В прошлом году на Кинопоиске вышел лонгрид об истории авторского перевода в СССР и России киноведа Дарины Поликарповой. Мы изучили этот феномен от зарождения в конце 1970-х и расцвета пиратства 1990-х, к сообществам 2000-х, новому цифровому всплеску в 2010-х и современному состоянию, когда вновь распространяются многие пиратские практики. Эта статья, рассказывающая про одного из первопроходцев авторского перевода, — своего рода постскриптум к нашему исследованию.
Предисловие от автора
Когда я искала героев для большого материала об авторском кинопереводе, мне особенно хотелось поговорить с представителями старшего поколения, заставшими самые первые годы советского видео. Нам удалось взять интервью у Василия Горчакова и Андрея Гаврилова, хотя с кем-то, увы, связаться уже не получится: Алексей Михалёв ушел из жизни еще в 1994 году, Леонид Володарский — год назад.
Пятым среди легендарных ветеранов было имя Юрия Товбина — переводчика, начавшего работать с видео на закате эпохи Брежнева, но и он оказался недоступным. Из информации в сети было понятно, что в начале 1990-х годов Товбин переехал в США и с тех пор кинопереводом не занимался. Никто из исследователей советской видеокультуры не брал у него интервью, его контактами не смогли поделиться даже бывшие коллеги, работавшие с ним в соседних залах на фестивалях. Но имя Товбина все же прозвучало в тексте: я упомянула, как он локализовал прозвище главного героя «Однажды в Америке». Спустя две недели после публикации материала под ним появился комментарий:
«Меня зовут Юрий Товбин. Я в свое время активно переводил видеофильмы. В приведенной истории видео в СССР говорится, что я допустил ошибку, назвав героя Де Ниро Бульоном, а не Лапшой („Однажды в Америке“). История такова. Его фамилия была Нудельман, отсюда Noodles. С кулинарной точки зрения разница между лапшой и бульоном незначительная, однако „лапша“ женского рода, „бульон“ — мужского. Кроме того, „лапша“ в русском имеет коннотацию размазни, а уж герой-то размазней никак не был. Отсюда Бульон. На самом деле, это тот случай, когда, собственно, перевод неважен. Важен образ, представление, создаваемые переводом. В данном случае его можно было бы назвать как угодно. Ничего бы не изменилось».
Хотя Юрий Наумович был не совсем точен (персонажа Де Ниро зовут Дэвид «Нудлз» Ааронсон), главное, что мне удалось связаться с ним и попросить переводчика об интервью. Он ответил мгновенно: попросил называть его просто Юрий, сказал, что по-прежнему живет в США, вышел на пенсию и, конечно, готов пообщаться.
Этот текст составлен на основе наших разговоров и дополнен фотографиями из личного архива Юрия Товбина и Марины Мнацакановой, его близкой подруги, бывшей студентки и переводчицы. Она, к слову, много лет проработала в Госфильмофонде, готовя материалы о советском кино для зарубежных изданий.
Семья, музыка, выбор профессии
Я родился в 1940 году. Моя мама всю жизнь проработала в отделе корреспонденции министерства здравоохранения. Отца я практически не знал: в 1950 году его арестовали по ложному доносу как врага народа, в январе 1955 года он вернулся, а в апреле 1958 года умер. Мне было тогда 18 лет. Ощущаю это как должок, который советское государство мне никогда не оплатит. Когда я раздумывал о карьере переводчика, то сомневался, что получится чего-то достичь, ведь мои анкетные данные — не только дело отца, но и пятая графа — могли стать препятствием и для поездок за рубеж, и для общения с иностранцами. Да, я сталкивался с уличным антисемитизмом (кричали, например, «жид»; меня это задевало, сам я человек абсолютно интернациональный), но в учебе и в работе это никогда не мешало. Перед первым выездом в капстрану меня вызывали в ЦК на собеседование: спрашивали про отца, имею ли какие-то претензии к государству. Я ответил: «Ну какие претензии? Хорошо, что вернулся, что реабилитировали. Так что претензий никаких». Сотрудник посмотрел, подумал и говорит: «Ладно, езжайте». Конечно, я сказал так, чтобы меня выпустили.
Не могу объяснить, откуда появилась моя любовь к английскому языку. Я, можно сказать, со школы буквально думал по-английски, был в предмете лучшим, все свободное время проводил в читальном зале Ленинской библиотеки. Открытого доступа к иностранной периодике там не было, а вот к каким-нибудь зарубежным детективам — практически неограниченный. Особенно полюбил книгу Агаты Кристи «Убийство в Восточном экспрессе», перевел ее тогда чисто для себя, чуть не наизусть знаю.
