Грязно-бурые улицы, темные каналы, гостиные с психоделическими обоями, лаборатории с заспиртованными уродами — вот непременный сеттинг фильмов об Англии конца XIX века или картин, очарованных ей (как вышедший в прокат триллер «Девятая»). Какие темы и конфликты эпохи скрываются за этими декорациями? Рассказывает заместитель главного редактора журнала «Сеанс» Василий Степанов.
Эпоха королевы Виктории в Британии да и по всему земному шару (в конце концов, когда Ее Величество скончалась в 1901 году, над Британской империей буквально не заходило солнце) продлилась слишком долго, чтобы ее можно было охарактеризовать, перечислив всего лишь несколько понятий, описывающих нравы, устои и ценности ее подданных. Но если бы пришлось назвать всего одно слово, то это, безусловно, было бы слово «противоречие». Спокойствие огромной империи зиждилось именно на противоречиях и умении сочетать противоположности: одной ногой шагать в прогрессивное будущее, а другой — прочно стоять на традиции; стремиться познать и нанести на карту неизвестный мир и в то же время пестовать его тайны в сладостном обскурантизме. Это время тотального противостояния. Мужчин в их киплинговской доблести и женщин, таинственно мерцающих, словно богатые заокеанские колонии. Позитивизма и мистицизма. Современности и иерархических ценностей.
Стиль, порожденный Викторианской эпохой, прихотлив: если бы декораторы всерьез принялись восстанавливать антураж гостиных, спален и кабинетов, то зрители просто не разглядели бы героев на пестром фоне обоев, утвари, ковриков, тысячи мелочей, необходимых среднему викторианцу в быту. Но подсознательно и объективно этот бытовой кошмар считывается сегодня как имперский шик. В конце концов, именно так британцы и завоевали половину мира — закидали велосипедами, портпледами, складными ваннами. Набоков боготворил изобретенный англичанами душ, Керенский предпочитал гражданскому платью английский тренч. Победоносная, рациональная, очень предметная (в сиянии газовых фонарей, современного нарезного оружия, быстроходного флота), британская цивилизация не могла не привлекать своими успехами. Британия с ее судами, регламентами, традициями (подчас довольно нелепыми) и культом мягкой силы (кто если не британцы изобрели «вежливых людей», джентльменов, которые боксируют, грассируют и фланируют в ладном шерстяном костюме с заряженным револьвером в кармане?) была и остается рецептом успеха для любой страны с имперскими комплексами и амбициями. Неслучайно, скажем, такой интерес к стилю оградок, гаджетов, тротуарной плитки, латунных ручек и прочей смехотворной чепухи проявляют кинематографисты Японии и России. Обе страны — бывшие империи, проецирующие на Викторианскую эпоху тоску по собственному величию. Вспомним же, из каких тем и мотивов складываются викторианский стиль и тоска по нему (в кино).
Болезнь и норма
Типичные локации: кабинет врача, клиника
Помешанное на правилах викторианское общество делало все, чтобы расширять свое нормативное понимание мира, посвящая изрядное количество времени изучению того, что прежде, безусловно, могли бы счесть только отклонением. Казусы природы и загадки мироздания интересовали викторианцев, описание сложного и хаотичного мира было одним из средств его подчинения и структурирования. Среди важных локаций — кабинет естествоиспытателя, где все отклонения разложены по полочкам и упорядочены, анатомический театр или, даже лучше, университетская аудитория, приспособленная для демонстрации самых вопиющих курьезов (здесь можно легко показать, например, Джозефа Меррика из «Человека-слона»).
Или, скажем, психиатрическая клиника, где больные, казалось бы, надежно отделены от здоровых непроницаемыми для взгляда стенами («стыдно, когда видно» — эту русскую поговорку, кажется, изобрели англичане). Викторианские истории из сумасшедших домов прекрасно демонстрируют, как легко переключается режим «болезнь-норма»: здесь кто в халате, тот и врач; садисты-психиатры ничуть не менее больны, чем их пациенты (см. «Обитель проклятых»). Каждый житель империи за ладным костюмом и железобетонным социальным статусом скрывает такой комок фобий, травм и фантазий, что достаточно случайной искры, чтобы разжечь пламя безумия.
