Многие читатели наверняка слышали его голос на пиратских видеокассетах и DVD с голливудской классикой — в 90-х Алексей Медведев занимался переводом, в том числе на фестивальных показах и ретроспективах (в частности, возглавлял службу переводов ММКФ). Позже Алексей начал работать в медиа, а потом, как и многие коллеги, ушел в кураторскую работу. Он был программным директором «Края света» (едва ли не лучшего из региональных кинофестивалей) и якутского МКФ, куратором еще полудюжины фестивалей, включая московский.
Но Алексей был не только выдающимся профессионалом. Для многих коллег он был Лёшей — другом, наставником и оппонентом. Он самоотверженно (и это не гипербола) помогал — и яростно спорил, порой даже раздражал своей бескомпромиссностью и страстным стремлением к справедливости. Он был начисто лишен любого снобизма, и его программы всегда были повернуты лицом к простому, неискушенному зрителю, позволяли всем понять и полюбить хорошее авторское кино.
Алена Солнцева
Кинокритик, театровед, журналист
О начале наших отношений с Лёшей Медведевым я помню две вещи: очень молодой и очень умный — или даже не просто умный, а невероятно образованный, гуманитарно развитый, как никто из нас.
Ему еще и двадцати лет не было, но знаний и опыта в искусстве — уже больше, чем у большинства профессоров. И ум — точный, без принятой у нас пены, выцепляющий основное. Чутье на оригинальное, новое, и умение это новое сформулировать.
В 2000-е Лёша работал с нами во «Времени новостей», довольно долго, сам смеялся, что нигде столько не продержался, писал отличные тексты, мне страшно нравились. У нас вообще хорошие критики работали, сильный отдел был, но вот у Лёши получалось идеально — ясно, просто и неожиданно. И ни одного слова не поправишь, все на месте. Мы не ссорились с ним, может, еще и потому, что не совсем, не до конца сближались: оба любим дистанцию; он мне как-то пенял на то, что слишком холодная, строгая, даже нашел в кино похожую героиню, но если бы была слишком, то не стал бы и про кино говорить.
Когда началось в 2014 году все это, мы уже меньше общались. Начала разрушаться та общность, к которой мы принадлежали с конца 80-х. ХХ век кончился, и началось нечто совсем новое, другое. Но вот Лёша, например, был единственным человеком, кто запомнил, какие духи я люблю, и всегда дарил мне их на дни рождения, когда я устраивала праздники.
Но время началось нервное, и кино, которым Лёша жил, тоже стало меняться. А уж политическая активность требовала все большего героизма, упорства, самопожертвования, и все это страшно раскачивало всех, а Лёшу особенно. Я все время думала, что если бы мир развивался в том направлении, о котором мы мечтали в нулевые, то как бы мог много Лёшка сделать.
Максим Семеляк
Журналист
Алексей Медведев был ум и характер нам не чета. Мы познакомились в 1998 году, работали вместе в отделе культуры одной газеты, отпочковавшейся от «Московских новостей». Он тогда еще не был куратором кинофестивалей, зато много писал, но более всего он меня, конечно, поражал как кинопереводчик. Множество фильмов я знал именно с его интонацией, и для меня он существовал как бы по ту сторону экрана и творчества — странно было слышать его голос вживую, на Тверской.
От него исходило это двойственное ощущение человека, с одной стороны, нервного и рваного и одновременно мудрого и как будто уже заранее все постигшего (как там, на тех видеокассетах, он знал, чем все кончится, поэтому его голос за кадром всегда казался чуть ироничным).
Вероятно, поэтому, кстати, сам не снимал кино и, насколько я знаю, не стремился. В отличие от кучи общих знакомых и ровесников, наснимавших с тех пор тонны всякой херни, он не занимался аутотренингом от искусства, а был благородным устроителем процесса, просветителем.
