Дмитрий Глуховский о сериале «Топи»: «В глубинке смерть всегда рядом»

Пятеро молодых москвичей едут в северную деревушку Топи, в монастырь за чудом. Одному нужно избавиться от болезни, другой — пережить расставание с женихом, третьему — написать сенсацию, четвертой — спрятаться от жениха-кавказца, пятая же хочет вырваться из консервативной патриархальной семьи. Каждый из них в этих Топях столкнется со своими самыми страшными кошмарами. Каждому придется ответить себе на самые неудобные вопросы.

Вместе с режиссером Владимиром Мирзоевым автор сценария (у него в сериале будет небольшое, но запоминающееся камео) настаивает: «Топи» — многослойная, многожанровая история, и, чтобы разобраться в ней и в том, почему она называется «мистической утопией», нужно досмотреть сериал до конца. «Поездка в Топи — это странствие вглубь себя, вглубь архетипа, в страну мифа, в царство мертвых. Это лучшая форма внутреннего туризма в России. Закажите турпоездку в Топи!» — бодро и немного зловеще призывает смотреть свое детище Глуховский.

— Почему вы вдруг решили написать сценарий, а не книгу?

— Я, как и вся планета, смотрю сериалы. Так что мне хочется попробовать себя в этой области, которая постепенно заменяет бумажную романистику. Полный метр редко дает возможность абсолютного погружения в драматический материал. В сериалах же больше возможностей для подтекстов, подсмыслов, метафор, приближенных к тому, что можно сделать в бумажной книге. Фактически сериал — это аудиовизуальный аналог романа. С другой стороны, книга подразумевает большую эпичность и интроспективу. Роман в моем понимании должен быть чем-то настолько масштабным, что на экранизацию не хватит никаких денег. (Смеется.)

«Текст» ведь тоже долго шел к тому, чтобы стать книгой и фильмом. Что касается «Топей», то я недавно откопал первый законченный драфт сценария. Он датируется Новым годом, с 2011-го на 2012-й. То есть, получается, прошло 9—10 лет. В тот момент мне еще казалось, что это может быть книгой. Знаете, я не так давно впервые посмотрел «Зеркало» Тарковского. Думаю, что если бы писал книжку, то она была бы чем-то таким. Когда же стало понятно, что будет сериал, я этот первый сценарий с нуля переписал.

— А сначала планировался полный метр?

— Да, а потом четыре серии. Но полный метр выходил слишком кургузый, потому что очень много надо было в него уместить. Пять героев, у каждого своя история.

— И он, наверное, был более хоррорным, чем сериал?

— (Смеется.) Ну, настолько же, насколько «Метро 2033» — это фантастика, а «Текст» — детектив. Зачем браться за чистый жанр, если при помощи этой оболочки ты не можешь рассказать другую историю? Лично мне это скучно. В общем, «Топи» не совсем хоррор. Сейчас очевидно, что для полного метра эта история не подходила. Она мигрирует между жанрами. Я бы вообще не советовал зрителю чего-то от нее ждать. Весь сюжет здесь построен на поворотах, переворотах, обманутых ожиданиях.

— Существует ли разница между работой писателя и сценариста?

— Честно говоря, в последнее время я вообще перестал себя как-то определять — как сценариста, писателя, театрального драматурга. Я просто работаю с идеями, которые требуют выхода, и ищу для них подходящую форму. Действую по интуиции.

Сценарное мастерство — это прежде всего ремесло, знание законов и формул кинодраматургии. Зрительское кино очень строго регламентировано, чуть ли не хронографически. Фильм «Матрица», например, идеально построен на этих канонах. Поэтому он настолько массовый. Он вроде бы неожиданный, но с точки зрения эмоциональной кривой идеально попадает в ожидания. Этим ремеслом овладеваешь, изучая учебники: где действие нарастает, где спад, где влюбляешься в героя, где разочаровываешься и так далее. Это как плавание в бассейне — от стенки к стенке. Когда я писал «Текст», то имел все это в виду, хотя и позволил себе немного подвигать эти точки. А вот «Топи» я писал без учета традиционной сериальной драматургии, по наитию. Так, как писал бы книгу. Литература — это не бассейн, а открытое море. Из-за этого может возникнуть впечатление, что действие где-то провисает, отклоняется от привычного маршрута.

