Один из хитов этой весны — книга историка Наталии Лебиной «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности» (издательство «Новое литературное обозрение»). Галина Юзефович рассказывает, почему эта тема не оставляет места равнодушию, в чем квартиры СССР превосходили европейские аналоги и что такое «гаванна».
Галина Юзефович
Литературный критик
Советское время сегодня — точка жесткой поляризации мнений. Принято считать, что каждый должен занять по данному вопросу позицию, причем максимально конкретную и определенную. Хорошо было в СССР или плохо, да или нет, рай или ад — вы уж определитесь. Промежуточных вариантов актуальный моральный императив не предполагает: либо налево, либо направо.
Смотреть в недавнее прошлое, не до конца свершившееся и уж точно не до конца отболевшее, без гнева и пристрастия, в самом деле, сложно; пресловутая позиция порой формируется как бы сама собой, без принуждения извне. Однако, помимо очевидной логической уязвимости, подобный подход еще и очень вредит трезвому академическому взгляду на советское время — взгляду, по определению не сводимому к простым бинарным оппозициям. И тем ценнее тексты, в которых этой упрощающей дихотомии удается избежать.
В своей книге «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности» историк и доктор исторических наук Наталия Лебина умело проходит между Сциллой сентиментального умиления и Харибдой безусловного отрицания, всматриваясь в предмет своего исследования сразу и с теплой человеческой эмоциональностью, и с прохладной академической объективностью. Как результат, ее «Хрущевка» далеко выходит за рамки заявленной темы, оборачиваясь исследованием не столько материального объекта, сколько значимого культурного символа, своеобразного средоточия жизни целой эпохи.
Начавшееся в 1957 году массовое жилищное строительство в СССР едва ли не раньше, чем первые новоселы получили ключи, стало объектом шуток, критики, домыслов, страхов и надежд. Кто-то был остро счастлив иметь наконец собственную кухню, а кого-то возмущали ее скромные размеры. Кто-то негодовал из-за совмещенного санузла (подобный тип удобств, как сообщает нам Лебина, тогдашние острословы прозвали «гаванной»), а кто-то упивался возможностью принять душ, впервые в жизни не слыша гневных воплей соседей: «Вы что, там заснули, что ли?» Кому-то нравился свежий воздух новых районов, а кто-то проклинал полуторачасовую дорогу до работы и резиновые сапоги — без них форсировать грязь вечной стройки было невозможно. Кто-то на западный манер покупал продукты в «Домовых кухнях» (так назывались магазины полуфабрикатов, которые первоначально предполагалось размещать на первых этажах пятиэтажек), а кто-то по-деревенски превращал собственную пятиметровую кухню в фабрику по засолке капусты. И над всем этим неслись бравурные мотивы из оперетты Дмитрия Шостаковича на слова Владимира Масса и Михаила Червинского «Москва, Черемушки», превозносившей прелести нового быта.
Опираясь на официальные документы, художественную литературу, воспоминания, газетные публикации и карикатуры из юмористического журнала «Крокодил» (они обеспечивают визуальный ряд книги), Лебина выстраивает свой нарратив как своеобразное путешествие извне вовнутрь. Читателю предстоит из дальних и ближних окрестностей хрущевок, от магазинов и автобусных остановок, сквозь дворы, лестничные клетки и пролеты проникнуть сначала в «личные места общего пользования» (кухни, ванные и прихожие), а потом еще глубже — в святая святых частной жизни, в спальни и так называемые общие комнаты.
Последовательно погружаясь в мир хрущевки, мы поймем, как бетонные (или, если повезет, кирпичные) стены форматировали, определяли ту жизнь, которая в них протекала. Как сексуальная революция, парадоксальным образом накрывшая СССР практически одновременно с Западом, до небес взвинтила ценность квартир с отдельными спальнями и собственными ванными. Как менялись пищевые обыкновения с появлением холодильников, а гигиенические привычки — с появлением стиральных машин и прачечных самообслуживания (впрочем, доступных далеко не повсеместно). Как личные автомобили (преимущественно неказистые горбатые «запорожцы») меняли жизнь горожан к лучшему, а гаражи беспощадно уродовали дворы. Как постановления партийных съездов и бодрые рапорты газетных передовиц взаимодействовали с реальностью, иногда в самом деле ее модифицируя, а иногда самым причудливым образом с ней расходясь.
Ни в малой мере не идеализируя тесные ванные, низкие потолки, кухни, в которые из-за вечного дефицита встраиваемой мебели приходилось втискивать громоздкие буфеты из прежней жизни, узкие коридоры и прочие сомнительные прелести хрущевского быта, Лебина в то же время показывает значение нового типа жилья сразу в двух контекстах — географическом и историческом.
Мы привыкли думать, что в вопросах быта СССР безнадежно отставал от капиталистического мира. Если в отношении США подобное мнение в целом справедливо, то с Европой Советский Союз долгое время шел вровень: одновременно с началом массового жилого строительства в СССР во Франции и Германии стартовали очень схожие программы, также предполагавшие обеспечение максимального числа семей скромным жильем с минимальными, но достаточными удобствами. Более того, в некоторых отношениях хрущевки выигрывали у своих европейских сверстниц. В первую очередь у знаменитых французских «ашелемов», в которых потолки были еще ниже, а вместо кухонь жильцам предлагались небольшие ниши.
Если же отвлечься от географии и перейти к истории, то следует признать, что, как бы ни были уродливы и неудобны типовые пятиэтажки, они представляли собой колоссальное улучшение по сравнению с предшествующей эпохой. Впервые в отечественной истории реализованный принцип поквартирного (а не покомнатного) размещения, по сути, знаменовал собой конец тоталитаристского проекта с его принудительной коммунальщиной и фактическим запретом на частную, укромную, семейную жизнь.
Хрущевка с ее тесными «гаваннами», крошечными кухнями и вечно заваленными хламом балконами (где еще, спрашивается, хранить комплект лыж на всю семью?) была в то же время обнадеживающим знаком вестернизации, открытости, чувства принадлежности большому разнообразному миру в сочетании с возможностью камерного, персоналистского счастья. Словом, осмеиваемая и многими небезосновательно ненавидимая хрущевка, по мысли Наталии Лебиной, несла в себе все смыслы и надежды эпохи оттепели, тем более обаятельные, что, как мы знаем сегодня, трагически недолговечные.
Фото: Андрей Махонин / ТАСС
