Этот момент был у каждого: экран вдруг стал дверью в иной мир — жуткий, завораживающий, обещающий небывалое приключение или шокирующий опыт, который меняет все прежние представления о том, как все устроено в жизни и искусстве. КиноПоиск попросил российских кинокритиков вспомнить свое самое сильное переживание, вызванное фильмом.
Татьяна Алешичева
«Броненосец „Потемкин“»
Помню ужас, который я испытала в три года, случайно увидев по телевизору легендарный эпизод расстрела на одесской лестнице из фильма «Броненосец „Потемкин“». Этот «Броненосец» меня чуть не убил. Бабушка кормила меня бульоном с лапшой, посадила на детский стульчик в комнате перед телевизором, чтобы я не болталась у нее под ногами, и ушла заниматься делами на кухню. И вот я сижу, тихонько уплетаю эту лапшу, смотрю на черно-белые картинки и вижу кровавый кошмар. Там есть сцена с ребенком лет пяти, таким лысеньким, с бритой головой, которому пуля попадает в живот. Он падает на лестнице и беззвучно кричит: «Мама!» А ее нет, мамы. Потом уже она прибежит, возьмет его на руки бесчувственного и пойдет наперерез этим солдатам со штыками. И это еще до сцены с коляской!
Я заорала и подавилась лапшой. На крик прибежала бабушка и стала колотить меня по спине. Этот ребенок с бритой головой, который остался умирать без мамы, еще долгое время потом не выходил у меня из головы. И увиденная позже сцена с «психической атакой» из «Чапаева», когда цепи белогвардейцев-капелевцев надвигаются под барабанную дробь на позиции чапаевцев со штыками наперевес, сама собой связалась у меня по смыслу с этим вот расстрелом на Потемкинской лестнице. Момент, когда старик говорит молодому бойцу: «Красиво идут!», а тот отвечает: «Интеллигенция».
Так великое пропагандистское кино залезло мне прямо в подсознание в таком юном возрасте, когда противостоять ему у меня просто не было ресурсов. Этот мертвый ребенок с бритой головой долгое время был моим кошмаром почище Фредди Крюгера и Пеннивайза.
Ксения Рождественская
«Кочегар»
Фильм «Кочегар» лишил меня работы года на два. Я его посмотрела на пресс-показе, в очередной раз убедилась, что Балабанов — гений, а сразу после «Кочегара» в другом кинотеатре был пресс-показ «Социальной сети» Финчера. Шла по улице — думала о «Кочегаре». Пришла в кинотеатр — думала о «Кочегаре». Начала смотреть Финчера — и вдруг увидела картонный мир, по нему болтаются какие-то скучные актеры, не верящие в то, что они говорят и делают. Встала и вышла. На следующем пресс-показе все повторилось, и на послеследующем; неважно, были это фильмы о супергероях или предельно авторское кино — неживые персонажи, мгновенно просчитываемый сюжет, мир из плохо склеенной фигни. Говорят, какие-то индейцы вообще не могут смотреть кино, потому что видят отдельные кадры; Балабанов превратил меня в такого индейца.
Сначала прочистила систему при помощи самых странных фильмов вроде «Детонатора», потом начала поглощать безусловную классику. Потребовался еще примерно год медленного киносмотрения, чтобы я снова смогла воспринимать кино. Но ничего похожего на «Кочегара» не видела больше никогда — ни малейшего притворства, простейшие чувства, сюжет на двух аккордах. Героический эпос, ритмически выверенный настолько, что его можно декламировать себе под нос, переходя от одного очага к другому. Кино за пределами кинематографа. Морок, ад, счастье.
Андрей Карташов
«Время цыган»
Мне было 14 лет. Источником знаний о кино для меня тогда была папина коллекция VHS, так что хорроры я, в отличие от сверстников, не смотрел, но мне их с успехом заменила цыганская опера Кустурицы.
