На сервисе Okko закончился сериал Андрея Прошкина и Бориса Хлебникова о вирусном апокалипсисе. Рассказываем о том, почему такая концепция больше не работает ни как страшилка, ни как антиутопия, но все равно навевает жуть.
Василий Корецкий
Кинокритик, старший редактор КиноПоиска
О чем это
Страдающий шизофренией пациент Морозов (Алексей Филимонов) ловко симулировал ремиссию, и психиатр Лаврова (Анна Слю) выписала его на свободу. Идти Морозову некуда, семья сестры ему не очень рада. В это же время молодая женщина Настя (Дарья Савельева) отбивается от настойчивых визитов бывшего, спецназовца Шадрина (Артур Смольянинов) — у нее уже есть респектабельный жених. Правда, он в то же самое время встречается со школьной учительницей (Валентина Лукащук). Проблемы! Но тут на провинциальный городок, в котором происходит действие, обрушивается эпидемия страшного вируса, который убивает половину населения, а остальным грозит летаргическим сном: стоит только заснуть больше чем на два часа, и не проснешься. Хорошо спится только Морозову. Что-то там такое есть в его крови, что вирусу не по зубам. И вот, промучившись в запечатанном блокпостами городе до начала зимы, все герои и несколько примкнувших отправляются в полное опасностей путешествие в некий Институт, где есть горячая вода, пайка хлеба с маслом, а может, и чудо-лекарство. Настя едет багажом: она заснула на следующий день после начала эпидемии. Путникам, как водится, встречаются и дикие племена, и странные культы. Не все умрут дорогой, но все изменятся.
Клон «Эпидемии» или развитие темы?
Говорят, что «Выжившим» не повезло — как минимум с датой релиза. Мол, к лету 2021-го российский зритель, умученный годом коронавирусной паранойи и клаустрофобии, уже совершенно охладел к теме эпидемий. А иначе все могло бы быть о-го-го! Странно, впрочем, утверждать, что проект о конце света на Среднерусской возвышенности, намеренно снятый по следам хайповой «Эпидемии» и даже дублирующий многие ее сценарные схемы, мог пострадать от того, что казался вторичным. Нет, кажется, ставка была на радость узнавания. Сравните: и тут и там команда неслучайных знакомых, пробирающихся во время морозного апокалипсиса в условный рай где-то на севере. В команде — Иванушка-дурачок, представитель силовых структур, ребенок младшего школьного возраста и условная «женщина в розовом» (фам фаталь, от которой одни проблемы). Обязателен условно любовный треугольник: бывшие супруги плюс третий. Неизбежна встреча со страшными жителями заснеженной деревни. В общем, на наших глазах с двух попыток сложился канон русской антиутопии.
Поначалу, конечно, канон этот немного бесит ощущением дежавю. Но «Выжившие» довольно быстро и резко сворачивают в сторону от глянцевой, сделанной с оглядкой на американский look магистрали российского сериального производства, по которой катят проекты Федоровича и Никишова. Рука шоураннера Бориса Хлебникова чувствуется буквально во всем — от свежего и удивительного кастинга до вроде бы незаметной работы художника-постановщика (Кирилл Шувалов, неоднократно сотрудничавший с Сергеем Лозницей и Александром Миндадзе). Хлебников воссоздает в сериале знакомое пространство русского «тихого» артхауса — пространство пятиэтажной России, кафе со светомузыкой, ЧОПов, школ, бюджетных супермаркетов, шиномонтажек и задушевных разговоров под водку.
Два главных героя «Выживших» — заматеревший и небритый Артур Смольянинов и истончившийся до длинноносого силуэта Алексей Филимонов — коренные обитатели этой вселенной. Их первая экранная молодость пришлась на вторую половину нулевых — начало десятых, когда весь российский артхаус еще был настоящим ар-брют. Режиссеры, у которых они сыграли свои лучшие роли (Игорь Волошин, Василий Сигарев, Иван Вырыпаев, Оксана Бычкова), были простыми и грубоватыми авторами, выросшими среди точно таких же пятиэтажек и чебуречных. Создатели «Выживших» не требуют ни от Смольянинова, ни от Филимонова никаких особых актерских подвигов, вовсю эксплуатируя их природную типажную харизму, но результат все равно впечатляет. Герой Филимонова, разговорчивый шизофреник с задатками мессии, искрит безумием, а уж Смольянинов, играющий сурового чоповца с военным прошлым, просто-таки окутан табачно-кирзовым облаком, запахом казармы.