«Топи» — это авторский проект, мой и режиссера Владимира Мирзоева. И, как авторская вещь, они имеют право на то, чтобы не во всем потрафить зрителю.

— Вы рассказывали, что часть детства провели у бабушки в деревне в Костромской области. Это и стало импульсом для «Топей»?

— Меня очень интересует столкновение рационального, понятного, хотя и небезопасного, городского пространства с мистическим, очень отрешенным миром русской глубинки. Москва — это город, полностью игнорирующий смерть. Это праздник, который с тобой 24/7. Разговоры о смерти не приветствуются. Если кто-то умирает, его запихивают в мешок, стыдливо хоронят и едут дальше. Теракты забываются на следующий день. Москва вообще очень про жизнь, про отрицание смерти.

В глубинке же смерть всегда рядом. Все время по соседству кто-то умирает, в грузовиках по улицам везут гробы, за ними идут люди, похороны не прячут, их не стыдятся. Средний возраст, написанный на мужских могилах в селе, — 50—60 лет. Отношение к смерти там примерно такое, как в Москве к ковиду. Ты быстро перестаешь ее бояться и отрицать, принимаешь как факт. И люди там находятся в постоянном общении со своими мертвыми — сужу по своей семье. Не в смысле вызова духов, конечно. Просто мертвые им периодически снятся, дают какие-то советы по жизни. Как будто бы никто никуда окончательно не уходит. В общем, это гораздо менее рациональное пространство, чем городское. И жизнь там стоит намного меньше. Я хотел взять ясные городские типажи и поместить туда, где они перестают что-либо понимать. Они попадают в пространство метафизическое, в какую-то неизбывную хтоническую Россию.

Знаете, из всех моих книг и сценариев про «Топи» говорить сложнее всего. Я обычно готовил какую-то программную речь: «Текст» — про телефон и бесправие маленького человека; «Метро» — метафора распада СССР; «Будущее» — про желание оставаться вечно молодым. «Топи» даже на уровне названия — это что-то аморфное, построенное не на линейном сюжете, а скорее, на ощущении топкости, болотистости. Затягивает, гипнотизирует, наводит морок. Вот это мне было важно.

Это история про меня, про мою семью. Про бабушку, которая, похоронив деда, 14 лет с ним разговаривала. Не как сумасшедшая. Просто от скуки вслух как бы с ним беседуя, вместо того чтобы говорить с самой собой. Они и ко мне являлись во снах. И все это стало сюжетом «Топей» — там везде личные истории.

— Вы, кстати, говорили, что и «Текст» для вас не про телефон, а про общение с мертвыми.

— Я недавно осознал, что я некромант. Как, пожалуй, и любой человек, пишущий драму. Максимальный авторский гипноз включается, когда драматург показывает абсолютную власть над персонажами, заставляя их умирать. В момент смерти героя у зрителя или читателя на душе формируются такой ком, такой валун, такая тяжесть, за которыми он побежит, потащится в любую сторону согласно авторской воле. Влюбить в героя, а потом угрожать ему гибелью — на этом строится чуть ли не вся драма. Смерть завораживает. Но и сама по себе тема общения с мертвыми для меня очень важна.

И она очень важна для России, где смерть гораздо реальнее жизни, которая иной раз и вовсе кажется чем-то иллюзорным. Поэтому, повторюсь, и к ковиду такое отношение. Во всем мире люди пытаются спастись, сидят в карантине, а мы себе говорим: «Чему быть, того не миновать». Это наша тема. Думаю, и жертвенный героизм русского человека объясняется тем, что его жизнь — жестянка, и красиво завершить ее — лучшее из того, как ей можно распорядиться. Ну, и я сам до некоторой степени являюсь частью этой матрицы — по крайней мере, ее чувствую. И «Топи», помимо других тем, которые в них подняты, — рассуждение на тему присутствия мертвых в жизни живых.

