповедаться“ тихо спрашивает меня: „Как дальше? Забыл“. Я подсказала, он продолжал. Играл хорошо». Через 12 дней Высоцкий умер.

О проведении Олимпиады на своей территории в СССР всерьез задумались в конце 1960-х годов. Способность государства достойно провести Олимпиаду была вопросом престижа. Но не менее важно было продемонстрировать успехи советского спорта. А тут были сомнения: после триумфального выступления в Риме в 1960 году сборной СССР не удавалось повторить свой результат. В Мехико сборная Советского Союза заняла второе место после США — как по общему количеству медалей, так и отдельно по золотым. Отчасти потому позиции Москвы в МОК были не так сильны, как этого хотелось бы советским руководителям.

Главным сторонником проведения Олимпиады в Москве стал глава комитета по физической культуре и спорту Сергей Павлов — на этом посту он оказался в 1968 году. Павлова сняли с поста руководителя Комсомола и кинули на спорт, после того как клан, к которому он принадлежал, потерпел поражение в аппаратной борьбе.

В конце 1960-х как раз рассматривался вопрос о месте проведения Олимпиады-1976, и Москву выдвинули на роль олимпийской столицы вместе с Лос-Анджелесом и Монреалем. МОК оказался в непростой ситуации: выбор американского или советского города однозначно воспринимался бы как поддержка одной из сторон в холодной войне. А это могло привести к политическим последствиям для олимпийского движения в целом (что, кстати, в итоге и произошло). В итоге в 1970 году было принято компромиссное решение, и Олимпиаду отдали канадцам.

В Кремле решили, что первая неудача не повод сдаваться. И принялись за дело всерьез. Вице-президент МОК, барон Майкл Моррис, избранный председателем комитета в 1972 году, стал желанным гостем в Москве. Следом СССР наладил хорошие отношения с другими крупными фигурами олимпийского движения — например, с бароном Эдуардом фон Фальц-Фейн, эмигрантом из России, многолетним бессменным руководителем Олимпийского комитета Лихтенштейна, который помогал СССР связями и контактами европейских и международных значимых фигур. Шла работа с представителями африканских и азиатских стран. Международному Олимпийскому комитету раздавались щедрые обещания: советские функционеры гарантировали всеобъемлющую инфраструктурную подготовку и выплату всех взносов. Подготовлено было больше сотни рекламных проектов, живописавших все плюсы Олимпиады в Москве.

Наконец, на сессии МОК в Вене 23 октября 1974 года была названа столица Олимпиады-80. Америку тоже не обидели: Лос-Анджелесу предстояло встречать Игры-84. Их, в свою очередь, будут бойкотировать страны соцлагеря.

Чтобы создать у туристов и иностранных корреспондентов ощущение потребительского рая, к началу Олимпиады в Москву завезли много иностранных товаров. В Финляндии закупили колбасы, пиво KOFF, молочные продукты (от йогуртов до масла, в том числе и в мелкой фасовке), соки «Марли», горчицу и кетчуп. В Бразилии — растворимый кофе. В Швейцарии — шоколадный напиток «Овомальтино».

На прилавках московских магазинов появились товары, которые до того можно было встретить только в «Березках»: сигареты «Винстон», «Кент», «Мальборо». Иногда случались курьезы. В книге «Олимпийский переполох. Забытая советская модернизация» Игорь Орлов и Алексей Попов приводят такой пример:

«В 1975 году Внешторг СССР закупил в ФРГ для Останкинского завода фруктовых вод более чем за 1 млн долларов линию по розливу пива, но оказалось, что она предназначена для розлива напитков в металлические банки, которые в Союзе не выпускали. Закупленные в Японии в огромном количестве пивные банки оказались несовместимы с западногерманской линией. Для производства же отечественных банок потребовалось закупать жесть за рубежом. Удивительно, что цена банки оказалась в четыре раза выше цены пива».

Велись переговоры и с «Макдоналдсом»: представители компании предлагали инвестировать в строительство трех ресторанов сети в самых горячих олимпийских точках («Лужники», Крылатское и стадион «Динамо»), оплатить обучение персонала, продукты и все остальное. Оргкомитет был очень заинтересован в заключении этой сделки, в отличие от московских властей. Те предлагали отказаться от «буржуазной» картошки фри и бургеров в пользу отечественного продукта, уверяя, что смогут произвести достаточное количество борща, пельменей и пирожков. Сделка с американцами в итоге сорвалась, и городским властям пришлось строить временные кафе из модулей типа «Кисловодск» и пытаться наладить линии бесперебойного производства еды.

