Евгений Сытый скончался 16 марта 2022 года после долгой болезни, но фильмы и сериалы с его участием продолжают выходить (после «Нулевого пациента» будут еще сериалы «Закрыть гештальт», «Товарищ майор» и драма про моряков, снятая Борисом Хлебниковым). Собственно, Хлебников с его тогдашним соавтором Алексеем Попогребским и открыли Сытого как великого трагикомического артиста. Ярослав Забалуев записал рассказ об их первой встрече с актером, многолетней совместной работе и о том, каким Сытый был в кадре и за кадром.
Первым кинофильмом Сытого стал «Коктебель» Хлебникова и Попогребского. А последним — «Три минуты молчания» того же Хлебникова (выйдет в 2023-м). Между ними четыре сериала и пять фильмов, сделанных вместе; а еще куча ролей — у Сигарева, Прошкина, Бычковой и других. В мейнстримном кино Сытый был звездой эпизода, выступая в амплуа смешного тюфяка, неважно, на каком посту — директора детдома, майора ФСБ или таксиста. В артхаусе его внешнее добродушие приобретало трагические черты, в нем часто прорывалась вся боль российской экзистенции (как в душераздирающем «Жить» Сигарева). Смертельная болезнь иссушила Сытого, изменила его до неузнаваемости, резко обострила черты его прежде круглого, словно вечно сонного лица — в одном из последних эпизодов «Нулевого пациента» он появляется как демон, как воплощенное страдание. Но друзья и коллеги запомнили его иным — веселым, свободным, витальным.
Борис Хлебников
Режиссер и сценарист
Впервые Сытого я увидел на гастролях театра «Ложа». Его придумал Женя Гришковец, потом он уехал, но театр остался и существует до сих пор. Они сами придумывают свои пьесы. И там всегда много импровизации. Вернее, больше всего импровизации там во время репетиций. Потом все приходит в довольно жесткую конструкцию, но основа — импровизации. Я посмотрел спектакль «Угольный бассейн» и понял, что Сытый нам очень, очень нужен — мы как раз с Попогребским написали сценарий «Коктебеля».
На следующий день мы, два самоуверенных москвича, подошли к нему и говорим: «Здравствуйте, Евгений! Хотим предложить вам прочитать сценарий, у нас есть для вас роль». Он сказал, что сейчас не может: нужно было собрать декорации. Мы подождали минут сорок, отдали сценарий, обменялись телефонами. Через три недели я сам звоню Сытому, говорю: «Здравствуйте, Евгений! Удалось ли прочитать сценарий?» — «Нет, не удалось. Мы тогда сильно напились, я его в гостинице забыл». Отправили сценарий «Почтой России», опять не перезванивает. Снова звоню сам, говорю: «Евгений, здравствуйте! Удалось прочитать?» — «Ну да, мне как-то не очень». Спрашиваю: «Может, снимитесь?» — «Ну… Сняться могу».
В его реакциях не было хамства, а была какая-то абсолютная свобода.
В нем вообще никогда не было этой зависимой краски, которая часто есть у актеров как представителей зависимой профессии. Он всегда был абсолютно независимым, и это очень подкупало.
После «Коктебеля» мы сделали «Свободное плавание», а идея следующего фильма была в том, чтобы снять Сытого в главной роли. То есть буквально: хочу снять комедию с Сытым. О приключениях белорусского гастарбайтера в Москве. Так мы и начали писать «Сумасшедшую помощь» с Родионовым. Он, правда, очень гневался из-за того, что в «Свободном плавании» Сытый ни слова не произнес по тексту, и сразу решил, что в новом фильме Женя будет молчать. И Сытого это совершенно не смутило.
Он вообще никогда ни от чего не смущался, ни из-за чего не переживал. Просто брал и начинал делать.
На «Сумасшедшей помощи» была такая удивительная история. Сытый и Дрейден начали играть, и Сергей Симонович растерялся — не понял, как играть с Женей. Потом он нашел какую-то краску, подстроился, и все стало получаться. Но спустя время я застал потрясающую сцену: сидят Сытый и Дрейден на диване, и Женя рассказывает Сергею Симоновичу, как в принципе надо играть в кино. А тот внимательно слушает. Это было совершенно удивительно. Они были актерами абсолютно разных школ, эти школы конфликтовали. И Сергей Симонович понял, что игра Сытого, его школа здесь правильные.
Школа эта заключалась вот в чем. В «Ложе» актеры разыгрывали окружающую их жизнь, карнавализировали свой собственный опыт. То есть были совершенно свободны — вплоть до клоунады.
Сытый — актер от природы, невероятно, рефлекторно наблюдательный. Приходя на съемки, он всегда все ощупывал, обходил, обустраивал. Это наблюдательность, которая свободно превращается в чувство юмора. Он был человеком совершенно не референсного сознания. Все, что он придумывал, он брал из собственного опыта, а не перематывая фильмы с Робертом Де Ниро.
