Рассказываем о второй, необычайно выразительной и брутальной работе ученицы Александра Сокурова, которую показали в каннском «Особом взгляде».
Кира Коваленко — выпускница знаменитой экспериментальной мастерской Сокурова в Нальчике. Она первой из однокурсников сняла полный метр — экранизацию Фазиля Искандера «Софичка» (2016). Эта камерная драма о судьбе женщины в Советской Абхазии была встречена критикой благосклонно, но не стала сенсацией, в отличие от «Тесноты» Кантемира Балагова, другого студента мастерской. Теперь же Коваленко вслед за Балаговым попала под патронаж продюсера Александра Роднянского. Результат — каннская премьера ее новой картины в той же программе «Особый взгляд», в которой показывали и два первых фильма Балагова.
«Разжимая кулаки» и правда поначалу многим похож на «Тесноту». Это тоже история девушки-аутсайдера (Милана Агузарова), живущей в западне маленького, окруженного горами поселка (действие происходит в Северной Осетии). Ада — так зовут героиню — хочет вырваться, но не знает как. Она уже пыталась бежать, однако отец (Алик Караев) поймал ее, спрятал паспорт и теперь не отпускает от себя ни на шаг, даже на работу и с работы в местный магазинчик строго возит на раздолбанной «Ниве». У Ады есть младший брат (Хетаг Бибилов) с признаками отставания в развитии, ведет он себя как не в меру преданный пес. А старший (Сослан Хугаев) когда-то смог удрать в Ростов, и с ним связаны все надежды героини. Она тайком ходит на остановку ждать его приезда, и, разумеется, с его возвращением в семье происходят драматические события; точно так же возвращение из города младшего брата в «Глубоких реках» Владимира Битокова, другого сокурсника Коваленко, катализировало крах традиционной семьи. Похоже, это какая-то расхожая фобия коллективного бессознательного здешних мест.
Страх деревни перед городом чувствуется в каждом кадре фильма, и оттого практически лишенный внешних проявлений агрессии «Разжимая кулаки» смотрится как триллер. Оружие тут не достается из ножен, но мы постоянно чувствуем угрозу в крепких парнях на улице, в молчащем деспотичном отце Ады и даже в ее не в меру ласковом, на грани инцестуальности, младшем брате.
В фильме Коваленко очень заметна сокуровская школа работы с актерами. Профессионалы должны быть неотличимы в кадре от непрофессионалов, их существование (не просто игра, а нечто большее) перед камерой должно быть максимально достоверным (и комфортным, нетравматичным для исполнителя). Не верится, что в этом фильме всего два профессиональных актера — Агузарова и Караев, народный артист Осетии, да и то Милана Агузарова, главное открытие фильма — дебютантка, студентка.
Фильм почти весь снят на крупных планах, ручная камера Павла Фоминцева фиксирует моменты, когда на лице Ады проступают эмоции: потупленный взгляд, скосила глаза, быстро посмотрела, едва заметно улыбнулась, спрятала лицо в воротник, а глаза смеются. Алик Караев в своем угрюмом молчании соединяет немыслимую угрозу для детей с любовью к ним, распирающей его персонажа. А Хетаг Бибилов по органике и пластике не уступает Никите Кукушкину.
От Сокурова здесь и предельная телесность, через которую Коваленко рассказывает историю персонажа, проникает в его душу. Когда юноша и девушка тут хотят рассказать друг другу о себе, они показывают свое тело участок за участком, как комикс, состоящий из шрамов, ссадин, живых язв. То же с остальными героями: их тела говорят красноречивее, чем язык (тем более что фильм снят на осетинском, и сжатая в английские субтитры речь совсем уж отчуждена от героев); кровь течет вместо слов; моча смешивается со слезами (у Ады энурез — следствие то ли эмоциональной, то ли физической травмы).
Когда Коваленко нужно показать эмоциональную связь детей, она заставляет их сплетаться в причудливых объятиях танца втроем. Так возникает метафора «семья как тело», так мы понимаем, чего стоит Аде бросить младшего брата, понимаем, как себя чувствовал старший на чужбине, почему он ведет себя настолько отчужденно; он словно обрубок, который пытается прирасти обратно к шраму, но всем ясно, что это уже невозможно.
«Разжимая кулаки», по сути, хореографическая картина. Актеры двигаются в такт нервной, нагнетающей клаустрофобию (крупные планы, малая площадь обзора) камере; иногда все это напоминает агонию, будто действие происходит не в горах, а в жарких глубинах ада.
Отец Ады уверен, что ничего не изменится, что младшие дети вечно будут с ним. Это ощущение унылой бесконечности впереди тоже создается хореографическими средствами: походка отца, неуклюжие объятия брата. Эти сцены заставляют вспомнить сокуровских «Отца и сына», фильм вообще кажется концентратом его метода: неразборчивая речь на чужом языке, незамыленные лица в кадре, шокирующее, дезориентирующее зрителя отсутствие жанровых штампов и привычных драматургических ходов, отсутствие этнографической экзотики, несмотря на экзотическое место действия. Здесь чувствуется напряженная работа с материалом (и человеческим, и кинематографическим), отчаянная попытка подчинить его воле автора, но не сломав и не повредив.