— Вы еще в первом ролике упоминали, что это очень страшное кино. А вам было страшно, когда вы писали «Топи»?

— Ну, я не великий специалист по хоррорам, а «Топи» — это, конечно, не «Звонок». То есть страшно будет, но по-другому. Хотя весело и зло будет тоже. Что касается меня, то я не испытываю ужаса перед тем, что делаю, но, конечно, могу разогнать себе сердце, довести себя до мандража, если это требуется для сюжета. Иначе невозможно заставить людей поверить, что все это по-настоящему. У меня же нет готовых формул, нет специального образования. Я ищу, трачу время на то, что уже сто раз найдено, но получаю от этого искреннее удовольствие. Где-то, возможно, нахожу что-то действенное именно благодаря неумелости.

— Как вы придумывали персонажей? Кто из них вам ближе?

— Тут надо сказать, что у меня трое из пяти — девушки, и так было сразу, еще когда я придумывал эту историю. Я им сочувствую, но мое альтер эго, наверное, распределено между двумя мужскими персонажами. Один из них, журналист Макс, вынужден заниматься плохо оплачиваемым враньем. Здесь пригодились и собственный журналистский опыт, и общение с коллегами. Второй — успешный IT- предприниматель Денис, яппи, полагающий, что со всеми можно договориться обо всем, просто отстегивая. Что касается любимого героя… Я, наверное, нахожусь под обаянием журналиста, но больше сопереживаю Денису.

— Расскажите, насколько велико было ваше участие в производстве фильма? Как вам сотрудничество с Мирзоевым?

— Я изначально хотел, чтобы это был Мирзоев. Посмотрел его «Бориса Годунова», видел еще несколько его спектаклей, написал в Facebook, познакомился, отправил сценарий. Ему понравилось, мы решили делать эту вещь вместе. В итоге ходили с этим проектом лет пять, предлагали разным каналам. Но ни один канал и ни один Фонд кино на такой сценарий денег не давал. Потом появились стриминг-сервисы, возник КиноПоиск, и мы снова активизировались. Я обычно стараюсь не слишком сильно вмешиваться в чужой творческий процесс. Деревня в «Топях» получилась, как мне кажется, более сказочной, чем я задумывал, но Мирзоев имеет на это полное право.

Я отсматривал все версии монтажа, общался с композиторами. То есть очень активно участвовал в том, как уже отснятый материал превращается в кино.

— Вам понравилось?

— Мне вообще хотелось бы попробовать что-то снять. Я учусь, постепенно разбираюсь, как все устроено. Так что участвую с интересом и удовольствием. Плюс это то, что называется passion project. Я не жду от «Топей» какого-то гигантского взрыва, но это выношенный, выстраданный проект. А для тех, кто полюбит сериал, он вполне может стать важной, даже системообразующей вещью.

— Я читал, что вы объединяете короткометражку «Сера» по вашему сценарию и «Топи» в одну «вселенную русской хтони». Будет у этого вашего направления продолжение?

— Пока об этом рано говорить, но «Сера» в целом относится к той же литературной и кинематографической вселенной, что и «Топи», так что простор некоторый тут есть.

— И еще раз про провинцию и глубинку. Что это за пространство? Как вы думаете, оно может измениться?

— Не думайте, что я себе представляю русскую провинцию так, как она описана в «Топях». Я немало поездил и по Уралу, и по Сибири, не говоря о средней полосе. Я прекрасно понимаю, что российские регионы — это динамично развивающееся пространство, подключенное к интернету, культурно синхронизированное с Москвой, совершенно не хтоническое. Но Топи не провинция, это метафизическая глубинка; не место на карте, а точка в подсознании, глубина, из которой растут наши корни; глубина, на которую мы погружаемся, когда тонем. Это занесенное илом дно, точка отсчета, краеугольный камень нашей жизни.