8 февраля на платформе Kion начался сериал «Раневская» — байопик великой советской актрисы, выдержанный в духе доброй комедии. Но Раневская прожила свою жизнь в совсем другом жанре — эксцентрической трагикомедии высокого напряжения. Любимая актриса Брехта и Теодора Драйзера, она была вынуждена играть эпизодические роли вздорных старух и властных домоправительниц. «Заплыв в унитазе стилем баттерфляй» — так Раневская описывала свою жизнь в искусстве.
Раневская оказалась в кино почти в сорок. Юность прошла в провинциальных театрах, где ей не доставалось главных ролей. Фотографий этого периода почти не сохранилось, поэтому кажется, что Раневская всегда была такой, какой мы видели ее в лучших кинообразах, — зрелой женщиной, повидавшей кое-что и сохранившей достаточно энергии, для того чтобы эффектно выразить свое мнение обо всем этом.
Раневская не любила сниматься в кино. Ее дебют — «Пышка» Михаила Ромма по одноименной повести Ги де Мопассана. Фильм был немым, но актриса перечитала повесть в оригинале и выучила несколько фраз своей героини, лицемерной госпожи Луазо. Позже во время своего визита в СССР «Пышку» посмотрел Ромен Роллан и подскочил от восторга: он увидел, что госпожа Луазо говорит по-французски.
Ромм (для него «Пышка» тоже была дебютом) назвал Раневскую своей «доброй звездой», а она поклялась больше никогда не сниматься. Во-первых, страшно замерзла — в 1934 году «Мосфильм» только строился, в павильонах было холодно. Во-вторых, слишком много крупных планов — Раневская искренне считала себя некрасивой и даже в театре просила отодвигать декорации подальше от первого ряда. Во второй раз в кино Раневская разочаровалась в 1944 году. Сначала Сергей Эйзенштейн утвердил ее на роль Ефросиньи Старицкой в «Иване Грозном», а потом худсовет отверг ее кандидатуру — слишком семитское лицо для русской княгини. Раневская была в бешенстве: это была работа ее мечты. «Лучше я буду продавать кожу с ж**ы, чем сниматься у Эйзенштейна!» — кричала она. Режиссер, услышав об этом, расхохотался, кинулся на телеграф и отбил Раневской: «Как идут продажи?»
Клятву не сниматься, данную после «Пышки», Раневская нарушила почти сразу, и кинозритель все-таки услышал ее низкий голос. В 1939-м она сыграла в двух хитах тревожного предвоенного времени — параноидальном шпионском триллере «Ошибка инженера Кочина» и в сентиментальной комедии Татьяны Лукашевич «Подкидыш», которую пересматривают до сих пор («Муля, не нервируй меня!»). А накануне войны снова снялась у Ромма в драме «Мечта» в роли Розы Скороход, скупой и острой на язык хозяйки пансиона в тогда еще польском Львове. И снова самыми благодарными зрителями Раневской оказались иностранцы: писатель Теодор Драйзер и американский президент Рузвельт, посмотрев «Мечту», называли Раневскую гениальной трагической актрисой.
Но советские режиссеры продолжали видеть в ней актрису исключительно комическую. Отталкиваясь от ее природного остроумия, самоиронии и любви к импровизации, они любили использовать ее как мазок яркой краски — в эпизодах.
Но каждый эпизод Раневская превращала в свой бенефис. Ее Маргарита Львовна, экономка героини Любови Орловой в «Весне», в первом драфте сценария входила утром к хозяйке, говорила «доброе утро» и исчезала навсегда. Что? Абсурд! Раневская начала артачиться, и в итоге Александров разрешил ей делать все, что она хочет. Она сочинила своей героине характер (дама неопределенного возраста слегка не в себе), комическую любовную линию, а главное, все эти безумные реплики: «Возьму с собой „Идиота“, чтобы не скучать в троллейбусе!», «Аринушка, у меня к вам деловой вопрос. Вы когда-нибудь сгорали от любви?», «Красота — это страшная сила!» Ее мечтательное «Милый, милый!», обращенное к фотографии возлюбленного, позже было увековечено в мультфильме «Карлсон вернулся», где Раневская озвучила фрекен Бок. Правда, произносить эти слова она наотрез отказалась: «Я уже говорила это однажды и повторять не буду». Так что фрекен Бок говорит роковые слова улетевшему Карлсону голосом другой актрисы.