Параллельно с семи лет я серьезно занимался музыкой, играл на фортепиано. Правда пошел по кривой дорожке — обожал джаз, преимущественно американский. Мы жили на Пушкинской в коммунальной квартире, и я, вернувшись из школы, пока мама на работе, вместо ненавистной мне классики играл джаз. Соседка жаловалась постоянно: «Юра играет какую-то дребедень». В этой любви английский тоже помогал: я понимал, о чем песни, и до сих пор сотни помню наизусть.
К окончанию школы передо мной встал выбор: либо идти заниматься музыкой, либо английским языком. Будучи человеком без выдающихся способностей к исполнительству, я понимал, что выиграть конкуренцию среди музыкантов не получится. Так что, посоветовавшись с родителями, решил поступать в институт иностранных языков. Музыку не забросил, постоянно бывал и даже выступал в культовом оттепельном кафе «Молодежное», лично был знаком с саксофонистом и историком музыки Лёшей Козловым, гитаристом Лёшей Кузнецовым, саксофонистом Георгием Гараняном, играл вместе с Серёжей Березиным, который руководил какое-то время ансамблем «Самоцветы».
В институтских программах было все, что нужно: история языка, английская литература, стилистика. В числе моих любимых учителей, кстати, был Вениамин Володарский, отец переводчика Леонида Володарского; он вел практику речи. Очень часто его вспоминаю: не отменил ни одного занятия, шкуру драл со студентов, требуя выполнения всех заданий, на консультациях массу личного времени тратил, был настоящий ученый червь в хорошем смысле. Я у него очень многому научился, в том числе в плане методики преподавания и отношения к делу. Думаю, что на Лёню он тоже сильно повлиял.
После выпуска из МГПИ в 1962 году я остался там же, на кафедре грамматики, преподавать; проработал в одном месте 30 лет. Основным языком у меня так и остался английский, хотя еще два-три предложения могу составить на немецком. Как я сам придумал: английский — моя гордость, а немецкий — мой позор.
Карьера переводчика и заграничные командировки
Как-то на факультет приехал представитель «Интуриста» и предложил желающим пойти учиться на специальные курсы при организации, сдать экзамен и поступить в их переводческий резерв на случай, если понадобятся дополнительные люди. Я так и сделал, и сперва меня несколько раз вызывал на работу с небольшими делегациями именно «Интурист».
Потом я начал самостоятельно обходить советские институции, в том числе министерство культуры и министерство просвещения, и предлагать свои услуги. И так с делегациями объездил весь Советский Союз, побывал в столицах каждой союзной республики. Работал и синхронным, и последовательным переводчиком. Особенно нравилось, что можно было встречать интересных людей: Евгения Примакова, секретаря ЦК Александра Яковлева… Эти статусные контакты имели еще весьма приятную, шкурную сторону: так можно было чаще по рекомендации отправляться в заграничные командировки.
Самая первая поездка за рубеж у меня была в Болгарию на Фестиваль молодежи и студентов в 1968 году. Так я стал выездным. Вам знакомо это слово? Такая чушь собачья... Затем пошли другие соцстраны, потом государства вроде Кубы, которые СССР тоже считал близкими. В загранкомандировки я ездил на международные конференции, организованные Комитетом молодежных организаций, Комитетом защиты мира, Комитетом советских женщин.
А первое путешествие в США состоялось в начале 1970-х годов, и к тому моменту я про Америку уже прочитал все материалы, доступные в СССР: журнал «Америка», американскую литературу, книги по истории, изучал особенности выборной системы. В поездку меня отправил Комитет молодежных организаций, сопровождать молодежную делегацию Верховного совета СССР. Известных политиков среди ее членов не было, но все равно было интересно. За 10 дней мы побывали в Нью-Йорке, Вашингтоне, в Роли в Северной Каролине и в Атлантик-Сити. Проводили всевозможные встречи — с представителями деловых кругов, мэрами городов, прессой, ходили на экскурсии по предприятиям. Будете смеяться, но самый сильный эффект на меня произвел автомобильный дилерский центр, который находился около нашей гостиницы. Как сейчас помню, на витрине стоял новый «Кадиллак», стоил 2,5 тысячи долларов. Я обожаю машины.
