Егор Баранов: «Мир „Аванпоста“ — из грязи, пота и крови»

Действие фильма происходит в 2030 году. В результате неизвестного катаклизма в мире пропали связь и электричество. Везде, кроме ограниченной территории в Восточной Европе, в которую входит и Москва. Занять и исследовать местность пытается особый отряд, но далеко не сразу получается понять, что случилось и кто враг.

«Аванпост» снял Егор Баранов, который дебютировал комедией «Самоубийцы», успешно продолжил карьеру сериалом «Фарца» и благодаря франшизе «Гоголь» заслужил репутацию человека старательного и креативного.

«Это попытка сделать темный sci-fi»

— Фильмов про вторжение, постапокалипсис, карантин снято довольно много. Как в такой ситуации сделать что-то новое?

— Изначально в идее (сценариста) Ильи Куликова было зерно, которое давало и драматургический, и философский пласт этой истории и являлось сутью концепта. На мой взгляд, эта суть оригинальна. Она дает уверенность в том, что наша история не вторична. Еще мне кажется, что хорошая фантастика при сеттинге в будущем говорит все-таки про сегодняшний день. И в «Аванпосте» есть атмосфера, схожая с реалиями нашего времени. Есть ощущение, что мы живем в некой изоляции, мы все время ищем какого-то неизвестного врага; периодически возникает мысль, что мир сошел с ума и завтра начнется Третья мировая. Этим страхом перед неизвестностью, перед каким-то монстром, орудующим в темноте, мы пропитывали и фильм.

— А с визуальной точки зрения? На что вы ориентировались, создавая картину постапокалипсиса?

— Здесь мы не ставили перед собой задачу извернуться так, как никто не делал. Но пытались понять, какая она, Москва будущего. Как бы она могла выглядеть реалистично и убедительно через 30 лет? Если вспомнить «Бегущего по лезвию», классику киберпанка, там очень многое построено на эстетике азиатских кварталов. Позже эту тенденцию подхватил весь Голливуд. У нас это тоже есть. Поскольку Собянин (мэр Москвы. — прим. ред.) все вычищает, то, очевидно, это будет город с чистыми тротуарами, где все выхолощено. Плюс хотелось внести больше сталинского ампира, который никуда не денется, а переживет и киберпанк. Чайна-тауна в Москве нет, но условный мусульман-таун вполне мог бы быть.

— На Западе про постапокалипсис уже умеют говорить с юмором. У нас же все по-прежнему серьезно и драматично. Как вы выбирали интонацию?

— Я люблю иронию, но все зависит от конкретного проекта и жанра. В данном случае у нас все-таки была попытка сделать такой очень темный sci-fi. Кажется, у нас этого тоже не хватает. Но я не совсем согласен с тем, что у нас все с серьезной интонацией. Взять то же «Притяжение». Для меня это такое в хорошем смысле подростковое кино, там есть место юмору, а все конфликты легче, чем могли бы быть. Мир «Аванпоста» другой, он такой из грязи, пота и крови.

«Точно знаю, чего хочу и от актера, и визуально»

— С кем из актеров ни поговоришь, у всех по поводу вас сплошные восторги. Что вы с ними делаете?

— Я вообще не считаю, что замечательно работаю с актерами. Знаю многих режиссеров, кто делает это гораздо лучше, кто точнее трясет из актеров душу.

— Вы это так называете.

— Ну да, иногда это приобретает такие обороты. Но я всегда точно знаю, чего хочу в кадре и от актера, и визуально. Из общения с актерами я понял, что это их и подкупает. У актера нет страха, когда он видит режиссера, понимающего, что нужно. Часто бывает не так, из-за чего возникает много путаницы. Когда у актера нет конкретной задачи, то любую фразу можно произнести в 500 разных версиях. Я снимал как-то раз рекламу, а на рекламе главным считается заказчик, который часто не знает, чего хочет. Отсюда возникает 500 дублей фразы «Приходите к нам». Это не шутка, буквально так и случается. Я шел и думал: ролик 20 секунд, да я его сниму за пару часов. На четырнадцатый час я понял, что отснят миллион вариантов, конца и края этому не видно, и люди точно не понимают, чего хотят. Я как раз понимаю.

— В вашем новом фильме снялись Лавроненко, Федоров, Чадов — такой брутальный мужской каст. А что вы хотели от актрис, особенно на фоне феминистического тренда?

— Не то что мы ставили перед собой задачу какие-то феминистские вещи протащить в кино, но, показывая отношения мужчин и женщин в условиях войны, мы невольно эту зону затрагиваем.

