В издательстве Corpus вышел роман американской писательницы Джесмин Уорд «Пойте, неупокоенные, пойте» (перевод с английского Максима Череповского) — одна из лучших книг XXI века по версии The New York Times. Галина Юзефович рассказывает, почему эта семейная история в духе Фолкнера тронет даже совсем далекого от американского Юга читателя.
Галина Юзефович
Литературный критик
Изначально понятие «южная готика» употреблялось преимущественно иронически. Сумрачные, наполненные памятью об ужасах рабства романы о замкнутом мире американского Юга, населенного людьми, похожими на призраков, и призраками, неотличимыми от живых людей, в 30-е годы ХХ века воспринимались литературным истеблишментом (по крайней мере, его частью) как нечто неуместное, почти неприличное. Однако если долго прикладывать термин к таким бесспорным гигантам, как Уильям Фолкнер или Теннесси Уильямс, он неизбежно теряет свою ироническую составляющую, а вместе с ней и кавычки. Сегодня южная готика — просто определение для вполне конкретного литературного направления, респектабельного, густонаселенного и, несмотря на возраст, абсолютно живого.
«Пойте, неупокоенные, пойте» американки Джесмин Уорд — в некотором смысле его энциклопедия. Здесь есть и тяжкое наследие рабства, и обыденный повседневный расизм, и безрадостная жизнь «белого мусора» (этим пренебрежительным понятием на Юге называют белую бедноту, порой живущую хуже черных), и призрачные загробные голоса. Белый мужчина, чернокожая женщина, мертвый ребенок, живой ребенок, мудрый чернокожий старик, злобный белый старик — всех их мы как будто уже неоднократно встречали раньше.
Для того чтобы оживить этих вырезанных из бумаги кукол классического театра теней, чтобы по новой завести старинную карусель, нужен огромный талант. У Джесмин Уорд он есть.
Чернокожая Леони любит белого Майкла (сейчас он мотает срок в тюрьме), а вот их общих детей — тринадцатилетнего Джоджо и трехлетнюю Кайлу — любит не очень. Вернее, совсем не знает, как их любить, поэтому отдает на воспитание тем, кто знает: своим родителям, несгибаемому железному Па и мудрой мягкой Ма. Но Ма лежит при смерти, а Па разъедает изнутри какая-то темная тайна, которую он не готов доверить даже любимому внуку. Что-то по-настоящему страшное случилось с ним в тюрьме, куда он попал почти ребенком за преступление, которого не совершал, и это давнее событие исподволь отравляет каждую минуту его последующей жизни — даже самую счастливую.
Наступает день, когда Майкл должен, наконец, выйти из тюрьмы — к слову сказать, из той же самой, где некогда сидел и Па. Теперь Леони вместе с детьми едет его встречать на другой конец штата — два дня на раздолбанной машине без кондиционера, с ночевкой неизвестно где, да еще и в компании подруги с наркозависимостью.
Надо ли говорить, что поездка эта оборачивается сущей катастрофой.
Леони забывает покормить и напоить детей, Кайлу безостановочно тошнит, подруга по дороге закидывается дурью и заезжает в гости к другим торчкам пополнить запас наркоты, а на заправке их тормозят полицейские — чернокожая женщина за рулем вызывает подозрения (в данном случае, надо признать, не совсем беспочвенные).
Вскоре к их и без того безумной компании присоединяется вышедший на свободу Майкл, а после добавляется пара призраков: сначала восемнадцатилетний Гивен, убитый на охоте старший брат Леони, чуть позже — двенадцатилетний Ричи, погибший в тюрьме чернокожий мальчик, друг Па. Гивен пришел присмотреть за родными и встретить возле смертного порога умирающую мать. А Ричи, для того чтобы обрести покой, нужно узнать, как он умер, но рассказать об этом может лишь Па. И все вместе, живые и мертвые, они несутся сквозь пылающую от жары, истекающую ливнями Луизиану туда, где им нет места, к тем, кому они не нужны.
Драма, которую разыгрывает на страницах своего романа Джесмин Уорд, поначалу выглядит нарочито камерной: ограниченное место действия, конечный набор персонажей-масок, сдержанные эмоции. Однако по мере продвижения вглубь текста в нем обнаруживаются тщательно выверенные лакуны, намеренные недоговоренности, распирающие текст изнутри и взывающие к читательскому сотворчеству.
Как красавчик-спортсмен Майкл стал тем, кем стал, и можно ли сказать, что часть вины за это лежит на его отце — твердолобом обывателе, неспособном принять чернокожую семью сына? Почему Леони, которую растили в любви и заботе, не может передать частицу любви своим детям? Что привело в тюрьму Ричи и есть ли такая точка, где давление среды становится персональной виной?
Мысленно отвечая на эти и подобные им вопросы, заполняя пропуски, читатель невольно включается в предложенную автором игру. По намеченным Уорд контурам восстанавливаем мы огромный, яркий, страшный мир, лежащий вокруг Леони, ее детей и родителей.
В капле отражается океан, частное становится фрагментом общего, отдельные голоса сливаются в мощный хор, выводящий кантату о жестокости, боли, несправедливости, но также и о любви, прощении, принятии.
Принято считать, что отличительным признаком по-настоящему большой литературы является ее способность, оставаясь локальной, предметной, в то же время находить отклик даже у людей, не имеющих релевантного опыта. Именно этот трюк проделывает в своем романе Джесмин Уорд. И дело не только в том, что при желании для каждого персонажа, для каждой реалии в нем мы без труда подыщем российскую параллель.
Важнее то, что неотболевшее, непроговоренное, никем толком не оплаканное и не исправленное прошлое имеет свойство периодически возвращаться, посылая своих зловещих призраков в настоящее. И для того, чтобы почувствовать их незримое присутствие, не нужно быть внуком раба или правнуком рабовладельца — призраки везде примерно одинаковы. Поэтому, пожалуй, отечественному читателю, плотно окруженному сегодня такими же призраками, роман Джесмин Уорд может оказаться особенно близок и понятен. Южная готика в «Пойте, неупокоенные, пойте» таким образом гармонично перетекает в то, что Иосиф Бродский называл еловой готикой русских равнин. В пении неупокоенных Америки проступают отчетливо славянские мотивы.