Это Медведев предложил нам с Наташей Чумаковой сделать док про Летова, а по большому счету и к книжке про Егора это он меня так или иначе подтолкнул — я в данном случае вспоминаю эти эпизоды не себя ради, а чтобы лишний раз подчеркнуть его метод. При всей своей глубине (иногда доходящей до омутов, куда обычному человеку дорога заказана) он умел быть легким, смешливым и понимающим без слов. Когда мы сидели в той газете, нас окружали, в общем, разные маститые «взрослые» газетчики, а он был из несколько более парадоксального и юного теста. И я отчетливо помню, как мы с ним заговорщически перемигивались, как школьники, когда к нам в кабинеты «Московских новостей» приходил главред Гуревич и что-то там проповедовал.
Теперь мне тоже более всего хочется именно как-то подмигнуть Медведеву. Однажды звоню ему, говорю: «Мне срочно для одной халтуры нужен список каких-нибудь модных словацких фильмов». Он засмеялся, прислал, а потом пишет: «P. S. Еще у них был старый фильм под названием „Я сижу на ветке, и мне хорошо“». Этот фильм я так до сих пор и не посмотрел, но, Лёша, где бы ты ни был, пусть тебе будет именно так.
Борис Нелепо
Кинокритик, куратор
Март 2017 года. История анекдотическая: мы привезли Жан-Пьера Лео в Москву, в Электротеатр, заявили с ним публичную встречу; а он заупрямился и в последний момент отказался выходить из гостиничного номера. Театр штурмуют фанаты «Четырехсот ударов», пришедшие с постерами Трюффо, в фойе не протолкнуться. Звоню Лёше Медведеву: «Выручи, пожалуйста, приглашаю тебя поучаствовать в самом неблагодарном мероприятии — вместо заявленной звезды на сцену выйдем мы с тобой и поговорим о том, как много Лео сделал для кинематографа и за что мы его любим. Начало через час». Не помню, кстати, на «ты» ли я обращался или на «вы», я все время пытался на «вы», но Лёша никогда не позволял. Зрители нас тогда не растерзали разве что каким-то чудом.
Вообще, это была удивительная особенность Лёши: он был легок на подъем, его всегда можно было куда-то пригласить, он всегда приходил, любое его участие в показе или в дискуссии после наполняло мероприятие смыслом.
Когда я только начинал писать о кино и показывать его, Медведев был легендой — все вокруг только и говорили, какие необычные программы он собирает, каких невероятных гостей привозит. Что и говорить, вышло так, что опосредованным образом один из его показов изменил мою жизнь.
На фестиваль 2morrow (еще, кажется, не ставший 2-in-1; интернет ничего не хранит, вся наша память стирается на глазах) он привез «Идиота» Пьера Леона. Я тогда не был в Москве, но прочитал в «Живом журнале» отзыв Инны Кушнаревой; заинтересовался, раздобыл кино, там же, в «ЖЖ», познакомился с Пьером. 15 лет назад все это было. Следствием показа (куда вряд ли пришло больше десятка людей, наверное) стал текст Инны, а следствием ее текста стала дружба на всю жизнь, которая направление этой жизни и изменила.
Наиля Гольман
Куратор нацконкурса Beat Film Festival, в прошлом кинокритик
В моей жизни Лёша стал первым человеком, из-за которого я (во времена фестиваля 2-in-1) задумалась о том, что такое кураторский взгляд. Хотя это сухо звучит, думаю, честнее будет сказать так: из-за Лёши я поняла, что видение может быть отдельным и очень важным талантом.
Наблюдать за тем, как он говорит о кино, как составляет свои программы, как подбирает сложные фильмы, которые не каждый бы осмелился показать, и не жалеет сил о них рассказывать, всегда было важным уроком непредвзятости и большим удовольствием.