Туалетный реализм
Ощущение вони, передаваемое какой-то визуальной магией, вообще довольно важно для сериала, сценарий которого отличается особой фиксацией на фекальной тематике. Пережившие вирусный апокалипсис отягощены заботами о «спящих», то есть больных-хрониках, впавших в бессрочный анабиоз, и одна из серий наполовину посвящена процедуре замены памперса. Ударный момент другой — ремонт трубы канализационного отстойника. Тут герою Смольянинова приходится чуть ли не с головой погружаться в холодную зловонную жижу.
Ледяная пустыня, по которой движутся к загадочному Институту наши герои, населена не только силовиками, сектантами и одичалыми. Здесь живут и призраки фильмов. Выжившие меняют перспективу и жанр по несколько раз за серию. Начинаясь как типичный зомби-апокалипсис, они вдруг оборачиваются галлюцинаторной драмой в духе Спайка Джонса, потом тут же — в клон «Эпидемии», а после в блокадный дневник, в вестерн с большим ограблением поезда, чтобы к финалу забуксовать в какой-то мистической театральщине, которой руководит Роза Хайруллина, играющая лихого матриарха эсхатологического культа. Плюс ко всему это еще и вариация классического сюжета «приключения трупа»: с собой в путешествие герои берут тело скоропостижно заснувшей Дарьи Савельевой (едва ли не самая оригинальная роль в новейшей истории российского сериала). Персонажи внезапно выбывают из игры и также внезапно возвращаются, их цели переформулируются каждую серию. По сути, несмотря на горизонтальное движение группы героев, это вертикальный сериал.
Такая структура призвана спасти от засыпания самих зрителей (и до финальной серии это действительно работает), ведь горизонтальная метацель всего этого предприятия — разработка нового лекарства на основе крови не подверженного сонной болезни Морозова — звучит не очень увлекательно и убедительно даже для самих героев («Еще одно слово о спасении человечества, и я блевану», — предупреждает Морозов). Да и поэтика «Выживших» вызывает не ажитацию, но легкий ступор (не говоря о том, что в кадре постоянно кто-то спит заразительно мертвецким сном).
Россия как сон
Но натурализм Хлебникова в каком-то смысле работает против жанра апокалиптик-квеста. Тут не получается увлечься игрой в «А что, если…»: конец света, показанный в сериале, выглядит буднично и знакомо. В «Эпидемии» многое вызывало у зрителей шок: кадры из хроники реальных московских протестов, вмонтированные в игровой материал, или эпизод с массовым расстрелом спецназовцами мирных жителей. Холодный ад «Выживших» вряд ли способен удивить. Осенью 2021-го реалистичным кажется все тут показанное: и блокада населенных пунктов, и смертельная междоусобица разных силовых ведомств в отдельно взятом уездном городе, и их бессилие перед инфекцией, и лихие фармакологические эксперименты на людях.
Но настоящую парализующую жуть навевает то странно знакомое ощущение инерции, которое висит над этими заснеженными ландшафтами. В «Выживших» сонным параличом охвачено все: государство, страна, мир, природа, наконец, сама жизнь в целом. Но ее бодрствующие герои продолжают делать вид, что все в принципе как прежде, что есть какие-то приказы, какой-то центр, откуда должны прийти эшелоны продуктов; они привычно употребляют оставшиеся от старого мира наркотики, носят модные в нем вещи, слушают популярную в прошлой жизни музыку. Самое страшное тут не постоянные разговоры о дерьме, не война всех против всех, а трек Моргенштерна, звучащий и по ту сторону смертельной черты.