Гонорары за командировки могли друг от друга сильно отличаться. Из первой поездки в США я привез жене два платья, а себе пену для бритья. Когда платили больше денег, мог еще угостить коллег в институте сырами или фруктами экзотическими. Киви один раз привез — его никто не видел до этого. У МИДа была негласная директива, что все командировочные, получающие гонорар от принимающей организации, могли оставить себе 25 долларов плюсом к расходам на гостиницу или квартиру. Остальное привозили в виде наличных и сдавали в организацию, которая вас командировала. С вещами было легче: не пропускали только один тип предмета в больших количествах — десять пар джинсов, например, — потому что была вероятность, что ими станут приторговывать. А вот с подарками жене, сыну или себе проблем на таможне не возникало, иногда даже совсем не досматривали. В 1985 году я из Женевы привез первый свой видеомагнитофон Sony, купленный за 250 долларов в специальном магазине миссии СССР при ООН. Там все стоило существенно дешевле, чем в обычных местах. Телевизор у меня тогда уже был хороший, приобретенный в советской «Березке», а магнитофона не хватало.
В 1991 году при Шеварднадзе вышло распоряжение, разрешавшее советским командировочным оставлять все заработанные деньги. Первая такая моя командировка была в Вашингтон на три недели, платили 700 долларов в день. Вот и считайте… Я привез кучу денег и множество всяких приятных вещей. Еще одна поездка по новым правилам состоялась в Голландию, где получилось около 1000 долларов в день, и тоже на три недели. Я купил машину, и на ней приехал обратно в СССР; так сделала половина переводчиков.
Кино и видео
Еще до начала эпохи видео я переводил с диалогового листа на фестивальных кинопоказах и для разных советских организаций, у которых был доступ к иностранным лентам из Госфильмофонда. Звонили, например, представители министерства просвещения: «Вот заказали для сотрудников фильм, можете перевести?» За такое платили 25 рублей, министерство обороны к ним выдавало еще бутылку армянского коньяка. В Госфильмофонд приезжал специальный курьер, забирал пленку на один-два дня для организации, где ее просматривали и отвозили обратно. Что давать можно, что нельзя, Госфильмофонд решал сам. После появления видео такая практика тоже сохранилась.
Для переводчика, работающего в зале, сложность состояла в том, что не было возможности посмотреть фильмы заранее. Я заходил в кабинку, брал наушники и, как говорится, нырял в прорубь. Но у меня к тому времени был большой опыт синхронного перевода, поэтому все удавалось. Даже заслужил однажды аплодисменты, когда перевел три части «Крестного отца» подряд, без перерыва. Это, кстати, одни из моих любимых фильмов до сих пор.
«Однажды в Америке»
Видео я принялся переводить в начале 1980-х годов. Началось все с приглашения моего друга и бывшего студента Володи, который очень интересовался всякой техникой, собирал ее. В советском понимании у него долгие годы не было официальной работы: жил тем, что перепродавал технику, потом стал «писателем» — кассеты распространял. И вот Володя купил себе первый видеомагнитофон. Позвонил и спрашивает: «Хочешь кино попереводить?» Я к нему приехал, что-то там перевел, он посмотрел, утвердил и начал дальше приглашать. Денег я с него в первый раз не просил, потому что был тогда в гостях у него с женой, мы все вместе выпивали-закусывали, кино посмотрели, поработал я как бы между делом. И, может быть, так и продолжалось бы, но стало понятно, что он кассеты дальше распространяет, хорошие деньги зарабатывает, так что вроде и мне кусочек положен. С него по дружбе я всегда брал вдвое меньше, чем с других: 15 рублей за фильм вместо стандартных 30. Потом Володя кому-то еще меня порекомендовал, и так постепенно круг моих клиентов расширился. Со студиями не работал и распространением не занимался, просто люди звонили, предлагали — я соглашался.
Были в числе заказчиков и очень известные клиенты, киноманы, собиравшие частные коллекции: Муслим Магомаев, Александр Градский, Стас Намин. Ездил записываться прямо к ним домой. В памяти остался, конечно, Муслим, к которому я приезжал довольно часто. У него дома было много видео- и аудиотехники, в которой он хорошо разбирался. Общались мы мало. В большинстве случаев было так: я приходил, здоровался с ним, его женой Тамарой, он меня закрывал в комнате, и они куда-то уходили, пока я работал, рассчитывая вернуться, когда закончу. На эти заказы у меня уходило чуть больше времени, потому что Муслим был крайне требовательным. Правда, и платил больше, хотя я его не просил.