Вместе с финскими джемами и американскими сигаретами в продажу в Москве поступила жевательная резинка, причем не только импортная Wrigley’s, но и отечественная. Кондитерская фабрика «Рот Фронт» выпустила сразу несколько сортов — от «Мятной» до «Кофейной». Ротфронтовская жвачка даже попала в подростковый научно-фантастический хит «Через тернии к звездам» — в коммунистическом мире будущего есть эта резинка с апельсиновым вкусом. Позже советская жвачка будет продаваться и в других регионах Союза; стоила она 15 копеек и не всем пришлась по вкусу.

А вот импортная жевательная резинка в СССР была желанным дефицитом, особенно для школьников. Дети, которым родители привозили из-за границы жвачку, сразу же повышали свой социальный статус у одноклассников. Счастливцы обменивались вкладышами и обертками. В Москве, в Ленинграде, в Киеве — словом, в тех городах, где иностранцев было встретить проще — школьники частенько собирались на центральных улицах или около гостиниц «Интуриста», надеясь выпросить у туристов жвачку, ручки, зажигалки. Иногда в обмен они предлагали пионерские значки и другие сувениры с советской символикой. В Ленинграде таких школьников даже иногда называли «пурукумщиками» — от финского «Пуру-куми ё?» («Жевательная резинка есть?»). Подобное поведение, конечно, регулярно критиковалось в советской печати, и московским родителям настойчиво рекомендовали отправить школьников на лето из Москвы — в лагеря или к родственникам. Но не только поэтому.

«В Москве в связи с Олимпиадой полно слухов и кривотолков. Девочек (Таню-Олю), прежде чем распустить на каникулы, предупреждали, чтоб не смели брать-подбирать на улицах, на скамейках жевательную резинку и все прочее, яркое и манящее (все будет заражено!)», — писал летом 1980 года литературный критик Игорь Дедков. Таких слухов в те дни было полно, они были распространены не только в Москве, но и в других городах — от Дальнего Востока до Кавказа. Жевательная резинка была лишь одним из сюжетов, чаще всего главной угрозой в таких рассказах были иностранцы, которые что-нибудь предложат наивному советскому человеку, а потом похитят его или убьют.

«5 декабря 1958 года. Завидово. На первом загоне убил кабана. Н. С. (Никита Сергеевич Хрущёв) — на 3-м». Это запись из дневника Леонида Брежнева, тогда еще не Генерального секретаря СССР, а «просто» члена Президиума (Политбюро) ЦК КПСС. До переворота, который сместил Хрущева, было еще 6 лет, и многие детали этого политического выступления заговорщики обсуждали именно на охоте. В том числе в Завидово.

Угодья на границе Московской области и Твери облюбовал еще Ленин. В начале 1920-х годов он несколько раз приезжал сюда на весенние охоты. Добирался на автомобиле, чаще всего один, реже — с братом Дмитрием. Приходил к знакомому егерю Порошину, в чьем доме и ночевал, а рано утром отправлялся на поиски глухарей — обычно с егерем и водителем. Ленин вообще был заядлым охотником, в отличие от Сталина. С другой стороны, именно Сталин стал превращать охоту из развлечения и спорта советских руководителей в политическое мероприятие: он собирал вместе соратников, а также местных партийных руководителей и обсуждал с ними политические вопросы. Сама охота играла здесь роль удобного предлога, для того чтобы провести секретную и уединенную встречу.

А вот при Хрущёве и Брежневе Завидово превратилось в одно из важнейших мест, где принимались политические решения. Хрущёв был страстным охотником. В конце 1963 года Центральная студия документальных фильмов даже сняла документальную картину про это увлечение советского руководителя: в кадре — первые лица СССР, президент Финляндии Кекконен примеряет тулуп, на снегу выложены тела убитых животных, а закадровый голос сообщает, что мы «можем услышать, как стучат от нетерпения сердца охотников».

