В нашем онлайн-кинотеатре доступен новый и, надеемся, не последний фильм режиссера, создавшего в XX веке свою собственную эстетику боди-хоррора. Это в каком-то смысле возвращение Кроненберга к корням, а в каком-то — его меланхоличный взгляд в будущее, где маячат разруха, трансгуманизм и питательные батончики из ПВХ.
Станислав Зельвенский
Критик Кинопоиска
В неопределенном, но, кажется, не очень далеком будущем человеческое тело эволюционировало, в частности исчезли инфекции, а люди перестали чувствовать боль. Сол Тенсер (Вигго Мортенсен) — уникум даже в эти странные времена: в его организме постоянно и быстро растут невиданные новообразования. Эти лишние органы его партнерша Каприс (Леа Сейду), экс-хирург, прилюдно удаляет в рамках полуподпольных, но пользующихся большой популярностью арт-перформансов.
Дэвид Кроненберг в XXI веке снимал триллер про русских гангстеров, сатиру на Голливуд, даже историческую мелодраму — все что угодно, кроме психосексуального боди-хоррора, который вот уже лет сорок за неимением лучшего эпитета называют кроненберговским. С «Преступлениями будущего» великий 79-летний канадец возвращается к своим фирменным темам и приемам, словно замыкая цикл: фильм — тезка (но никаким боком не авторемейк) одной из самых первых его малобюджетных работ, и это если не точка, то многоточие в финальной стадии удивительной карьеры.
По форме это почти нуар: подозрительные личности шныряют по темным углам, многие герои выдают себя за кого-то другого, у каждого собственная секретная повестка. Начинается все, как положено, с убийства, причем античного размаха. Молодая женщина убивает своего сына, которого мы перед этим видим с удовольствием поедающим пластиковое ведро; отец (Скотт Спидман), как выяснится позднее, принадлежащий к тайному обществу мутантов, смотрел на пищевые привычки ребенка совсем иначе.
Дело происходит не в киберпанковском мегаполисе, а в депрессивном городке на берегу моря. Облупившаяся штукатурка, ржавчина, пустынные переулки, развалины, покрытые граффити, — нечто среднее между греческой провинцией и берлинским техно-клубом. Руины цивилизации экономно символизирует полузатонувший корабль. Не расшифрованный, но явно подразумеваемый социальный (и, вероятно, экологический) коллапс зарифмован с биотехнологическим прогрессом: изменившиеся тела обслуживает фантастическая машинерия. Причудливые приборы — кресла, люльки, саркофаги, своей зловещей антропоморфностью напоминающие работы Гигера и легко проникающие сквозь плоть, помогают героям есть, спать, чувствовать. И, конечно, ассистируют в операциях-перформансах: Леа Сейду дистанционно вспарывает живот Вигго Мортенсена к восторгу вооруженных камерами зрителей.
Новая реальность требует новой бюрократии, тоже подчеркнуто, впрочем, старомодной. Кристен Стюарт, смешно интонирующая почти как в фильме про принцессу Диану, и актер-режиссер Дон МакКеллар играют колоритных сотрудников органа по учету органов. Контролировать эволюцию обреченно пытается полиция из Нового отдела нравов. Иногда в дверь звонит дуэт сотрудниц биотехкорпорации, от которых всегда можно ждать чего-то интересного.
Кроненберг ни разу не повышает голоса, сохраняя бесстрастный тон в самых диких ситуациях. Что имеет эффект в том числе и комический (без сомнения, намеренно), особенно когда речь заходит о сексе. Персонажи на голубом глазу обмениваются фразами вроде «Когда я смотрела на тебя, меня вдруг охватило желание разрезать себе лицо». Никогда еще слово «вскрытие» не произносилось так часто с таким эротическим придыханием. Мортенсен сообщает Стюарт, которая его фанатка, что в «старом сексе» он не очень (к тому моменту мы уже знаем, что «новый секс — это хирургия»).
Но, несмотря на всю иронию, эта шокирующая басня о новой телесности и старых проблемах проникнута и печалью, и пафосом, подчеркнутым трагическим саундтреком неизменного Говарда Шора. Безбровый, покрытый шрамами, испытывающий из-за своих разрекламированных опухолей постоянный дискомфорт, Мортенсен крадется по ночным улицам, закутанный в черный плащ — уже не Арагорн, а Носферату. Он неспроста внешне похож здесь на самого Кроненберга. В конечном счете это фильм не о том, что нам придется научиться есть пластик, а о художнике, который годами выворачивался наизнанку, демонстрируя почтенной публике собственные внутренности, и смертельно от этого устал.
