Эти книги объединяют три вещи: они короткие (от 85 до 224 страниц), они ни на что не похожи, и о них знает досадно мало людей. Делимся с вами нашими литературными hidden gems: здесь будет советский Берроуз, новозеландский постапокалипсис, убийство мексиканской ведьмы, шуточный вестерн, садистское венгерское детство и книга о том, как не получается написать книгу.
У Клариси Лиспектор необычная судьба: уроженка Подолья, она стала всемирно известной бразильской писательницей. С первых романов она произвела фурор в Бразилии — экспериментальные техники, включая специфический авторский поток сознания, были для местной литературы в новинку. Интерес писательницы к поискам странного и мистического в обыденном и сложная, часто монологическая манера повествования привели к тому, что ее порой не могут поделить между собой ценители жанровой и экспериментальной литературы. «Вода живая» — поздняя книга Лиспектор и, по отзывам критики, один из лучших ее романов, который сложно спутать с коллегами по ремеслу.
«Некое знакомое мне „она“ боится бабочек, как будто они сверхъестественные существа. Так вот божественное в бабочках — это как раз способность наводить страх. А некое знакомое мне „он“ покрывается гусиной кожей от ужаса при виде цветов — оно считает, что цветы поразительно слабы и невесомы, как вздох никого в темноте».
Ричард Бротиган — великий сюрреальный насмешник, ровесник Пинчона и Делилло, мастер небольших и обманчиво легких романов. В 1960-е он приобрел популярность на волне популярности хиппи — его лаконичный, тяготеющий к восточной философии стиль с абсурдным юмором, наивным романтизмом и стремлением деконструировать привычные жанры, снискал большую любовь публики. В следующие годы он продолжал писать, шутить и творить как умеет, высмеял все жанры, до которых дотянулся, а через годы вдохновил на писательство Эрленда Лу и Харуки Мураками.«Чудище Хоклайнов» — авторская вариация на тему истории Франкенштейна в декорациях вестерна. Двое крутых серьезных парней получают заказ на уничтожение некоего монстра, живущего под домом, от двух сестер-близнецов, которые меняются личностями. Позже окажется, что и монстр не монстр, и сестры не так просты, и отец — стойка для зонтиков. Но закончится все хорошо.
«Люди порой интересовались, чем это Камерон занимается, и Грир обычно отвечал:
— Что-то считает. — И люди спрашивали:
— Что считает? — И Грир отвечал:
— Какая разница? — И люди говорили:
— А-а».
Работы Павла Улитина были опубликованы уже после его смерти. Писатель прошел через тюрьму, пытки (сделавшие его инвалидом), психиатрическую больницу, оккупацию, безвозвратную конфискацию собственных архивов. Но, несмотря на это, он продолжал общаться с представителями ленинградского литературного андеграунда и делать свои странные коллажные книги, которые вбирали в себя обрывки услышанных диалогов, реклам, радиопередач, чужих книг и собственных мыслей — любые подвернувшиеся фрагменты Улитин вплетает в полифоническую вселенную, которой умышленно не суждено стать цельной. Диапазон стандартных сравнений писателя — от Джойса с его потоком сознания до Берроуза с его методом нарезок (свой вариант Улитин называет «уклейки»), но одиночество, место и время, в которое создавались его книги-дайджесты, придает им уникальность.
«Слова, сказанные шепотом на ухо, обжигают ум. Они потом в мозгу пылают пламенными буквами. Они потом горят в крови. Они потом зудят в коже. Они потом чешутся на кончиках нервов. Они потом щекочут в ноздрях. Они потом облизываются на губах».
Один из главных австрийских писателей и драматургов всех времен и в то же время один из самых жгучих ненавистников Австрии. Всегда безжалостный и в своей безжалостности проникновенно нежный, автобиографичный мистификатор, не боящийся смерти ипохондрик — противоречивых героев Бернхарда зачастую не отделить от него самого. «Бетон» — это написанная словно бы в едином порыве книга о том, как не получается написать книгу в едином порыве (да и вообще не получается). Рассказчика уже несколько лет что-то отвлекает — сестра, внешние обстоятельства, собственные неврозы, — и из этих отвлекающих факторов складывается материал «Бетона», плотный, густой, не всегда приятный, но впечатляющий.
«Мне никто не был нужен, поэтому у меня никого и не было. Но, естественно, человек нам необходим, иначе мы неизбежно становимся такими, как я: трудными, невыносимыми, больными и, в глубочайшем смысле этого слова, — невозможными».
Хелен Эмили Вудс превратилась в Анну Каван не сразу — этому предшествовали личные драмы, эксцентричные путешествия по миру и попытки писать. К сорока годам она перенимает псевдоним героини одной из своих книг и радикально меняет стиль — с более традиционного на сюрреальный и абстрактный, то, что годы спустя назовут слипстримом или «ускользающим потоком», трудноопределимым стыком фантастики, фэнтези и экспериментальной литературы. Спустя годы Каван будут сравнивать с Францем Кафкой, Вирджинией Вулф, Сильвией Плат и Патрицией Хайсмит, но при жизни, полной смертей близких, наркотиков, реабилитаций и нервных срывов, ей достались только крупицы этой славы. «Лед» стал ее самым известным произведением. Вдохновленный поездкой писательницы в Новую Зеландию, он описывает холодный постапокалиптичный мир, в котором некий мужчина одержимо преследует некую женщину в баллардовских декорациях.