Брежнев в Завидово проводил значительную часть свободного (а иногда и рабочего) времени. Сюда генсек вызывал подчиненных, для того чтобы обсудить детали каких-нибудь готовящихся встреч и докладов; это приглашение значило довольно много в аппаратной борьбе. Тут он рассказывал ближнему кругу анекдоты, жаловался на бессонницу и даже иногда смотрел кино. Например, Георгий Шахназаров рассказывал, как Брежнев решил сам посмотреть «Андрея Рублева» Тарковского, о котором как раз было много споров. Он быстро заскучал, но поверил Шахназарову на слово, что в картине нет ничего антисоветского, и посоветовал разрешить ее выход на экраны.

Обсуждали в Завидово и Олимпиаду. Сотрудник ЦК Карен Брутенц вспоминал о таком эпизоде: «Однажды заговорили о предстоявших Олимпийских играх в Москве. Кто-то стал напористо доказывать, что это „не ко времени“, в стране столько проблем, а придется „выбросить“ 4 млрд рублей и т. п. Рассуждения произвели впечатление на Леонида Ильича, и он удалился к телефону. По возвращении заявил: „Поздно, уже дали обязательство. Игнатий (И. Новиков, зампредседателя Совмина СССР и председатель оргкомитета по подготовке к Олимпиаде) уже 40 с лишним стран объехал“».

Игры в Москве должны были превзойти по масштабам и подготовке все предыдущие Олимпиады — из этого исходили организаторы. Соответственно, и размах готовился нешуточный: по первоначальным прикидкам столица должна была принять больше 300 тысяч гостей, большинство — из капстран. За время Олимпиады в страну въехало около миллиона иностранных граждан, из них Москву посетило около 200 тысяч человек, а Ленинград с Таллинном вместе — порядка 60.

Многие иностранцы, выкупившие по квоте билеты на состязания, не приехали в Москву из-за бойкота, их места на трибунах оказались не заняты. Это было видно во время телетрансляций, что, конечно, сказывалось на репутации Игр не лучшим образом. В конце концов, во многих случаях на трибуны отправляли военных или тех, кому билеты достались по профсоюзной разнарядке. Хотя у организаторов и были сомнения, не будут ли неприехавшие публично возмущаться, что их выкупленные места отдали другим.

В западной прессе в преддверии Олимпиады появлялось много критических текстов о жизни Москвы, готовящейся к Играм. Журналисты британского The Observer отмечали, что в советской столице «слово „niet“ быстро становится удручающе знакомым», на улицах люди «стоят в очереди по два часа в день», водители боятся за сохранность «дворников» на лобовом стекле и потому «держат их в бардачке».

Впрочем, те западные туристы и спортсмены, что все же добрались до Москвы тем летом, часто сохранили самые хорошие воспоминания. Например, австрийская наездница Элизабет Макс-Тойрер говорила, что «радушие и гостеприимность в России были потрясающими», а «олимпийские объекты — в отличном состоянии». Конноспортивный комплекс в Битце (на его строительстве начинается действие сериала) был построен всего за три года с нуля. На 45 гектарах разместился стадион на 12 000 зрителей, стипль-чезный круг, поле для выездки, крытый манеж и многое другое. Объект был сдан незадолго до начала Игр. В Битце Макс-Тойрер завоевала золотую медаль в личной выездке.

А вот на советский сервис интуристы жаловались часто: из документов той поры можно узнать, что в гостинице «Октябрьская» «один номер был грязнее другого», «каждую ночь дикий шум из ресторана доносился до пятого этажа, и запахи кухни наполняли номера».

В Советском Союзе копирование документов почти всегда находилось под контролем специальных служб, чаще всего МВД и КГБ. В специальном постановлении правительства 1977 года подробно и занудно прописывалось, как все организации, располагающие копировальной и множительной техникой, должны ставить ее на учет, следить за порядком доступа и соблюдать правила пользования.

Первые отделы учреждений должны были не допускать к копировальной технике посторонних, ведь она давала возможность тиражировать и распространять запрещенные книги, статьи, стихи, переводы, научные работы. На учет ставились не только ксероксы, но и печатные машинки; копии оттисков с них сдавались в органы на тот случай, если потребуется установить, на каком именно аппарате была перепечатана та или иная листовка. Конечно, всегда бывали обходные пути — кому-то могли помочь знакомые из отдела копирования, где-то правила могли соблюдаться не так строго. В воспоминаниях распространителей самиздата поиск подходящей техники — одна из постоянных тем. Историк Сергей Семанов в 1980 году писал:

«В нашем р-не на ксероксе в каком-то институте печатали самиздат, наказали руководство сурово — уволили, исключили. В Институте криминалистики сейчас проводят экспертизы ксероксов; оказывается, у каждого есть свои приметы, видимые в электронный микроскоп, их можно опознать».