После перевода первых двух фильмов Магомаев меня буквально на следующий день пригласил еще — это было лестно. Я, правда, в какой-то момент ревновал его к Алексею Михалёву. Муслим мне давал посмотреть фильмы из коллекции, которые тот для него озвучивал. Но потом понял, что это глупо, нам просто разные вещи удаются. Я точно преуспел в переводе детективов, судебных драм, фильмов про теории заговора. Любил, конечно, и комедии — пять-шесть из них мне очень нравились: «Серебряная стрела» (1976), «Буйнопомешанные» (1980), обе части «Артура». Однако тут я, безусловно, уступал Михалёву. Вообще, не слышал ни одного перевода комедийного фильма, сделанного лучше, чем у него.
«Буйнопомешанные»
Магомаев предоставлял шикарные микрофоны с очень чистым звуком, и это было важно, поскольку технику обычно выдавали приглашающие, и по качеству она различалась. Помню, во второй половине 1980-х я отдыхал где-то на юге, по-моему, в Крыму. Пошел в видеосалон. Включается какой-то фильм, на записи переводчик мямлит, чушь какую-то несет, начинаю нервничать — ничего не слышно. И вдруг узнаю собственный голос! Я потом вспомнил, как это вышло: у меня при записи очень шуршали наушники, я из-за этого не находил себе места, мекал-бекал, отвлекался. Потом на записи возник щелчок — это я их поменял, и дальше все пошло как по маслу.
При работе с видео мне пришлось кое-чему научиться. Когда переводишь фильм, надо не просто успевать сказать как можно больше, а очень тщательно следить за действием, чтоб не упустить текст, который может заиграть потом, оказаться важным в дальнейшем. Почти в каждой ленте есть магическая фраза, которая через полчаса всплывает совершенно в другом контексте. Например, в фильме «Разговор» (1974) Копполы следователь все время слышит одну проходную реплику, которая совершенно по-другому прозвучит в самом конце, расставив все точки над «i» в сюжете. Поэтому я всегда ставил заказчикам условие, что должен смотреть фильм, прежде чем переводить. Это удлиняло процесс, не сказывалось на гонораре, но сильно повышало качество перевода.
Со временем у меня появились любимые фильмы. Конечно, я обожаю «Однажды в Америке» (1984). Вообще, Роберта Де Ниро люблю. С ним же ленту «Пробуждение» (1990). Еще «Честь семьи Прицци» (1985), «Китайский квартал» (1974) с Джеком Николсоном. Есть фильмы, которые я до сих пор помню почти дословно — «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» (1969), например. Но много было и мусора, откровенно низкобюджетной продукции, где все действие в одной комнате происходит или в кабине самолета.
«Китайский квартал»
Я категорический противник бранных слов, хотя понятно, что, если молотком попадаешь по пальцу вместо гвоздя, вряд ли воскликнешь: «Какая неприятность!» Если это уместно, крепкое слово в переводе можно допустить, но в моем случае это все равно не мат. Тем более в английском всего пара по-настоящему бранных слов, все остальные обычные и только в определенном контексте становятся ругательными. Зрителям иногда хотелось совершенно другого. Помню, в начале 1980-х меня пригласили на показ для сотрудников министерства обороны. Полковник проводил в зал и специально предупредил: «Юрий, тут аудитория преимущественно мужская, так что вы особо не стесняйтесь». Я ответил, мол, обещаю, что вы ничего не потеряете по смыслу, если я не буду прибегать к самым соленым словам. Он согласился: «Ладно, — говорит, — если общее содержание не пострадает, давайте на этом и порешим». Как назло, в этом фильме что-то про негритянское гетто в Нью-Йорке, три четверти слов были как раз самые грубые. Пришлось что-то выдумывать на ходу.
Мне попадались объективно тяжелые ленты. С религиозной тематикой — например, «Омен». Его пришлось посмотреть дважды да еще и обращаться к Библии, делать заметки. С любыми фильмами, где, например, надо было перевести молитву, возникали сложности, потому что у атеистического советского человека ничего религиозного в языке не было.
Всего за свою карьеру в видео я перевел несколько сотен фильмов. Немного, но ведь это не было моей основной работой. Я продолжал преподавать в институте, также часто работая синхронистом. Все-таки это интереснее с профессиональной точки зрения (на советских, не командировочных мероприятиях за синхронный перевод платили обычно 40 рублей в день). С другими кинопереводчиками не был лично знаком, общался только с Лёшей Стычкиным, отцом Жени. Он работал в Госкино, на всех кинофестивалях, но для видео не переводил. Может быть, как прозорливый человек, понял, что возможны санкции, и не захотел портить резюме.