Какое-то время мы работали вместе на сахалинском фестивале «Край света». Это был бесплатный фестиваль для жителей Южно-Сахалинска, на котором Лёша часто показывал широкому зрителю непредсказуемое, необычное кино, и каким-то чудом он всегда знал, что и как сказать о нем так, чтобы почти каждому в зале стало интересно. Именно эта его черта меня всегда восхищала: он увлеченно рассказывал про фильмы, а не объяснял их. Если дело касалось искусства, он всегда был готов поделиться тем, что видит, чтобы заинтересовать остальных присмотреться внимательнее.
Константин Шавловский
Кинокритик, поэт
Пролистал сейчас всю переписку с Лёшей в Gmail. Среди кучи хлама, фестивальных писем о каталогах, жюри, пресс-релизов и рассылок то и дело попадаются следы человеческого общения. Я посылаю Лёше свои стихи и статьи, он отвечает — неизменно деликатно, иногда чувственно. Еще мы ругаемся по каким-то нелепым рабочим поводам. Ни одного письма по существу.
Не отдавал себе в этом отчета, но я, оказывается, всегда относился к Лёше как к старшему. У нас разница 13 лет, в отцы он мне, конечно, не годился, а в старшие братья — пожалуй. И Лёша со мной всегда как с младшим, но в этом нет высокомерия. Сверху вниз на людей он не смотрел никогда. Был готов терпеливо и бережно объяснять каждому зрителю на любом показе, что такое хорошо и что такое плохо. Терпение, кажется, считал добродетелью и сам от своего терпения очень страдал.
Лёша жил, прячась в склейку между общественным компромиссом и собственной бескомпромиссностью. Жил в ней один и мучился. Искал там, внутри, возможности острова (и Сахалин он полюбил всем сердцем как остров, где, как ему казалось, возможны иные логики существования в реальности; очень верил в него).
Обжитое там, в этой склейке, на этом его невидимом, но обитаемом, теплом острове, переносил в тексты о кино, в фестивальные программы, в публичные выступления. Все они были прожиты там. Всерьез.
Про добро и зло Лёша тоже думал всерьез, без постмодернистского цинизма. И эта мысль ощущалась в нем как подземная река, обнимающая со всех сторон его внутренний остров. Река, которая течет, дышит где-то глубоко внизу и вдруг прорывается. Эти прорывы были болезненными в первую очередь для него самого. Окружающим, впрочем, тоже доставалось.
Сгущающийся мрак требовал от нас все больших и больших компромиссов, и все тяжелее дышала эта его внутренняя река, сама становилась темнее и гуще. Смотреть на это было трудно. Но живая жизнь поверх этой реки, на земле, продолжалась: Лёша продолжал делать фестивали, думать и писать о кино, продолжал верить в людей и любить их. Ему так доверяли (а ему очень доверяли), потому что сам он верил в то, что можно изменить мир хотя бы вокруг себя. Этому он и готов был терпеливо учить каждого. Он вообще любил и умел объяснять, и его объяснения поэтому всегда были ясными. Редкий дар переводчика во всех смыслах этого слова. Удивительная ясность слога, мысли и чувства. Хотя с чувствами сложнее.
Лёша был невероятно чувственным человеком, до крайности ранимым, но чувственность свою он тоже всегда прятал от мира. И от самого себя, кажется, тоже. Выходя к людям, он оставлял ее там, на личном подземном острове. В склейке, которая отделяет воображение от реальности.
Никогда не написал и не сказал, и ничего уже не исправишь: Лёша Медведев, люблю тебя, дорогой друг.
Анжелика Артюх
Киновед, доктор искусствоведения
Лёша был масштабным человеком, которому были тесны любые границы. Неслучайно он занимался международными фестивалями, которые настраивали на космополитическое видение и даже на космополитическое гражданство. Он был человеком мира, и ему было одинаково душно в рамках одного города, одной страны. Именно поэтому в его жизни было много перемещений. Помню, он мне как-то сказал: «Мы с тобой люди разных культур». Это правда, он был москвичом, который часто бывал в Питере, но все время перемещался между разными городами, захватывая и Саратов, и Калининград, и Сахалин, и зарубежные города. Я была питерским американистом и в Москве бывала редко, хотя она притягивала большим количеством возможностей для профессиональной реализации и яркими людьми. Но это желание все время познавать белый свет нас очень объединяло, и в те разы, когда мы с Лёшей встречались, нам всегда было что друг другу сказать.