Фильм я видел пару раз и с тех пор не пересматривал — есть подозрение, что сейчас он окажется грубым и манипулятивным, так что и не буду, пусть останется страшным воспоминанием.
Зинаида Пронченко
«Дожди в океане»
В 1995 году я провела по большому блату аж две недели в доме отдыха «Балтиец». Компанию мне составила одноклассница Настя, с которой мы, изнывая от пубертатной тоски, отправились одним погожим вечером на сеанс к/ф «Дожди в океане» режиссеров Аристова и Мамина. Нас почему-то пустили. Из этой постперестроечной и глубоко извращенной адаптации советского палп-фикшена (в основе — роман А. Беляева «Остров погибших кораблей») я до сих пор помню только сцены секса и потный лоб артиста Юрия Беляева; он очень хорошо изображал мятущуюся мужественность, в том числе в другом классическом фильме смутного времени — «Единожды солгав».
Сегодня-то я знаю, что Аристов скончался во время съемок и Мамин максимально деликатно закончил картину, а если бы не судьба-злодейка, всякой запредельности в «Дождях в океане» лилось бы в сто раз больше. Кажется, покойный критик Сергей Добротворский называл этот фильм неведомым шедевром. Соглашусь с ним, не пересматривая.
Антон Долин
«Астенический синдром»
Кино вышло на экраны в 1989 году, мне было 13 лет. Я, конечно, не знал, кто такая Кира Муратова, но родители сказали, что это должно быть интересно, хотя сами фильм еще не видели. Я был совершенно шокирован. Во-первых, я впервые увидел кино, которое и сейчас нечасто увидишь — фильм в фильме. Картина обманывала зрителя, то есть ты смотрел определенного типа кино, потом оказывалось, что ты смотрел совершенно не то и находился в вымышленном кинозале вместе с персонажами фильма, просто тебе об этом не сообщили.
Меня поразило, что такое может быть, что есть несколько уровней погружения в кино.
Тогда я понял, насколько комично звучат подобные претензии к искусству, которое должно нас якобы развлекать и веселить, а оно почему-то этого не делает. Кроме того, наверное впервые в жизни я увидел легально и крупным планом на экране обнаженную натуру и услышал мат. Потом сильно позже я узнал, что это первый фильм в советском прокате, где этот мат прозвучал. Это был огромный, сочный, смачный монолог ближе к финалу. Ну, и не говоря о сцене на живодерне, которая, мне кажется, на человека любого пола, возраста и социального положения производит неизгладимое впечатление, просто не может не произвести.
Мне кажется, что это был момент откровения в моей жизни, когда я понял, что такого рода кино — авторское, экспериментальное — мне всегда будет дороже и важнее, чем кино развлекательное, как бы хорошо оно ни развлекало.
Василий Степанов
«Поездка в Америку»
Мир кино для меня всегда был миром загадок и запретов. Но погрузила меня в него картина совершенно невинная. Я только вступал в пору подростковых вопросов и как-то ночью тайком смотрел с родителями великую комедию Джона Лэндиса «Поездка в Америку» (ее передавали по пиратскому региональному телеканалу «Русское видео»). Лэндис сейчас кажется мне важнейшим автором 1980-х, кем-то вроде Уайлдера той поры, но тогда я ни о чем подобном не думал, титры точно не читал. Привлекало другое. Как вы наверняка помните, в самом начале фильма есть сцена, где африканского принца, сыгранного Эдди Мёрфи, моют полуобнаженные банщицы.
Этого было достаточно. С тех пор мое сердце отдано кинематографу.
Андрей Плахов
«Забавные игры»
Поскольку мой опыт общения с кино довольно длительный, позволю себе два впечатления. Первое совсем давнее. Старшеклассником я попал на «Затмение» Антониони во львовский кинотеатр. Публика изнывала от скуки, а когда Моника Витти стала как-то странно смеяться, в зале началась истерика. Народ хохотал, как на комедийном боевике. Не могу сказать, что фильм тогда мне понравился, скорее озадачил. И заставил задуматься над тем, что такое кино и почему оно может вызывать такие разные и сильные эмоции.