Своей мачехе в «Золушке» Надежды Кошеверовой Раневская тоже придумала немало реплик («Крошки мои, за мной!», «Я буду жаловаться королю! Я буду жаловаться на короля!») и даже срежиссировала целый монолог, который ее героиня произносит перед зеркалом, прикладывая к голове перья («Бегаю, хлопочу, выпрашиваю, выспрашиваю, упрашиваю, добываю и добиваюсь, очаровываю…»). Написавший сценарий Евгений Шварц, присутствовавший на съемках, сначала был возмущен вольным обращением со своим текстом, но потом признал, что редактура Раневской сделала его только лучше.
А вот главреж Театра имени Моссовета Юрий Завадский не стерпел ее импровизаций и в 1951-м удалил героиню Раневской, Маньку-спекулянтку, из своей версии спектакля «Шторм», в котором актриса играла с середины 1920-х. Раневская сама придумала Маньке реплики и устраивала на показах настоящий фристайл, перетягивала на себя внимание и превращала проходную сцену в кульминацию; говорят, что, вознаградив Раневскую бурной овацией, зрители вставали с мест и отправлялись в гардероб еще до конца спектакля. Одним из поклонников ее Маньки-спекулянтки был Бертольт Брехт. Создатель эпического театра даже просил Завадского поставить «Мамашу Кураж» с Раневской в заглавной роли. Этот спектакль, конечно, не был поставлен: Завадский не любил Раневскую. Она платила режиссеру тем же. Это ему Раневская однажды во время репетиции кинула фразу, ставшую крылатой и давно утратившую контекст: «Вон из профессии».
Раневская любила повторять: «Я родилась не в свое время» — и уточняла, что ее временем был XIX век. На самом деле, Фаине Георгиевне стоило бы жить в XXI веке, быть современницей Фиби Уоллер-Бридж, Лины Данэм, Эми Шумер, Иоланды Моро. То, что она делала, было немыслимо ни в СССР, ни до него: это было время режиссеров-демиургов, чаще всего мужчин, бескомпромиссно подчинявших своему замыслу труппу. Раневская хотела быть и актрисой, и режиссером, и драматургом. Сегодня она могла бы сделать блестящую карьеру в стендапе — учитывая знание языков, международную. Представьте: только микрофон, зал, она и ее точные беспощадные панчи.
Свою бешеную энергию Раневская тратила на то, чтобы превратить свою повседневную жизнь в перформанс; у нее было много биографов, но главным своим биографом и мифотворцем она стала сама. Она спокойно рассказывала обо всех самых смешных и неловких ситуациях, в которых оказывалась. В пересказе Раневской ее биография звучала совсем как сценарий современного комедийного сериала. «Дрянь», «Удивительная миссис Мейзел», «Девочки» — ближайший ассоциативный ряд.
В 18 лет уехала из родного Таганрога в Москву поступать в театр. Никуда не поступила по причине «отсутствия таланта и красоты». Напугала Немировича-Данченко. Стригла челку Марине Цветаевой.
Представлялась администраторам провинциальной актрисой, никогда не бывавшей в хороших театрах, и просила контрамарку на спектакль. Работало безотказно, но только раз. «Ваше лицо сложно забыть», — говорили ей при повторном визите.
С горя подалась на биржу Российского театрального общества и провела больше десяти лет в провинциальных театрах и антрепризах Керчи, Феодосии, Симферополя, Ростова-на-Дону, Архангельска, Смоленска, Баку. Позже Раневская назовет это время «братской могилой моих ролей».
Наконец, жизнь привела ее в кабинет психиатра. В 1949 году начались гонения на друга Раневской, режиссера Александра Таирова. Его Камерный театр закрыли, Таиров был в отчаянии. Раневская так безудержно плакала, что обратилась к врачу. Психиатр уточнил, были ли у актрисы и режиссера «сношения». Не было! Диагноз: психопатка. От диалога с врачом Раневская пришла в полный восторг и позже часто пересказывала его друзьям в лицах.