Для героини Ксении Кутеповой, подполковника разведки, война — это уже просто работа. А вот для героинь Лукерьи Ильяшенко и Светы Ивановой это что-то новое. Это два довольно разных по своей сути характера. Героиня Лукерьи — военный медик и в каком-то смысле все равно боец. Она цинично смотрит на жизнь, не против свободных отношений, то есть это не та девушка, которая видит целью жизни найти мужа и завести ребенка. У нее есть своя драма, которую мы постепенно узнаем. Героиня Светы Ивановой, наоборот, такой семейный светлый человек, но живущий в отношениях с нелюбимым человеком. В далеком прошлом она пережила насилие, поэтому вечно борется с комплексом жертвы, для чего идет в военные корреспонденты, чтобы доказать самой себе, что она сильная.

«Любой креативный процесс непредсказуем»

— Читал, что вас разочаровал фильм «El Camino: Во все тяжкие». Как думаете, в чем причина неудачи? В коммерческом компромиссе, на который пошел Гиллиган?

— Не понимаю. Всегда казалось, что у него все продумано. Пять сезонов «Во все тяжкие» были написаны заранее, то есть было понимание, куда герой движется. Почти та же история с «Лучше звоните Солу». Не кажется, что Гиллиган стал бы делать что-то ради денег и по принципу «как-нибудь выкрутимся». Но фильм выглядит именно так. «El Camino» оказался для меня бессмысленным набором сцен без драматургии и героя. Просто известный нам персонаж куда-то едет. Попутно с ним происходят не очень интересные сцены, часть из которых просто нужна была, для того чтобы удовлетворить поклонников. Есть даже такое слово — «фан-сервис». Зачем это нужно? Что это дает? Визуально тоже не очень получилось. Может, некрасиво так бомбить кино, будто я сейчас какой-то блогер-обзорщик, но в целом фильм разочаровал.

— А вы сами шли на коммерческие компромиссы?

— Снимать вот так сиквелы — нет. Но в ходе работы над фильмом компромиссы бывают, в том числе коммерческие. Типа давай поменьше жестокости в кадре. Или: слишком страшно получилось. Мы все-таки не хотим 18+, хотим 16+. Такое бывает, но нечасто. Я стараюсь на берегу договариваться обо всем с продюсерами и работать с теми из них, кто компетентен в своей работе. Пока мне доводилось сотрудничать с лучшими представителями нашего продюсерского цеха. Они понимают, чего я хочу. Я им честно говорю: давайте делать так. Если иначе, тогда не со мной.

— То есть вы не очень сговорчивы?

— Да, при этом я не конфликтный, не истерик. Позиция режиссера «либо будет по-моему, либо я хлопну дверью и убирайте мою фамилию из титров» не имеет смысла. Кино от этого не выиграет, ты — тоже. Надо понимать, что и продюсер — это не просто человек с кошельком, он задумал проект не только из финансовой выгоды, но и из творческих побуждений. Любой креативный процесс непредсказуем. Подстраховаться на берегу можно лишь от технических проблем. Например, заходишь в проект, тебе говорят, что у нас на все хватает денег, а потом в процессе оказывается, что тебе надо снять кино не за 50 дней, а за 30, потому что хотят сэкономить. От этого я защищаюсь.

«Чертенка надо в себе душить»

— Вы могли бы назвать себя человеком, который топит за российское кино?

— Нет, я не обладаю никакими патриотическими свойствами. Я своим творчеством представляю не страну, а себя. Я не несу ответственность за деятельность нашего правительства, как и оно не несет ответственность за меня. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы российское кино имело большее международное влияние.

— Вам не кажется, что прежде хорошо обрести хотя бы национальное?

— В том числе. И это сложнее. Не исключаю путь, при котором наше кино будет иметь национальное влияние лишь после того, как получит международное. У нас же по-прежнему нет пророка в своем отечестве.

— Сейчас, когда выходит российский фильм, все киносообщество начинает поддерживать его в соцсетях, зазывать зрителя, радоваться сборам. Солидарны?

— Внутри меня борются две позиции. И я не исключаю, что то же самое происходит в любом кинематографисте. Я сам недавно опубликовал пост о фильме «Текст», который мне очень понравился. Было обидно, что он не так много собирает. Я написал с призывом, но на деле с желанием высказать свои впечатления о фильме. Или же писал о прекрасном фильме Андрея Смирнова «Француз». Мне нравится, что, с одной стороны, становится незазорным похвалить коллегу. Раньше было ощущение, что все хотят, чтобы только у них получалось, а остальные успехом не обладали.

— Это и есть вторая позиция?

— Да, смотришь чужую картину, а внутри все равно живет маленький чертенок, который говорит: нет, только я должен быть хорошим, а все остальные — чуть-чуть не очень. Это неправильно, чертенка надо в себе душить. Этим мы сейчас активно и занимаемся. Только это к словам Владимира Соловьева не относится. Я ведь родом из Екатеринбурга (в мае 2019 года телерадиоведущий сказал в своей программе на «Вести FM»: «Приеду в Ебург вас, чертей, гонять!» — Прим. ред.).

