На HBO идет мини-сериал Хагая Леви с Джессикой Честейн и Оскаром Айзеком. Они играют семейную пару, которая за пять эпизодов проходит путь от идеального брака до развода. О том, как ремейк знаменитого телефильма Ингмара Бергмана превратился в пропаганду семейных ценностей, рассказывает Василий Корецкий.
Оригинальные «Сцены из супружеской жизни» Бергмана были сняты в довольно крутой период национальной истории. В 1970-е шведское общество переживало серьезнейший кризис. Экономическая модель «шведского социализма» к этому времени зашла в тупик: уравниловка зарплат, жесточайший контроль государства над банками и бизнесом, огромные налоги стали не просто тормозить экономический рост и провоцировать инфляцию, но и вторгаться в частную жизнь нелепым абсурдом. Через три года после выхода сериала налоговая инспекция насчитает Астрид Линдгрен налог в 103% от суммы ее доходов, а Бергмана арестуют за неуплату налогов прямо на сцене Королевского театра (как позже выяснится, безосновательно, но режиссер все равно покинет страну на 8 лет).
Одновременно шведские социалисты проводили очень последовательную социальную политику: задавшись целью избавить население от любых форм принуждения (как на рабочем месте, так и в семье), правительство намеренно добивалось атомизации общества и уничтожения любых горизонтальных неформальных связей, чреватых возникновением взаимной зависимости граждан друг от друга. Все проблемы шведа должны были решать государство, его бюрократические структуры и многочисленные пособия. Родители должны были перестать зависеть от детей, дети от родителей, а женщины — от мужчин. Очевидно, что традиционная буржуазная нуклеарная семья в таких условиях агонизировала. Популярная легенда утверждает, что после эфира «Сцен из супружеской жизни» количество разводов в Швеции стремительно увеличилось, но больше верится в то, что сериал констатировал крах шведской семьи, а не спровоцировал его.
Какую социальную тенденцию 2020-х иллюстрируют новые «Сцены», понять сложно: действие сериала разворачивается в главной цитадели американских семейных ценностей — частном пригородном доме с предметом роскоши, ребенком. «История о супружестве» Ноа Баумбака хорошо показала нам, как много в институте американского брака отношений собственности и прав опеки и как мало — собственно чувств (они лучше развиваются вне сферы действий юристов и судов). И версия Хагая Леви не покушается на этот институт. Хроника социального катаклизма (каким был сериал Бергмана) превращается в историю одного частного ЧП, эксцесса, сбоя системы. Экстраординарность происходящего с супругами словно бы подчеркнута их долгим нежеланием оформить официальный развод. Муж инициирует его только к четвертому эпизоду, да и то под давлением обстоятельств, из трезвого расчета: он хочет завести общего ребенка с коллегой.
То, что история Миры и Джонатана не показательный случай абстрактной американской семьи, а особенный кейс, подчеркивает их национальная и культурная идентичность. Они — евреи (а любовник Миры — израильтянин российского происхождения). Более того, Джонатан из ортодоксальной религиозной семьи. После встречи с Мирой в студенчестве он сменил догматику иудаизма на занятия философией, но сути это не меняет: его взгляд на мир и брак опирается на ветхозаветные концепции греха и праведности. Идея семьи как культурной единицы впитана им с рождения; не случайно после разрыва с Мирой он словно возвращается в большую семью-диаспору — начинает вновь общаться со своими родителями, отмечать религиозные праздники, на его столе появляются хала и ритуальный бокал для кидуш (благословения на вино). Непонятно, может ли вообще существовать сегодня универсальная американская семейная история (очевидно, что у афроамериканцев она одна, вроде «Малкольма и Мари»; у корейцев — другая, типа «Минари», а у испаноязычных семей — какая-то третья). Но как бы то ни было, герои «Сцен» живут частной, а не «народной» жизнью. Почему же их история должна заинтересовать широкого зрителя?
Хотя бы потому, что все пары, по мнению Леви, несчастны одинаково. В первой же серии режиссер убедительно отвечает на закономерно возникающий у зрителя вопрос: в чем смысл снимать хронику распада нуклеарной семьи в эпоху, предполагающую такое множество практик партнерства? В том, что все новейшие изобретения и эксперименты лишь маскируют старую как мир проблему, отвечает Леви и показывает нам «прогрессивную» пару друзей семьи — смешанную (он белый, она афроамериканка) и практикующую полиаморию. Увы, отношения эти еще более неблагополучны, чем традиционные: наши герои продержатся хотя бы полторы серии, а гости начинают ссориться, едва только сев за стол. Ревность, обида, уязвленность — от всего этого не спастись никакими «договоренностями на старте».
С «прогрессивными» штампами Леви вообще разделывается быстро и остроумно. Открывающая сериал сцена интервью семьи исследовательнице, которая пытается найти секрет долговременной гармонии в парах, выглядит как серия карикатур. Джонатан ведет себя как хрестоматийная патриархальная свинья: на вопрос о своей идентификации отвечает, что, во-первых, он мужчина (у Миры на первом месте стоит семейный статус — «в браке»), вежливо, но назойливо пытается отвечать не только за себя, но и за жену. Ну и вообще слишком широко мэнспредит.