Если бы я снимал фильм про Женю, то это был бы фильм про провокатора.
Например, знаменитая сцена из короткометражки «Лалай-Балалай», где он гусеницей переползает через дорогу, абсолютно документальна. Режиссер был свидетелем того, как Сытый таким вот образом переполз Невский проспект. В то же время он потомственный шахтер, у него есть диплом, в котором написано «начальник шахты». Как-то его папа выпивал с друзьями на кухне, и они спросили, кто его сын, работает ли в шахте. Он ответил что-то в духе: «Да нет, не работает, клоун [гребаный]». И это абсолютно точное, если разобраться, определение. Он постоянно провоцировал — в жизни, на съемках, на сцене. Но здесь важно, что провокация обычно деструктивна, в ней, как правило, есть какое-то злое начало. А его игры были не про злобу или доброту, а прежде всего про свободу: могу я так сделать или не могу?
То, что он делал, было не очень рационально, скорее стихийно. Он вдруг что-то себе очень хорошо представлял и не мог удержаться, чтобы этого не сделать. Это абсолютное чудо — может быть, неточное, неправильное, но — чудо. Сытый даже пьяный никогда не был обузой. На «Сумасшедшей помощи» мы как-то выпивали в номере и громко слушали музыку. К нам начала стучаться горничная и попросила сделать потише. Сытый сделал потише, встал на четвереньки, залаял и побежал за ней в такой позе, пытаясь укусить за ногу. Она страшно хохотала, это не было проблемой.
Он вообще только под конец своей кинокарьеры научился говорить текст. В «Коктебеле» у него была короткая роль, а в «Свободном плавании» — уже бесконечные монологи. Так вот, в каждом дубле был новый текст — совсем разный. Актеров, которые так умеют импровизировать, я не встречал ни до, ни после. В некотором смысле он был именно литературно одаренным человеком — потрясающе слышащим речь.
Почти всегда, когда на сеансе смеются, это придуманные им фразы.
Причем неподготовленные. Спрашивать его, почему он не произносит текст, было стыдно: то, что он делал, всегда было лучше написанного. И, кстати, если я видел, что Сытый теряет интерес к тексту, это всегда значило, что что-то не так, неправда. Он это чувствовал безошибочно.
В последние годы он научился более точно следовать тексту, хотя в моем последнем фильме «Три минуты молчания» он тоже придумал несколько очень точных фраз.
У меня всегда было от него ощущение какого-то неравного, превосходящего таланта, который я просто наблюдаю и обслуживаю. Всегда казалось, что он может намного больше.
В кино ему было в принципе тесновато — он ведь сам режиссер.
При этом, когда в «Сумасшедшей помощи» он ел курицу и вся группа умирала от хохота, ему было этого достаточно. И это совершенно правильно. Он никогда не заигрывал с публикой, не делал «смешно», просто это было настолько узнаваемо и точно, что ты начинаешь смеяться. К театру он относился серьезно и, как мне кажется, страдал оттого, что не реализовался в той степени, в которой мог бы.
Гамлет у Шекспира описан как сорокалетний толстый мужчина — наверное, «Гамлета» с Сытым мог бы поставить Фоменко.
Театр в его жизни был важен всегда. После «Ложи» было несколько очень счастливых спектаклей с Молочниковым, потом он попал в труппу МХТ — и вот здесь я не совсем понимаю, был ли он там счастлив. На большой сцене его работа выглядела уже как сражение абсолютно уникального актера с самим собой: смогу ли я работать в академическом театре? Его совершенно завораживала большая сцена, и мне кажется, он недооценивал самого себя. Ему хотелось уехать из Кемерово и больше работать, хотя он обожал родной город и ездил туда регулярно. Но в Москве он будто бы не смог расслышать, чего он хочет. То, как Сытый раскрывался в «Ложе»… Для него как для артиста в этом было больше масштаба, чем в МХТ.
Вообще, сам псевдоним — Сытый — был для него очень важен.
Его полнота влияла на его обаяние. Когда он заболел, оно сильно изменилось.
Стало намного более колючим, резким, жестким и в то же время пронзительным. Причем сам он этого не понимал — даже гордился тем, что стал таким легким.
На последних съемках он ужасно плохо себя чувствовал, но все равно не позволял себе быть зависимым, капризным. На гриме и костюме у нас работали молодые девчонки — они его абсолютно обожали. Он приезжал — худой, очень уставший — и начинал шутить, а шутил он всегда очень смешно. Из гримвагона сразу раздавался бесконечный хохот. В то же время эта его вечная маска никогда ничего не скрывала.
Фото: Елена Никитченко / ТАСС