«Видимость становилась все хуже. Стоило мне только стереть морозные цветы с лобового стекла, как тут же на нем проступили куда менее прозрачные узоры, и вот ничего уже было не видно, кроме падающего снега; бесконечное количество снежинок, похожих на призрачных птичек, нескончаемой стаей летящих из ниоткуда в никуда».
Специалист по литературе стран Восточной Европы и переводчик с русского на венгерский Гоголя и Булгакова смастерил мокьюментари о поздних годах жизни Максима Горького. Повествование ведется от лица его верной медсестры и многолетней помощницы Олимпиады Чертковой (в романе — Дьяволины). В книге есть вкрапления мемуаров настоящей Чертковой, записанных якобы с ее слов. Получается не всегда приятный, но честный рассказ о сложном человеке, в котором готовность спасти сотни жизней встречалась с тщеславием и компромиссами с самыми людоедскими вещами. Воспоминания и документы тех лет вроде «Некрополя» Ходасевича перемешаны с авторской фантазией и историческими фигурами — от наркома внутренних дел Генриха Ягоды до Зиновия Пешкова, крестника Горького, родного брата Якова Свердлова и яростного антикоммуниста.
«В наиболее тяжелые моменты, когда он задыхался даже с кислородом и вся ночь проходила без сна, Алексей говорил, бывало: рано или поздно придется признать человеку, что он так же не властен над будущим, как и над прошлым. Что родился человек, что нет, все равно: и прошлое без него прошло, и к будущему он не причастен. Но писать о таких вещах он остерегался, писал прямо обратное».
Автор этой книги необычен как минимум по двум причинам: во-первых, он единственный из нашего списка отбывает пожизненное заключение в тюрьме, во-вторых, он единственный вымышленный писатель. Бассман — альтер эго француза Антуана Володина, который пишет как под этим именем (точнее, псевдонимом), так и под множеством других. Это часть концепции постэкзотизма — направления, придуманного Володиным для самого себя. Его произведения разворачиваются в нарочито абстрактных пространственно-временных координатах с гротескными героями, словно из приключенческих романов литературы всех стран сразу — от шаманов до спецагентов, от революционеров до эзотериков. Все эти герои пытаются преодолеть нечто гнетущее и тоталитарное: передать секретное послание, выбраться из тюрьмы, пережить хоть пытки, хоть апокалипсис. Так и Володин ведет свою подрывную борьбу против современной мейнстримной литературы — на своем, отдельно очерченном пространстве, сохраняя неуемный задор и фантазию.
«Незавершенность была единственным ритмом, за который мы могли бы зацепиться, чтобы соразмерить оставшееся от нашего существования, единственной формой измерения внутри кромешной тьмы».
Мельчор — одно из новых многообещающих имен современной мексиканской литературы. Писательница уже попала в шорт-лист Букеровской премии и выиграла международную литературную премию. Ее «Время ураганов» — это история убийства ведьмы из небольшого мексиканского городка, описанная с перспективы нескольких людей. Среди главных источников вдохновения Мельчор называет «Осень патриарха» Гарсиа Маркеса. Получился красочный и мрачный разговор о насилии и праве на жизнь в духе лучших образцов барочной латиноамериканской литературы. Книгу уже собирается экранизировать Netflix.
«Ее звали Ведьмой, как и мать: сперва, пока старуха лечила и колдовала, — Ведьмой Малой, а когда в год оползня осталась одна, — просто Ведьмой. Если даже и было у нее настоящее имя, вписанное в какую-нибудь бумагу, изъеденную временем и червями, хранящуюся, наверно, в одном из шкафов, битком набитых полиэтиленовыми пакетами, засаленным тряпьем, прядями волос, косточками и объедками, если и впрямь были у нее имя, полученное при крещении, и фамилия, как у всех людей в поселке, то никто не знал ни того, ни другого, и даже те женщины, которые собирались в доме по пятницам, никогда не слышали, чтобы старуха обращалась к ней иначе как — ну, ты, дура безмозглая».
Издательство Ивана Лимбаха, перевод В. Середы
224 страницы
Этот небольшой сборник рассказов — возможность познакомиться с одним из главных ныне живущих венгерских писателей. Вместе с Петером Эстерхази, Ласло Краснахоркаи и Петером Хайноци он в 1970 — 1980-х изменил представление о современном венгерском романе. Надаш работает на стыке болевых точек личной и национальной истории, но при этом тяготеет к классической модернистской стилистике, из-за которой его регулярно сравнивают с Марселем Прустом и Робертом Музилем. «Путешествие вокруг дикой груши» — показательный срез любимых тем Надаша: гротескная сказка, национальная сатира, садистские как-бы-воспоминания из детства и предельно откровенно описанный опыт собственной клинической смерти.
«Разве что небо, его консистенция, цвет. Контур какого-нибудь растения. Аромат духов Магды, будящий воспоминание о других духах, которыми она пользовалась когда-то. Полет птицы. То есть вещи с трудом уловимые, а более — ничего. Ничего».
Автор: Виктор Непша