«Медведи не летают». По легенде, именно такую такую ремарку в сценарии церемонии закрытия Олимпийских игр оставил заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС М. В. Грамов. Грамов предлагал отказаться от финальной коды сценария, когда под песню «До свиданья, Москва!» олимпийский мишка должен был улететь со стадиона, К счастью, идею в итоге оставили, и вслед Мише, улетающему «в свой солнечней лес» на связке шариков, рыдал весь стадион.

Придумывать олимпийский маскот начали за несколько лет до Олимпиады. В программе «В мире животных» объявили конкурс среди телезрителей; их фаворитом стал медведь, хотя у него и были серьезные конкуренты — Конек-горбунок и Матрешка. Из всех работ профессиональных художников председателю МОК Килланину больше всего понравился эскиз знаменитого иллюстратора детских книг Виктора Чижикова. Тот и был выбран в качестве символа Игр. За свою работу Чижиков получил 250 рублей.

Интересно, что у таллинской части Олимпиады был свой отдельный талисман — тюлень Вигри. Конкурс на его создание проводился отдельно от основного. Им занималась Торговая палата ЭССР, а победительницей стала Сайма Сымер, керамистка и художница по текстилю.

«Зачем нам этот скипидар напополам с лимонадом?! Зачем нужно вести этот напиток в Россию, если у нас есть прекрасный русский квас, у нас минеральные воды, наконец, тонизирующие прохладительные напитки типа „Байкал“? Зачем?» — примерно так, по словам Владимира Коваля, руководителя экономической программы Олимпиады, реагировали многие чиновники на дискуссии о том, как пустить на советский рынок «Кока-Колу».

Проблема, на самом деле, была не в «Байкале». С 1972 года на советском рынке присутствовал главный конкурент «Колы» — компания «Пепсико» (это стало возможным после потепления отношений между СССР и США в результате разрядки). В СССР даже было построено три завода, производивших напиток. Заключая договор с министерством внешней торговли, «Пепсико» отдельно прописала запрет доступа на советский рынок «Кока-Коле», то есть ни продажа «Колы», ни тем более ее производство в Союзе были невозможны. Однако «Кока-Кола» — официальный спонсор Олимпийских игр еще с 1920-х годов, и ее продукты всегда должны присутствовать на Олимпиадах. «Пепси» упиралась, но была вынуждена согласиться с тем, что в районе олимпийских объектов будут доступны «Кока-Кола», и «Фанта». Привозить их должны были из Германии.

Но самыми напряженными оказались переговоры о взносе компании за право стать официальным спонсором Олимпиады. Переговоры шли в штаб-квартире оргкомитета, о деньгах горячо спорили уже ночью. Под утро уставший президент «Кока-Колы» согласился на условия советской стороны, язвительно спросив: «Объясните, как вы, коммунисты, через 15 минут после переговоров превращаетесь в капиталистов?»

В итоге из-за бойкота «Кока-Колу» сняли с продажи, купить можно было только «Фанту», но и это оказалось очень выгодным: эти киоски принесли в бюджет 16 млн долларов, а «Пепси» — всего 2,5 миллиона.

За несколько лет в пяти городах (Москве, Ленинграде, Киеве, Минске и Таллине) нужно было возвести десятки объектов — как сугубо спортивных, так и инфраструктурных (гостиницы, новый терминал аэропорта Шереметьево, новый телецентр в Останкине, пресс-центр Игр на Зубовском бульваре — сейчас в нем размещается инфоагентство «Россия сегодня»).

Где-то надо было строить с нуля, где-то речь шла о реконструкции или ремонте. В любом случае, задача была грандиозная, а сроки жесткими: в 1976 году из 97 объектов начали строить лишь 38. Надо было торопиться.

За 5 лет в Москве построили 10 новых гостиничных комплексов; именно тогда в столице появились гостиницы «Космос» (ее возводили совместно с французскими специалистами), «Салют» и «Измайлово». Последняя и сегодня остается крупнейшей гостиницей Москвы и одной из самых больших в мире.