В целом правильно, что киносообщество друг друга поддерживает. А еще лучше, когда и зритель.

— Меняется ли его отношение?

— Год назад, когда мы выходили с «Гоголями», было ощущение, что меняется. Не из-за выхода конкретно «Гоголя» и его успеха, а в целом по выходе картин коллег казалось, что зритель стал лоялен к русскому кино. Но начало этой осени я ровно по-другому ощущаю. Становится очень неприятно, когда ты работаешь по 16 часов в день, все из рук вон плохо, бюджета не хватает, приходишь домой, вылезаешь в интернет, и на тебя падает куча говна. Когда под трейлером «Аванпоста» кто-то пишет: «Я почти досмотрел ролик до конца, было так круто, но тут я понял, что кино русское, так что ну его нафиг». Что за национализм против собственной нации? Дайте шанс. Я понимаю, что русское кино само подорвало веру в себя, но в то же время сейчас ощущение, что это уже происходит на каком-то автомате, без конкретного взгляда на кино.

— Жанровое кино в России нередко становится объектом насмешек. В чем причина такого отношения?

— Мы часто используем жанровые ходы, а вместе с ними и клише, свойственные американской культуре. Очень важно отсекать одно от другого. Грубо говоря, странно же, когда герои цитируют «Терминатора», находясь в Бибирево. Ситуации должны быть убедительными, соответствовать социально-бытовым аспектам, российским реалиям, герои — нашему психотипу. Здесь важно найти баланс. Другое дело, что у нас на начальном этапе становлением жанрового кино занимались немного не те люди, то есть те режиссеры, которые никогда не снимали жанр, они вышли из ВГИКа и вдохновлялись творчеством Михалкова. Прекрасным творчеством, не имеющим ничего общего с жанровым кино. Да и вообще, даже нас во ВГИКе учили, что жанр — это плохо. Забудьте это слово. Но я все равно считаю, что жанр — это код, который позволяет вам быстрее вместе со зрителем прыгнуть в определенный мир, атмосферу и настроение. И это не значит, что вы нашли тупой легкий путь.

— А авторское кино снять не хотели бы?

— Любое кино нужно делать больше года. Те авторские мысли, которые у меня есть, не настолько меня захватывают, чтобы я потратил на них год своей жизни. Если у меня выбор — делать что-то масштабное, что увидят 2 миллиона зрителей, или снимать для 100 тысяч, то я выберу аудиторию пошире.

Единственное, что я сделал бы на любую аудиторию, — это «День опричника» (по повести писателя Владимира Сорокина. — прим.ред.). Если бы мне сейчас сказали: «Есть финансирование, давай снимать», — то я бы взялся. Еще бы, конечно, потребовалось полное отсутствие цензуры. Или после этого уезжать из страны.

— По вашим соцсетям видно, что вы неравнодушны к происходящему в России. Насколько, вам кажется, нужно говорить об этом в жанровом кино? И есть ли такие возможности?

— Возможности есть. Раз уж в «Вечернем Урганте» удается какие-то три копейки вставить. В целом считаю, что это нужно. Я против позиции, что кино должно учить. Морализаторство — это плохо. Но если что-то болит у автора, то он имеет право поговорить об этом в кино. Если бы у нашего кино было больше пересечений с реальностью, то это пошло бы на пользу. Проблем в России много от того, что мы не говорим о проблемах. Замалчиваем их на федеральных каналах, в семьях, а проблемы никуда не деваются, они нарастают и превращаются в снежный ком, который потом просто невозможно игнорировать.

У нас была ситуация с сериалом «Sпарта». Когда я начал его монтировать, вышел «Мистер Робот», и стало ясно, что мы попали в визуальный тренд. Хотелось, чтобы наш сериал вышел вовремя. Но он пролежал на полке два года, потому что Первый канал боялся, что это слишком острая тема: дети, насилие, школа. Сейчас так нельзя, цензура не позволяет. Появись сейчас сериал «Школа», он бы тоже так просто не вышел. В итоге «Sпарту» выпустили, но сделали это максимально незаметно, во время чемпионата мира по футболу, по ночам. До этого сериал должны были выпустить в январе, за полгода до этого. Буквально за три дня до эфира произошла драка в пермской школе, и показ отменили, побоялись. Я не говорю, что наше кино вправило бы кому-то мозги. Но можно предположить, что если бы сериал вышел, то о нем хотя бы заговорили. И эти ребята вполне могли бы подумать: ну что мы сейчас будем делать так же? Им бы просто показалось глупым повторять поступки из какого-то сериала. И это могло бы спасти жизни. Поэтому я и считаю, что проблемы нельзя замалчивать, о них нужно говорить. В том числе и в кино.