К тому времени меня было уже трудно чем-то удивить, тем более испугать. Но на этом каннском пресс-просмотре, как говорится, волосы стыли в жилах. Не у меня одного, а некоторые из аккредитованных коллег выскочили из зала и в баре лечили нервы хорошей порцией виски.
Станислав Ф. Ростоцкий
«Легенда о динозавре»
Это был мой первый вечерний сеанс в жизни. Мне было, насколько помню, 6 лет. Мы пошли в кинотеатр с мамой, был полный зал в уже несуществующем кинотеатре «Мечта». Мне очень хотелось посмотреть фильм, потому что я, как все, наверное, дети в то время, маньячил по динозаврам. Примерно на середине просмотра произошел некоторый казус.
Как мне потом сказала мама, я после этого на нее посмотрел и сказал: «Давай-ка пойдем, мне очень скучно».
Никита Смирнов
«Третий человек»
Где-то на втором часу «Третьего человека» наконец появляется Орсон Уэллс. Его Гарри Лайм, беглец от закона, на секунду возникает из тени и без слов, полуулыбкой приветствует давнего друга.
За несколько минут до этого мы узнаем, что Лайм торговал разбавленным пенициллином, что он повинен в гибели множества детей. И что? Вот он стоит в ночном свете окна, улыбается нам как самое жовиальное воспоминание прожитой жизни, и сколько еще этой дрянной жизни ни отмеряй, ничего теплее этого короткого привета в ней не будет. Это улыбка мерзавца, но почему же она возвышает? Уэллс называл это своим изъяном: играя отъявленных негодяев в «Чужестранце», «Третьем человеке» или «Печати зла», он всякий раз пересиливал материал, разоружая зрителя, которому следовало испытывать неприязнь. Трюффо называл его Куинлана из «Печати зла» «гением, неспособным уклониться от злых дел», на что сам Уэллс с досадой отвечал, что Куинлан никак не гений, а только «человеческое существо», и если мы сочли иначе, то это его упущение.
Думаю, он лукавил. Если когда-нибудь среди останков нашей цивилизации инопланетный разум доберется до этого фильма, улыбка Гарри Лайма станет черным монолитом, неподвластным тому, кто никогда не был человеческим существом.
Марина Латышева
«Короткие встречи»
Мне было тогда лет одиннадцать-двенадцать, меня все еще гоняли спать до полуночи и, определенно, не позволяли сидеть со взрослыми и смотреть кино. Однажды, когда не спалось, я прокралась к приоткрытой двери, притаилась и, так уж получилось, посмотрела фильм (частично) вместе с родителями и старшей сестрой тайком от них.
Это были «Короткие встречи» Киры Муратовой.
Совершенно прозрачная, почти без лица, Русланова, ни на что вообще в этой жизни не похожая сама Кира Георгиевна; помню это ее «мыть или не мыть — вот в чем вопрос». Я, конечно же, ничего не поняла, но это и неважно. Но совершенно четко ощутила, что столкнулась с чем-то иным, и теперь оно от меня не уйдет. Может, в тот момент детство и кончилось.
Егор Беликов
«Древо жизни»
Когда я учился в школе, то наивно полагал, что можно доверять рецензиям Романа Волобуева в «Афише». Тем более что он весьма общими фразами описал фильм, который, кажется, снился мне всю жизнь. Я взял на сеанс родителей, что усугубило сокрушительный эффект: я был разбит, совсем не готов к такой глубинной эсхатологии.
Еще вспоминается мой первый показ на Каннском фестивале. Это уже приятный опыт. Так получилось, что я заполучил эту шальную командировку почти случайно, и это был фактически мой первый в жизни смотр. И вот я вхожу на первый показ, чудом успеваю, и сначала идет гениальная заставка — камера летит по прозрачным ступеням из светлой средиземноморской воды к небесам под музыку Камиля Сен-Санса, современника Люмьеров, а в небесах — логотип фестиваля со знаменитой веткой. Я уже на этом месте чуть не умер прямо в кресле, и еще приятнее стало, когда начался фильм, а в тот год фильмом открытия была «Светская жизнь» Вуди Аллена. Тогда я окончательно утвердился в мысли, что хочу работать кинокритиком, чтобы иметь возможность туда ездить.