Строительство шло еле-еле, не хватало рабочих и техники, а та, что была, часто ломалась и не всегда соответствовала сложным инженерным задачам. Многие объекты потребовали требовали доделок и ремонта сразу после Игр. Но в целом к Олимпиаде успели закончить все — от велотрека в Крылатском до конноспортивного комплекса в Битце, от обновленных и отремонтированных «Лужников» до минского стадиона «Трактор».

Интересным был проект олимпийской деревни: она проектировалась как современный жилой микрорайон на Юго-Западе и после окончания Игр была быстро заселена москвичами. Одной из точек притяжения здесь стало кафе «У фонтана» (также известное в народе «Молоко»). Довольно скоро оно превратилось в музыкальный клуб, где собиралась молодежь, проводились концерты и конкурсы по брейк-дансу. За вход нужно было платить 2 рубля — так отсекалась маргинальная публика (для сравнения: бутылка водки стоила 5 рублей 30 копеек). «Молоко» не раз фигурировало в советских фильмах 1980-х о молодых нигилистах в белых кроссовках — например, в «Курьере» или «Забавах молодых».

25 июля 1980 года умер Владимир Высоцкий. За несколько дней до смерти он должен был играть в Театре на Таганке в «Преступлении и наказании», но выйти на сцену не смог — не было сил. Когда заведующая отделом кадров спросила актера о самочувствии, он ответил: «Елизавета Иннокентьевна, я скоро умру». Так и вышло.

Новость о смерти советской суперзвезды первыми сообщили западные СМИ — французские и английские. В отечественной прессе небольшие сообщения, которые даже неловко называть некрологами, появились лишь в «Вечерней Москве» и «Советской культуре»; их помог продавить Иосиф Кобзон. Он же помогал семье получить место на Ваганьковском кладбище.

Москва тем летом была опустевшей. Из-за Олимпиады въезд в город был закрыт для всех, у кого не было прописки, многие москвичи разъехались в отпуска или на каникулы. Тем не менее в день похорон, 28 июля, на Таганку пришло более 100 тысяч человек, причем приходить к театру они начали сразу после того, как по городу прокатился слух о смерти Высоцкого. Поклонники оставляли тут цветы, записки, зажженные свечи. На улице кто-то играл на гитаре и пел песни Высоцкого. Драматург Анатолий Гребнёв вспоминал о событиях 28-го числа:

«В кабинете Любимова все сидят молча, курят…

Гримуборная. Столик Володи. Гитара, зажженная свеча, букетик цветов…

Смотрим из окон на площадь — народу, народу! И всё идут!.. Наконец поток прерывают. Речи. Замечательно — Любимов, Валера Золотухин, Ульянов…

<…>

И вот государство — конная милиция, автобусы, машины, генералы МВД у театрального подъезда, звонок Любимова Гришину и Андропову, их обещание помощи („но и вы нам помогите“), перекрыты трассы к Ваганьковскому кладбищу — государство хоронит народного поэта! Когда вынесли гроб из театра, цветы летели в воздухе — туда, на гроб, не попадая, — через головы милиции…»

Сцены прощания москвичей с бардом у Театра на Таганке можно увидеть и в «Играх». В сериале использован оригинальный хроникальный материал.

Читайте также

Вениамин Смехов — об Олимпиаде, жизни Таганки и смерти Высоцкого

Реет в вышине

и зовет

олимпийский

огонь

золотой.

Будет

Земля счастливой

и молодой!

Нужно

сделать всё,

чтоб вовек

олимпийский

огонь не погас,

Солнце

стартует в небе,

как в первый раз.

Еще до старта далеко,

далеко,

далеко,

Но проснулась Москва.

Песню «Олимпиада» на стихи Роберта Рождественского исполнял эстонский певец Тынис Мяги. Исполнителя определил композитор Давид Тухманов. Сам певец считает, что выбор пал на него из-за желания властей продемонстрировать прогрессивность советской эстрады: «Я думаю, был план показать другое лицо Советского Союза. Была издана пластинка „Крутятся диски“ к Олимпиаде-80, где на одной стороне был я, на другой — Валерий Леонтьев. На конверте на фото я сидел в синих джинсах, с электрогитарой, босиком. Это был скандал: советский певец так выглядит! Думаю, это было специально сделано».