И только в следующей серии мы понимаем, что на самом деле это он «в браке», а она — в вечной командировке с любовником-коллегой. О замужестве Мира вспоминает первым делом потому, что это ее главная на сегодняшний день проблема: пока работающий из дома Джонатан читает вслух дочери и ежевечерне укладывает ее спать, его жена-саларивумен тяготится семейной рутиной и хочет приключений.
Формальная рокировка гендерных ролей (муж-домосед, идеальный папа и гулящая жена-работница) — следствие смены точки зрения, случившейся при ревизии бергмановского сюжета. Оригинальный сериал сегодня смотрится как история двоих, но снят он, несомненно, с женской оптикой: Бергман с безжалостной (в первую очередь к себе) проницательностью и сарказмом изобразил брак как диктатуру инфантильного мужчины. Леви же рассказывает нам «его» историю. И это все тот же ветхозаветный сюжет изгнания из рая и грехопадения. Из несчастного праведника, надутого чувством собственной жертвенности, к финалу Джонатан превращается в точно такого же обманщика, как и изменница Мира. Но неловкая ключевая сцена последней серии, в которой Джонатан во время тайного свидания с бывшей женой прячется в туалете съемного дома (для конспирации — все туалеты всех американских домов похожи) и врет по FaceTime своей новой супруге, — это его триумф, а не поражение как персонажа. Именно нравственная деформация, то есть развитие характера (а не статичный набор достоинств и недостатков), и делает Джонатана главным героем.
К счастью для зрителей, предвзятая позиция автора тут уравновешивается работой исполнителей. Джессика Честейн и Оскар Айзек образуют идеальную экранную пару: они не просто правдоподобны, но и невероятно обаятельны. Можно даже подумать, что Леви обрамляет каждую серию остраняющим бэкстейджем именно для того, чтобы это обаяние не превратило «Сцены» в мыльную оперу (хотя мы знаем, что он сделал это просто так, без причины, недолго думая). Гипнотизирующие перформансы обоих исполнителей — это даже не пример выдающейся игры, а какое-то явление природы: Честейн и Айзек выступают тут как характерные актеры, как типажи. Роли благородного отца семейства и нервозной жены, склонной к рискованным эскападам, предназначены обоим самой их психофизикой; подобную пару артисты уже играли в «Самом жестоком годе» Джей Си Чендора. Да и недавняя роль Айзека в «Дюне» — это все тот же мудрый патриарх, который вечно хочет как лучше. Иногда химия между Честейн и Айзеком даже мешает: бесконечные задушевные разговоры пары к середине сериала немного усыпляют; эмоциональная амплитуда ремейка куда меньше, чем у жесткого Бергмана — герои вроде и мучают друг друга, но с какой-то неистребимой бережностью.
Отдельное удовольствие — смотреть, как, мерцая, меняются режимы фильма, режиссерский и актерский, как герои то превращаются из выразителей авторских концептов (как в первой и последней сериях) в живых людей с глубокими мотивациями, сыгранных по Станиславскому, то снова уплощаются до слов в авторском послании-поучении.
Послание это зашифровано в самом финале. Следуя логике ремейка, Леви воспроизводит в пятой серии так шокировавший шведских зрителей поворот оригинального сюжета, но с важными нюансами. Сравним обе версии: у Бергмана внезапное нежное воссоединение рассорившейся вусмерть пары происходит в загородном домике друзей мужа. Эта маленькая дощатая хижина на день становится островком спокойствия посреди бушующего океана житейского хаоса, в котором барахтаются герои. Их брак изжил себя, да и вообще супружество оказалось зыбкой фикцией, а вот их любовь — несовершенная, человеческая, причиняющая боль — по-прежнему жива и приносит пусть краткое, сиюминутное, но утешение.
У Леви тайное свидание Джонатана и Миры происходит не в абстрактном домике, а в том же самом особняке, где прошло все действие сериала. Теперь в нем живет другая семья, которая сдает его на каникулы. Смешные следы пребывания хозяев (у Бергмана это был старый велосипед и оставшееся с детского праздника украшение) превращаются у Леви в полноценную картину семейного счастья (супружеская спальня, холодильник с вином, две чудесные детские комнаты, откуда еще буквально не выветрился запах хозяев), на которую с замиранием смотрят герои и на время погружаются в него сами. Институт брака оказывается незыблемым зданием, которое, может, и меняет жильцов и обстановку, но стоит все так же крепко и так же дарит волшебное ощущение дома. Покуситься на этот институт может только фильм об ипотечном кризисе, но это уже сюжет не Бергмана, а Оливера Стоуна или Майкла Мура.
Смотрите мини-сериал «Сцены из супружеской жизни» в Амедиатеке и на КиноПоиске в Плюсе Мульти с Амедиатекой.