Это был плодотворный творческий обмен, лишенный жестких обязательств, но необходимый для обоих. Лёша был щедрый человек, щедрый на поддержку и дружескую помощь. Помню, когда я устремилась делать женскую программу на ММКФ, он с гордостью предложил дать мне бесплатный мастер-класс, как искать фильмы через интернет, даже если в данный момент у тебя нет денег поехать на фестиваль. Иногда мне казалось, что Лёша гениальный. Его феноменальная память позволяла с ходу переводить сложные фразы с английского и улавливать тонкие нюансы культурных различий и юмора. Он умел быть импозантным на сцене, представляя фильмы, хотя никогда не был гламурным и предпочитал скромный стиль одежды, но точность и профессиональность в плане выполнения кураторской работы.
Лёша умел быть нежным, дарить неожиданные подарки, не забывать поздравлять с днем рождения и заботиться о друзьях, когда они попадали в сложные ситуации. Таких, как он, больше нет.
Евгений Майзель
Киновед, преподаватель, куратор
Медведев представлялся Лёшей при знакомстве и неизменно предпочитал, чтобы именно так, без чинов и отчества, к нему и обращались. И чтобы обращались именно на «ты», независимо от разницы возрастов или даже поколений его собеседников. Важнейшая, как мне кажется, Лёшина черта состояла в том, что его профессии — кинокритика и кинопросвещение — рассматривались им в неразрывной связи с исповедуемым культом «общечеловеческих ценностей» (и мониторингом состояния этого культа) в мире вообще и в первую очередь в том обществе, которому Лёша с рождения принадлежал и за моральной атмосферой в котором бдительно, страстно и пристрастно следил.
Собирая и критически рассматривая фильмы, Лёша исходил не столько из их эстетического, сколько из их нравственного потенциала. Работая на высоком уровне, Лёша был профессионально нетерпим к халтуре, цинизму, всеядности и даже малейшим признакам аморальности или лицемерия.
Лёша постоянно жертвовал свои личные средства и на поддержку важных общественных инициатив, и на медицинскую благотворительность. Это тоже было частью его натуры: он попросту не представлял себе жизнь без систематической и бескорыстной помощи тем, кто в ней по-настоящему нуждался. Это была поистине деятельная, горячая, активная доброта, продиктованная четкими этическими ориентирами.
Как интеллектуал, Лёша был склонен к оригинальному философствованию и время от времени выступал с попытками сформулировать как бы вселенский закон, согласно которому добро и правда непременно победят ложь и злобу, победят не то чтобы прямо сейчас, но все-таки в скорой, оптимистически ощущаемой перспективе. Именно поэтому в Лёшином уходе ощущается зловещий символизм.
Андрей Плахов
Киновед, программный директор фестиваля «Послание к человеку»
Алексей был высочайшим профессионалом, мозгом и душой фестиваля «Послание к человеку», относился к нему как к любимому ребенку, которого надо пестовать, терпеливо и заботливо растить.
Помимо рабочих отношений, нас с Лёшей связывали отношения человеческие, и сейчас особенно печально сознавать, что они прервались навсегда. Алексей отличался страстной натурой, его неравнодушие и темперамент перехлестывали через край. Он мог быть резким и, как принято говорить, необъективным. Но в конечном счете именно за это его любили и ценили. Он не был абсолютно ни на кого похож — отдельный, особенный, сложный и очень яркий талантливый человек.
Он не признавал компромиссов и кожей чувствовал чужую боль. Был из тех редких людей, кто, следуя завету Солженицына, жил не по лжи, а по совести. Таким всегда трудно, а иногда невыносимо трудно.
Фото: Геннадий Авраменко