Михаил Трофименков
«Подозреваются все»
Самые сильные впечатления, естественно, самые первые. Мне три года, но я помню летний Фальшивый Геленджик (безлико переименованный в Дивноморское), гроздья винограда, сходящиеся великаны-смерчи над морем и авто, несущееся над головой, на фоне иссиня-черного неба. Это я с родителями смотрю «Фантомаса» в открытом кинотеатре.
Дальше — первый ужас, нырнувший с экрана в мою маленькую жизнь. В ДК имени Орджоникидзе наискосок от моего дома на Васильевском острове добрые знакомые билетерши пускали детей на все подряд, включая венгерский (это я сейчас уточнил, а так-то был уверен, что румынский) детектив «Подозреваются все».
И, наконец, кино стало спутником моей жизни благодаря «Кинематографу» — кинотеатру Госфильмофонда в ДК имени Кирова тоже в двух шагах от дома. Мама покупала туда абонементы на тематические программы. Мне было лет восемь, когда дедушка заболел, и я вместо него пошел с мамой и бабушкой смотреть что-то там. «Что-то там» оказалось «Семью самураями» Куросавы. Это был действительно мистический опыт. Передо мной распахнулась волшебная дверь в загадочный, фантастический, непредсказуемый мир, который называется кинематографом. И я в эту дверь вошел. И по большому счету неважно, что мир этот кажется мне спустя сорок с лишним лет уже не загадочным, а прискорбно предсказуемым. Наверное, это мои проблемы, а не его.
Ольга Шакина
«Побудь в моей шкуре»
Я ничего не могу вспомнить о самом первом впечатлении, честно. Но я отдаю себе отчет в том, кто погрузил меня в самое ценное и продуктивное из испытываемых человеком ощущений — недоумение пополам с желанием понять, что за этим недоумением стоит, и почти полной невозможностью это сделать. Это Джонатан Глейзер.
До поры до времени я не понимала, что в нем особенного. Ну да, просто очень талантливый человек. Все изменилось после венецианского сеанса «Побудь в моей шкуре» — он тогда был в конкурсе. Я, как часто бывает, опоздала на сеанс. Сходу не увидела свободных мест и решила присесть на ступеньки между рядами. Думала, посижу, замечу свободное кресло и потихоньку переберусь туда.
Осмотреться не получилось: я просто не смогла отвести от экрана глаз. Весь фильм я просидела на ступеньках, застывшая, как те шотландские гопари, которых Йоханссон заманивает в инопланетную жижу; полностью растворилась в жиже, которую развел для меня Глейзер.
Между мальчиком-лгуном и мальчиком, который живет не первую жизнь, — в «Рождении». Между стареющим бандитом и вечным злом — в «Сексуальной твари». Между человеческим лицом героини Йоханссон и ее наполнением, тотально противоположным человеческому. Она смотрит на проявления жизни с точки зрения не-жизни, и это охрененно показано: с помощью монтажа звука (череда гласных и согласных в начале — инопланетянка осваивает речь), камеры (ракурс, с которого она смотрит на пловца, идущего на смерть ради ребенка), света (трюк с теплой домашней лампой, которой она светит себе между ног).
И в его исторических брит-поп-видео было то же самое. Пересмотрите «Song for Lovers» — почему Ричард Эшкрофт не услышал девушку, стучавшуюся в дверь? Потому что жрал бутерброд? Загадка, которая никогда не будет отгадана, даже если кто-нибудь даст ответ.
