Как понимать сюжеты якутских фильмов? Какие они вообще бывают и какими будут? Рассказывает Алексей Медведев, программный директор Якутского международного фестиваля.
Три души
Я все понял про якутское кино, когда узнал, что у якутов три души и что они отбрасывают три тени. И вселенная у них состоит из трех миров — нижнего, среднего и верхнего. Когда в 2016 году мне предложили собирать конкурс Якутского международного кинофестиваля, первым делом друг подарил мне книгу ссыльного польского бунтаря Вацлава Серошевского «Якуты» (1895). Это по его повести снимал Балабанов так и не законченную «Реку». Так вот, там я и узнал про ийэ-кут, буор-кут и салгын-кут.
А теперь со словами «якуты», «якутяне», «Якутия» мы распростимся. По некоторым версиям, так называли кочевой тюркский народ русские казаки, позаимствовав словечко из языка долган, где оно могло обозначать «чужака с окраины». Так что будем корректны: Республика Саха, народ саха, множественное число — сахалар. Это самоназвание, а от слова «якут» многие отказываются.
Но вернемся к трем душам.
Ийэ-кут — материнская душа, самая главная, без которой невозможна жизнь. Это все, что мы получаем в наследство и что остается с нами на всю жизнь без изменений.
Буор-кут — земляная душа, одухотворяющая наше тело. От нее зависит здоровье, стойкость, жизненная сила. Первые две души есть не только у людей, но и у животных. А вот третья… Салгын-кут — воздушная душа, наш психический мир, напрямую подключенный к мировому информационному пространству. Саха объясняют проще: это такой маленький человечек, который живет у нас в ухе и постоянно впитывает полезную информацию из мирового эфира. А потом пересказывает ее нам с помощью снов.
Такая же трехчастная структура и у общества саха, и у местного кино. От города до улуса здесь один шаг. И всего лишь одно-два поколения. Почти все горожане среднего и старшего возраста успели вырасти у бабушек и дедушек в далеких селах, совсем как первоклассница Таня из автобиографического фильма Татьяны Эверстовой «Его дочь» (главный приз «Окна в Европу — 2016»). Почти все знают родной язык. Многие меняют русские фамилии и имена на родные. Многие кормят оладьями дорогу или реку. Это материнская душа.
Земляная душа крепко-накрепко связывает саха с природой, которая похожа не столько на добрую мать, сколько на строгого судью. Она не простит вольного обращения, как в «Заблудившихся» (2015) Алексея Амбросьева-мл. , где два героя два месяца плутают по бесконечной тайге. Природа одушевлена, в каждой травинке живет свой маленький дух-хозяин — иччи. И только попробуй ему не угодить. Кстати, именно про этих духов рассказывает мистический триллер Костаса Марсана, отобранный в прошлом году на знаменитый фестиваль Sitges в Каталонии.
И, наконец, воздушная душа. Может показаться (и многим кажется), что Республика Саха и ее кино — это какая-то нетронутая страна древней экзотики с алмазами, шаманом Габышевым и эпосом олонхо. Но нет, стайка подростков на площади у театра им. Ойунского ничем не отличается от сеульской молодежи. Программисты-самоучки из Момского улуса пишут игры, у которых десятки миллионов скачиваний в App Store. А продюсер Марианна Скрыбыкина (то есть, простите, уже не Скрыбыкина, а Сиэгэн, то есть «россомаха» в честь прапрапрабабушки) торгует новыми проектами на Гонконгском кинорынке и выпускает «Иччи» в мировой прокат. Вот вам и архаика.
Три пути
Сегодня у кино саха три дороги. Первая — жанровое кино. Здесь любят жанр, от дешевых ужастиков и боевиков («Тропа смерти», «Герои. Битва за кубок») до кавээновских комедий («Кэскил», «Вольные боотуры») и непомерно дорогих исторических блокбастеров («Тайна Чингис Хаана», «Тыгын Дархан»).
Легендарные нулевые боевики и ужастики снимали на VHS вообще без бюджета и прокатывали в столичных кинотеатрах. Спрос на кино на родном языке плюс долгая и холодная зима (хочется выйти из дома, а куда пойдешь в минус 40, кроме кинотеатра?) привели к тому, что на фильме с бюджетом тысяч в пятьдесят рублей можно было заработать пару миллионов. Сейчас бюджеты выросли многократно, и чудо уже не повторится. А главным хоррормейкером заслуженно стал Степан Бурнашев («Республика Z», недавний «Черный снег»). Яростную избыточность сюжетов этих фильмов, их кровь, их силу хорошо объясняют строки гениального поэта Ивана Арбита. Писал он примерно следующее: «Я — сын солнца, рожден для того, чтобы языком поэзии остановить проливающуюся кровь земли». Надеюсь, когда-нибудь Арбита не только переведут на русский, но и снимут про него фильм.
