В российский прокат выходит геронтологическая драма, примечательная не только смелым обращением к тяжелой теме старости и деменции, но и великолепной актерской игрой. В частности, убедительным драматическим дебютом хоррормейкера Дарио Ардженто.
Станислав Зельвенский
Критик Кинопоиска
В Париже живет пара стариков: муж — итальянский киновед (Дарио Ардженто), жена — психиатр на пенсии (Франсуаза Лебрун). У него слабое сердце, она быстро и неуклонно погружается в пучину деменции. Сын (Алекс Лутц) пытается помочь, но кто бы помог ему? Жена ушла, оставив ребенка; денег нет; напоминают о себе старые проблемы с наркозависимостью.
Гаспар Ноэ не привык ходить вокруг да около. Этот разговор про старость, болезни и смерть начинается с посвящения «всем тем, чей мозг истлеет прежде, чем сердце». Фраза всплывает на фоне голубого неба, которое еще вернется для головокружительной финальной рифмы на последних секундах фильма. Следует короткий пролог: главные герои, которые останутся в «Вихре» безымянными, усаживаются на своем увитом цветами балкончике и поднимают тост за здоровье — иронический, поскольку больше мы их здоровыми не увидим. «Жизнь — это сон», — замечает она. «Сон внутри сна», — уточняет он.
На титрах рядом с фамилиями указан год рождения. Дарио Ардженто (великий режиссер джалло, дебютировавший в большой драматической роли) — 1940 года рождения. Лебрун (наоборот, очень опытная актриса, полвека назад просиявшая в «Мамочке и шлюхе» Жана Эсташа) — 1944-го. Лутц (театральный по большей части актер, а также комик) — 1978-го. Наконец, сам Ноэ — 1963-го, посередине; возраст достаточно зрелый, чтобы узнать на себе, что такое кровоизлияние в мозг — опыт, по словам автора, наравне с деменцией матери побудивший его сделать этот фильм.
После титров Ноэ целиком ставит нам видео 1965 года, на котором Франсуаза Арди, глядя в камеру, поет самую грустную на свете песню «Моя подруга роза»: «Вчера ты мной восхищалась, завтра я навсегда превращусь в пыль». И только потом наконец начинается фильм. На длинном, очень страшном кадре мы видим, как героиня просыпается среди ночи возле мирно посапывающего мужа, и в ее глазах та прозрачность безумия, которую мы будем видеть за редкими прояснениями следующие два часа. Ровно посередине экрана между супругами протянется черная линия, она навсегда разделит кадр на две части, два взаимосвязанных, но все более автономных квадрата. Кино Ноэ не про нюансы, зато режиссер умеет донести любую свою мысль с убедительностью огнетушителя, опустившегося на череп. Как формалист Ноэ выступает здесь, может быть, менее броско, чем мы привыкли, но не менее искусно. Возможности полиэкрана вроде бы исследованы вдоль и поперек (в том числе совсем недавно самим Ноэ в «Вечном свете»), но какие-то ходы он либо придумал первым, либо использует так дерзко, что они выглядят его изобретением.
«Вихрь» — тяжелое, иногда монотонное, иногда, наоборот, на пределе нервов зрелище. Старики бродят по лабиринту своей уютной, забитой книгами и постерами квартиры, которая из семейного гнезда на глазах превращается в склеп. Она то оставит газ, то соберется не пойми зачем в магазин и вот уже перестает узнавать близких. Он еще пытается по инерции жить как ни в чем не бывало: пишет книжку про кино и сны, успокаивает сына, успевает названивать не берущей трубку возлюбленной.
В фильме три замечательно объемные актерские работы; особенно впечатляет, конечно, Ардженто, который привык быть по другую сторону камеру (впрочем, и Лебрун, и Лутц, что интересно, имеют солидный опыт режиссуры). Ноэ немного жульничает: здесь много импровизации, и половина роли итальянца проходит в поисках французских слов — прием, как будто маскирующий его замешательство перед камерой. Однако, когда приходит время, выясняется, что и молча Ардженто весьма убедителен.
Рядом с монументальностью «Любви» Ханеке или ребусами зеллеровского «Отца» «Вихрь» выглядит простым, почти обнаженным в своих скорбных амбициях. Смерть очищена тут от любых характеристик, кроме неизбежности (необратимости, если угодно). Ни красоты и ни уродства, ни справедливости и ни ошибки, никакого, не дай бог, сентиментального надрыва. Только усталость и растерянность. Было что-то, а потом стало ничто.
Это определенно не фильм для свидания. И вряд ли фильм для молодых. И точно не фильм, который станешь показывать пожилым родителям. И, вообще, не очень понятно, как и зачем его рекомендовать. Но кто-то — может быть, чьи-то взрослые дети, или какие-то пары, давно живущие вместе, или просто отважные зрители — сумеет найти в беспощадной клинической прямоте «Вихря» странное утешение. Как в песне Франсуазы Арди про то, что награда может быть мимолетной.