«Кобра»
Ведь в середине 1980-х годов прошла кампания против видео, людей вызывали на Петровку и на Лубянку в КГБ. В основном распространителей, конечно, но и меня приглашали на беседу. Задавали два вопроса: переводил ли я когда-либо порнографию и антисоветские фильмы? С порнографией дел не имел, а по второму пункту была интересная история. Я действительно перевел фильм «Телефон» (1977), который посчитали антисоветским. Там в самом конце майор КГБ влюбляется в американскую коллегу и остается вместе с ней жить в Америке, и это обстоятельство органы сочли проявлением антисоветчины. Я подтвердил, что переводил «Телефон», хотя ничего антисоветского в нем не увидел. К счастью, на этом все закончилась, хотя вообще ко многим переводчикам цеплялись за «нетрудовые доходы». Да, должен признаться: с заработка от видео налоги платить я не думал, с другой стороны, зарабатывал немного и делал это не из-за денег — мне было интересно смотреть фильмы.
После СССР
В переводами видеокассет все как-то закончилось у меня в конце 1980-х. В начале 1990-х нефтяная компания Marathon Oil в Хьюстоне пригласила меня в качестве переводчика на заседания руководящего органа проекта «Сахалин-2», который еще при СССР начали разрабатывать в сотрудничестве с зарубежными компаниями. Сначала сказали, что занятости на два месяца. Я согласился, приехал в Техас в мае 1992 года, а через месяц выяснилось, что на проекте есть позиция и для моей жены — она была стенографисткой. Двумя месяцами не ограничилось, почти сразу предложили остаться до конца года. Потом выяснилось, что и это не конец, но я уже исчерпал к тому моменту срок пребывания по рабочей визе. Тогда компания предложила сделать нам грин-карту, и мы согласились. Все-таки в России начала 1990-х было невесело, жена по три часа стояла в очереди за хлебом. В общем, взяли меня в штат, и я в итоге проработал в компании 13 лет и потом еще столько же старшим переводчиком на проекте «Сахалин-1».
Параллельно перевел с русского на английский детскую книгу «До свидания, овраг» Константина Сергиенко по заказу его сына; у него свое издательство в Германии. Еще сотрудничал с частным институтом ESALEN в Калифорнии, когда они приглашали гостей из России, в том числе Бориса Ельцина и Андрея Макаревича.
За это время я получил американское гражданство, в 2016 году вышел на пенсию и до сих пор живу в Хьюстоне. По характеру я консервативный, не люблю перемены, не хочу отсюда никуда уезжать; здесь тепло, комфортно, дешевле, чем в других штатах. В России до 2022 года бывал ежегодно, чтобы встречаться с семьей. Сейчас, понятно, сложности с этим, но все равно никогда полностью не отрывался от страны. Сейчас ищу фильмы на Netflix и YouTube. Пока смотрю, что-то перевожу, чисто ради интереса. Нашел сайт, где лежат несколько фильмов в моем переводе, пересмотрел «Однажды в Америке» и «Крестного отца». Я вообще то время вспоминаю с таким теплым чувством, очень интересно все-таки было. Потому что, во-первых, посмотрел столько кино, сколько другому за жизнь не увидеть. Во-вторых, практиковал любимую профессию. В-третьих, это все-таки было хорошим дополнительным заработком. В-четвертых, довелось познакомиться с замечательными людьми.
Культура авторского перевода была важна. Силами государства, которое контролировало кино, такое количество фильмов никогда бы не получилось перевести, а так эти ленты смогли посмотреть миллионы зрителей. С другой стороны, авторский перевод в некотором смысле губит фильм, ведь ни один переводчик с ходу не сможет перевести так хорошо, как смог бы, готовя заранее диалоговый лист. При всем блеске переводов изъяны неизбежны. Если говорить о пиратстве, то я к любому нечестному поступку отношусь отрицательно. Пиратство обделяет авторов, хотя когда сам переводил, то об этом не задумывался. В первый раз его объемы бросились в глаза, когда я попал на «Горбушку». Что, впрочем, не мешало и мне покупать пиратские диски. Каюсь, грешен.
Автор: Дарина Поликарпова
Иллюстрации: Даша Сурма
Фото: личный архив Юрия Товбина и Марины Мнацакановой