Комедии — это профессиональный продукт, за которым стоит киностудия DETSAT («Дети Сахатеатра»), успешно снимающая коммерческие картины исключительно для местной аудитории. Ну а создатели блокбастеров, конечно же, рассчитывали на мировую славу, международный прокат и оскаровские номинации, но расчеты эти не оправдались. Миллионы долларов вылетели в трубу, зато закупается техника, развивается кинопроизводство, появляются грамотные специалисты, так что все не зря.
Я сам пришел к кино Саха через жанр. Это был фильм Костаса Марсана «Мой убийца», получивший Гран-при Якутского кинофестиваля в 2016 году. Он показался мне как-то удивительно ладно скроенным, и я сразу пригласил его в конкурс. Снятый с дрона ночной Якутск напоминал чуть ли не Токио, а обнаженный по пояс главный герой выглядел как сердцеед из южнокорейского фильма и лихо переходил посередине фразы с саха на русский и обратно.
Второй путь — это арт-мейнстрим, в создании которого активно участвует студия «Сахафильм». Камерные фильмы про простых людей, каких всегда много на любом кинофестивале. К ним особенно благоволит ММКФ: притча Эдуарда Новикова «Царь-птица» победила в Москве в 2018 году, а «Надо мною солнце не садится» (про старика, ведущего видеоблог с северного края света) Любови Борисовой участвовал в конкурсе в 2019-м. И это объяснимо: когда в программе много картин-имитаций, отборщики и жюри предпочтут фильм скромных достоинств, но, по крайней мере, честный. А в этом достоинстве нельзя отказать ни одной местной картине. И это тоже феномен.
И, наконец, третий, самый интересный и многообещающий путь — путь авторского кино. Тут и школьный учитель Дмитрий Давыдов, который самоучкой дошел до конкурса Пусана («Костер на ветру») и победы на последнем «Кинотавре» («Пугало»). И Сергей Потапов, успешно сочетающий кино («Бог Дьёсёгёй», 2015) с работой в национальном театре. И Прокопий Бурцев, чей дебют «Феррум» до сих пор остается моим любимым фильмом Саха (тарантиновский гангстер, любящий лиловые карамельки, путешествует через волшебный лес и оказывается женихом неживой невесты, а сам фильм — почти что «Мертвецом»). И талантливейший Михаил Лукачевский («Белый день»), который вот-вот должен выйти на новый уровень со своим многолетним проектом «Вертолет» о роженице, которую срочно нужно доставить в больницу.
Третий шаг
Долгая дорога в тысячу биэрэстэ (так на язык саха переиначилось слово «верста») для кино саха по-настоящему начнется только с третьего шага. Первый был самым легким и веселым: снятые за копейки фильмы, которые холодными зимними вечерами собирались посмотреть люди, вдруг вспомнившие, что у них своя родина, свой язык и своя культура.
Второй шаг был потруднее, но обещал многое: росли бюджеты, росло техническое мастерство; фильмы потихоньку стали замечать отборщики фестивалей второго ряда и столичные критики, до сих пор пишущие репортажи в духе «приехал я в такое прикольное место». Впрочем, осуждать их не стоит. Лида Маслова едко заметила: «Мне кажется, что сами якуты куда интереснее, чем их кинематограф». Увы, пока это похоже на правду. Кинематограф Саха и для меня до сих пор остается прежде всего социокультурным явлением. Очень важным и показательным, чрезвычайно любопытным, но пока не принадлежащим автономной и самоценной области искусства. Разве что иногда.
В фильме Дмитрия Давыдова «Нет бога, кроме меня» герой ухаживает за пожилой матерью, страдающей болезнью Альцгеймера. На помощь приходит добрый доктор. Однажды все вместе они оказываются в чем-то вроде недорогого ночного клуба, где звучит музыка, а немногочисленные танцующие топчутся в бликах дискотечного шара. Начинают танцевать и наши герои — не очень ловко, но вполне уместно, с достоинством. Ситуация совершенно сновидческая. Рядом молодежь, нетрезвые мужики постарше, а доктор танцует со своей пациенткой, которой жить осталось полчаса экранного времени.
В этот момент я вспоминаю великий «Оазис» Ли Чхан-дона — те сцены, в которых страдающая тяжелой формой ДЦП героиня Мун Со-ри вдруг распрямляется и превращается в миловидную веселую девушку. И понимаю, что этого танца в клубе быть просто не может — это воображение, это мечта, это бегство в придуманный мир. И это гениальный эпизод.
Дмитрий Давыдов вряд ли имел в виду нечто подобное. Но он имеет все шансы снять великую сцену в будущем. В этом я уверен.