Трудно не согласиться с музыкантом: в тот момент, когда ему поручили петь «Олимпиаду», сам он был известен преимущественно у себя на родине, в Эстонии, но никак не во всесоюзном масштабе. Легкий, немного прохладный»вокал действительно придал песне неожиданную интонацию.

Песен к Играм вообще было написано немало, но главной должна была стать та, что прозвучит на закрытии Олимпиады. Здесь последнее слово было за Иосифом Тумановым, режиссером церемонии закрытия. Он выбрал композицию творческого дуэта Пахмутова—Добронравов «До свидания, Москва!». В первоначальной версии название дополнялось второй фразой — «Здравствуй, Лос-Анджелес!», своеобразной передачей олимпийской эстафеты. Но после бойкота от этой строки отказались.

Добронравов и Пахмутова написали к Олимпийским играм еще несколько песен: «Стадион моей мечты», «Темп», «Старт дает Москва», «Команда молодости нашей», «Птица счастья». Значительную их часть включили в специально снятый фильм «Баллада о спорте». А по телевидению шла передача «Ритмы Олимпиады», где показывали клипы на песни вроде небольшой композиции «Олимпийская шуточная», исполненной Михаилом Боярским.

Первая Олимпиада в социалистической стране должна была поразить всех масштабом и качеством. Следовательно, и денег на нее требовалось немало. Оргкомитету нужно было найти простую схему финансирования, и на помощь пришли лотереи. Опыт проведения Игр в Монреале подтолкнул советский комитет к созданию моментальной лотереи «Спринт», которая отличалась тем, что выигрыш определялся сразу же, на месте: билет был свернут особым образом и представлял собой конвертик, который нужно было разорвать, чтобы узнать результат. Билеты были двух типов — за 50 копеек и за рубль (они отличались количеством выигрышей на тираж). Суммы до 100 рублей выплачивались на месте.

И тут, конечно, тоже не обошлось без трудностей: оказалось, что советские полиграфические предприятия не могут производить билеты-конвертики. Первую партию пришлось заказывать в ФРГ — строить новый завод казалось какой-то неоправданной затеей. Затем появилась идея переоборудовать предприятие в Киеве, стоявшее без заказов. Но для этого нужна была специальная полиграфическая линия, которую можно было купить только за границей. В итоге оргкомитет Олимпиады взял кредит у советского Госбанка и под немалые проценты. Вложения оправдались: оргкомитет вскоре запустил и другие лотерейные проекты. За первые четыре дня после запуска в 1976 году было продано 2 миллиона билетов. Главным призом было 10 000 рублей, но граждан куда больше привлекал другой трофей — автомобиль «Волга».

Лотереи дали не меньше половины бюджета Олимпиады, однако в ее фонд шли деньги и от продажи марок специальных олимпийских серий (самым большим рынком стали в ФРГ и США) и юбилейных монет, от продажи лицензий на трансляцию Игр (смотри «Т — Телевидение») и от спонсорских контрактов с иностранными предприятиями.

Товары для Олимпиады поставляли множество брендов — от «Мерседеса» и «Адидаса» до «Кодака» и «Ксерокса» (смотри «К — Ксерокс»). Футбольные и волейбольные мячи для делали в Японии, а звукотехническое оборудование поставляли из Швейцарии. Многие иностранные компании рассчитывали использовать Олимпиаду для того, чтобы пробраться на советский рынок: часто договоры предполагали продолжение сотрудничества и после Игр.

В американской разведке заранее предполагали, что Игры для советского бюджета окажутся необременительными и, скорее всего, прибыльными. Так и вышло: в отличие от Монреаля, где расходы с доходами не сошлись почти на миллиард долларов, московские Игры почти окупили свой бюджет. Общие затраты на Олимпиаду оцениваются в 862 млн советских рублей (больше половины ушло на инфраструктурные объекты), а доходы — в 744 млн рублей.

Эти цифры не учитывают и иные доходы — например, от увеличившегося потока туристов в месяцы и годы после Олимпиады, от введенных в строй новых инфраструктурных объектов (отелей, стадионов, спортивных стадионов), коммерческо-лицензионной деятельности в последующие годы. Если прикинуть шире, то Олимпиада, несмотря на бойкот, оказалась вполне рентабельной.