Егор Москвитин
«Восхождение»
Очень сложно выбрать. Да и что назвать впечатлением — фильм, сцену? То, как закрывается дверь в «Крестном отце»? То, как улыбается девочка на пляже в «Сладкой жизни»? Я никогда не забуду, как рассеивается «Мгла», проклиная собственного героя, как умирает «Профессионал», как под музыку Артемьева прощаются со зрителем и друг с другом герои «Своего среди чужих, чужого среди своих». Или как проигрывают в голове разные сценарии своей жизни расставшиеся влюбленные из «Ла-Ла Ленда». Пусть главным киновпечатлением жизни будет фильм «Восхождение» Ларисы Шепитько.
Алексей Филиппов
«Сталкер»
Для меня первым даже не катарсисом, а эмоциональной аннигиляцией стал «Сталкер» Тарковского, но не от соприкосновения с искусством. «Сталкер» оказался актом сотворчества — меня как зрителя и Тарковского как автора, который позволяет (и даже приветствует) креативный зрительский потенциал.
Несмотря на прочтение «Пикника на обочине» и представление о Тарковском как авторе, скажем так, сложном. «Сталкер» оказался одним из самых страшных фильмов, которые мне довелось увидеть, почти 163 минуты чистого саспенса в ожидании «сейчас попрет».
Следующие просмотры «Сталкера» рвали меня на части уже совсем по другим причинам; долгое время он был одним из немногих фильмов, который стабильно выбивал из меня слезу и про которые можно было сказать «смотрю с любого места». Ни ощущение раздавленности после «Трудно быть Богом», ни благодарная киноманская истерика после «Корпорации „Святые моторы“», ни зуд ужаса от «Отвращения» Поланского или абсолютный гипноз «Блю» Джармена не оставляли того эффекта.
Однако у анекдота есть и неожиданный финал. В прошлом году я впервые посмотрел «Сталкера» на большом экране, и магия неожиданно развеялась: вылезли все швы, не слишком плавные переключения между логикой и пластикой разных видов искусств, которые Тарковский встраивал в свой киноязык; трип потерял свою абсолютную прелесть, превратился из тотального опыта в набор каких-то кодов и приемов.
Марат Шабаев
«Некромантик»
В восьмом классе мне попался странный немецкий фильм под названием «Некромантик». К тому моменту я уже насмотрелся американского мейнстримного хоррора вроде «Пилы», поэтому был уверен, что шокировать меня будет трудно. Поначалу все было тошнотворно — главный герой ликвидирует расчлененные части тел после ДТП, — но терпимо. Когда дошло до первой сцены некрофилии, все стало невыносимо натуралистично, но пришлось пересилить себя и досмотреть до конца. Сиквел «Некромантика» запустить я так и не решился.
Только через несколько лет пришло осознание крутости режиссера Йорга Буттгерайта, который за копейки создавал ощущение просмотра настоящего снаффа, к тому же откровенно издеваясь над цензурными ограничениями в ФРГ.
Никакие трансгрессивные фильмы и «извращенные» хорроры не могли вызвать такого же по силе чувства отвращения. А Буттгерайта я в конечном итоге очень полюбил и теперь советую всем друзьям его «Короля смерти» — брутальный сборник маленьких новелл про смерть и кино.
Алиса Таежная
«Вход в пустоту»
Когда мне было, кажется, 12 лет, в 1999 году, я посмотрела «Красоту по-американски». В кино. Я была чуть младше, чем одна из героинь — девочка-подросток, которая хочет, чтобы ее отец наконец умер и избавил ее от кучи страданий; довольно типичный подростковый расклад. Второе — фильм Гаспара Ноэ «Вход в пустоту», который я увидела в двадцать, и с первых же кадров я была поражена фантастическими титрами, на которые наложился один из любимых моих треков («Freak» LFO).
В обоих случаях я была в шоке от того, как фильм вдруг переносит тебя в другое измерение, заставляет посмотреть туда, о чем в обычной жизни даже страшно подумать.
Автор: Тимур Алиев
Верстка и иллюстрации: Анастасия Голик