Для своей подруги, известной советской журналистки Татьяны Тэсс, Раневская в 1960-х придумала литературную мистификацию: писала ей письма от имени колхозника А. Кафинькина из поселка Малые Херы, в которых комментировала новые статьи Тэсс, в том числе и о себе самой. Когда занудный Кафинькин утомил свою создательницу, на смену колхознику ненадолго пришел его племянник Усюськин.
Раневская всю жизнь отчаянно страдала от несоответствия: самой себя — эпохе, собственной внешности — героиням, которых хотела играть. Свои главные театральные роли — Люси Купер в драме «Дальше — тишина» и Этель Сэвидж в комедии «Странная миссис Сэвидж» — она играла уже после 70 лет. В 1915 году, отвечая на вопрос об амплуа, в котором работает, юная Фаина совершенно искренне ответила: гранд-кокет. Великая соблазнительница. Светская красавица.
Нескладной долговязой девушке смогли предложить лишь пару выходов, один из которых — без слов.
Две главные роли Раневской
Комедия «Странная миссис Сэвидж» американского драматурга Джона Патрика, написанная в 1950-м, стала очень популярна в СССР после первой постановки в Театре имени Моссовета с Раневской в главной роли (премьера — 1966). Этель Сэвидж, вдова миллионера, оказывается в психиатрической клинике «Тихая обитель», куда ее упекают дети покойного мужа. Пообщавшись с пациентами, Этель с удовольствием сводит с ума алчных наследников, обманом заставляя их совершать безумные поступки, которые обсуждают газеты. «Нормальные» герои все больше кажутся сумасшедшими, а «сумасшедшие» — нормальными. Говорят, Раневская была бесподобна в этой роли, однако спектакль с ней в роли миссис Сэвидж так и не был снят на пленку. Фильм-спектакль появился уже после того, как Раневская вышла из состава, в 1975-м; в нем главную роль играет Вера Марецкая.
Зато мы можем увидеть Раневскую в другой ее важной роли — Люси Купер в постановке «Дальше — тишина». В основе спектакля лежит сценарий мелодрамы Лео Маккери «Уступи место завтрашнему дню», написанный Виньей Дельмар. Партнером Раневской в этом спектакле стал Ростислав Плятт, они играли супругов Люси и Барклея Купер, оказавшихся в конце жизни в страшном положении. Им нужно покинуть свой дом, в котором они вырастили троих детей, и расстаться (никто из Куперов-младших не может поселить у себя обоих родителей). Отца забирает одна из дочерей, а матери придется отправиться в дом престарелых. Люси Купер стала последней ролью Фаины Раневской. В последний раз она вышла на сцену незадолго до смерти 24 октября 1982 года.
Свое настоящее амплуа, в котором она работала с самого детства, Раневская не могла назвать: никто бы не понял. Слова «мишугенер» из идиша до сих пор нет ни в одном театральном справочнике, хотя именно сейчас настало время этого типажа. Это слово имело богатую палитру значений — от «сумасшедшего» до «блаженного»; так говорили о человеке, который живет вне принятой социальной нормы. Свой мишугенер был почти в каждой еврейской семье. В доме нефтепромышленника Гирша Фельдмана мишугенером была маленькая Фаня. То и дело этот ребенок впадал в экстаз, часами рыдал над грустными книжками, истерически хохотал над малейшей пошлостью, предавался странным мечтам (хорошо бы всеобщий любимец почтмейстер тонул, а она спасла бы его от смерти!).
На фотографии 1900 года, где Фаине Раневской четыре, мы видим серьезного брата Якова, красивую сестру Беллу, их гувернантку, выразительно положившую голову на руку, и маленькую Фаню — открытый рот, блуждающий взгляд, напряженные руки. В том же 1900 году в семье случилась трагедия: умер маленький Лазарь. Фаня рыдала целый день от жалости к братику, но потом отодвинула занавеску с зеркала — посмотреть, какая она в горе. В этот день, говорила Фаина Раневская позже, в ней и родилась актриса.
Автор: Маргарита Кирпикова
Фото: Mosfilm / Legion-Media, Михаил Строков / ТАСС