Американские спортсмены на советской земле сражаются за медали Олимпиады! В оргкомитете Игр, конечно, понимали, что это невероятно драматичный для американских зрителей сюжет. Поэтому торги за право трансляции Игр в США были напряженными. За них сражались три корпорации: ABC, NBC и CBS. А советская сторона сразу решила воспользоваться ситуацией и назначить достаточно высокую цену контракта.

Переговоры начались еще в Монреале. Журналист Sports Illustrated писал:

«Палубы были завалены галлонами водки „Столичная“ и армянского коньяка, а столы стонали под тарелками с треснувшими омарами, нарезанной осетриной и черной икрой».

Сначала казалось, что больше шансов у NBC, потом — что у CBS. На оживленных переговорах в Москве, где участвовали руководители всех трех компаний, американцы заявили, что прекращают общение по отдельности, так как стоимость кажется им завышенной, но готовы выкупить права втроем. А это, в свою очередь, не устраивало уже СССР. Внешторговские работники нашли способ расколоть пул мейджоров: они начали переговоры с четвертым претендентом — небольшой телекомпанией «Сатра». Взбудораженные новостями американцы из большой тройки поспешили в Москву. В итоге с требованиями советского оргкомитета согласилась NBC, сумма контракта составила 87 млн долларов.

Чтобы качество трансляции было на высоте, нужно было построить современный телецентр в Останкине. Объект сдали в конце июня 1980 года, незадолго до начала Игр; новый телецентр мог обеспечить трансляцию 20 разных программ на 100 стран по 14 спутниковым каналам. Система спутникового телевещания «Орбита» существовала в СССР с еще 1967 года, а с середины 1970-х она была дополнена более дешевой системой «Экран», позволявшей передавать сигнал даже в самые небольшие населенные пункты.

Главный кинохит лета-80 — боевик Бориса Дурова «Пираты XX века», снятый по сценарию Станислава Говорухина. Фильм имел поистине голливудский размах: девушки в мокрых майках и морские разбойники, мужественные лица Петра Вельяминова и Николая Ерёменко, плюс карате Талгата Нигматуллина, внушительный арсенал оружия трех эпох и хеппи-энд. Сюжет прост: советское судно, перевозящее опиум для нужд фармакологической промышленности, оказывается захваченным пиратами, но команда корабля дает отпор.

На «Пиратов» было продано более 90 миллионов билетов; кино посмотрели две трети городского населения страны, оно моментально разошлось на цитаты и помогло увеличить популярность карате. Журналист Георгий Елин, проводивший лето 1980 года в Москве, писал:

«К Олимпиаде выпустили пластинки Окуджавы и Аксёнова (который либо уехал, либо на чемоданах сидит), словно напоказ: у нас всё можно! В кино идут наши самые кассовые и скандальные фильмы — „Экипаж“ Митты (c голой девушкиной грудью сквозь аквариум) и „Пираты ХХ века“ (пан Тадеуш двумя нунчаками работает, „советский самурай“ Талгат Нигматуллин пилотаж 3-го дана вполне классно демонстрирует)».

Впрочем, советский боевик мог и не добраться до киноэкранов. После первых просмотров недовольными оказались чиновники от культуры и комсомольские функционеры. Фильму помог, как это часто бывало, Брежнев, посмотревший «Пиратов» на даче. Генсеку понравилось — и кино получило зеленый свет. Николай Ерёменко и Талгат Нигматуллин стали суперзвездами.

У оргкомитета Олимпиады было много задач, он был межведомственным органом, то есть должен был постоянно коммуницировать с различными бюрократическими институциями. Конечно, комитету требовался штаб.

Специально строить его не стали — под штаб-квартиру отдали особняк на улице Горького (сейчас — Тверская), 22а, рядом с унылой громадой ныне не существующей гостиницы «Минск». Здание (изначально двухэтажное) было построено в 1872 году купцами Мазуриными. Архитектором особняка был петербургский специалист Роберт Гедике, который в то время много работал в обеих столицах. В 1927 году дом был надстроен еще двумя этажами, проект осуществил знаменитый архитектор-конструктивист Илья Голосов. Дом был жилым, позднее в нем, помимо коммунальных квартир, разместился детский сад для сотрудников Академии наук СССР. Все эти учреждения были выселены в 1975 году — как раз для того, чтобы разместить сотрудников оргкомитета Олимпийских игр. В сериале же интерьеры штаба снимали в НИИ биоорганической химии в Москве.