Преступление и наказание
Типичные локации: ночные проулки, трущобы, притоны, каналы
Где болезнь и безумие, там, конечно, и преступление. Викторианская Англия, кажется, первой осознала государство и общество как коллективное тело, а криминальный феномен сочла не просто проявлением грешной природы человека, но социальной болезнью. Эпоха, чтившая прогресс и полагавшаяся на познаваемость мира, породила самых известных сыщиков и самых известных преступников. Шерлок Холмс шел по пятам отборных маньяков. Первый серийный убийца (врач!) родом из викторианского Лондона, первые подпольные преступные организации — тоже. Было бы глупо применять новейшие методы криминалистики к банальным ограблениям и непреднамеренным убийствам.
Пожалуй, детективная интрига — главное, что подарила миру викторианская культура. Из темных, смрадных и безлюдных лондонских переулков, где обычно и находят тела бдительные лондонские констебли, вооруженные свистками и фонариками (ведь они сражаются прежде всего с тьмой), вышел Альфред Хичкок со своими mystery stories, а за ним и другие представители жанра. Английская готика и романтизм удачно легли на викторианскую повседневность с восковыми цветами, декоративными тарелками, всевозможными шкатулками. Где любовь к быту, там и улики. Поэтому чаще всего свои страшные деяния викторианские маньяки творят там, где уже ничего не испачкать — в пустых и заброшенных домах, безбытных лачугах бедняков или в местах большой транспортной активности — на улицах и набережных Темзы, которая с радостью примет любое тело.
Явное и скрытое
Локации: театр, рынок, паноптикум
Любовь к ширмочкам, оградкам, каминным экранам, настенным коврам, дубовым панелям, всяческим чехлам, балдахинам и гардинам ясно указывает: викторианское общество — это общество театра и представления. В мире, где так озабочены приличиями, где за каждой дверцей что-то таится, ничто не является тем, чем кажется. Каждый играет свою роль на протяжении всей жизни. Весь мир — театр. Достаточно выглянуть на улицу и зайти на рынок: один зажигательно стрижет, другой рекламирует рыбу, третий зазывает в павильон с уродами. Из всех представлений, впрочем, викторианец предпочитает воскресный балаган. Пока представители среднего класса ходили в настоящий театр, люди попроще направлялись в цирк уродов (как в «Человеке-слоне»), смотрели фокусы (как в «Престиже»), слушали комические куплеты (как в «Кутерьме») — все это было призвано отвлечь человека приличного от постоянного хождения по струнке.
В 1847 году журнал «Панч» писал, что Британию охватила настоящая «деформитомания» — народ требовал зрелищ и упивался лицезрением уродов в специальных паноптикумах. Трудно было удержаться и не заглянуть на Пикадилли в Египетский зал, где демонстрировали гимнаста Муху-Гнома или кого-то еще из коллекции легендарного Финеаса Барнума. Стыдиться тут было нечего. Барнума принимала у себя и королева Виктория. Как перформансы обставлялись и мистические практики — сеансы вызывания духов вроде тех, что посещал Конан Дойль. Если скелет и хранить в шкафу, то для того, чтобы однажды створки его приоткрылись, как театральные кулисы, и начался макабрический спектакль.
Мужское и женское
Типичные локации: спальня, столовая, гостиная, кухня, библиотека
Викторианская Британия — страна строгой половой разобщенности. Пока одежда всеми силами пыталась скрыть любые физиологические признаки телесного низа (кринолин, крой штанов — все было задумано предельно стыдливым, размывающим любую конкретику), законы, традиции, социальные практики были призваны мифологизировать половые свойства до состояния клише.
Вы — женщина? Значит, слабая, наивная, вечно больная, того и гляди рухнете в обморок, иррациональная, скорее всего, истеричка — в общем, идеальная жертва менсплейнинга и газлайтинга (см. классический «Газовый свет», давший название этому скорбному термину). Вы — мужчина? Значит, в состоянии отвечать за все. Беспечные дети, покорная мученица-жена, заокеанские колонии Ее Величества, эти наивные дикари — теперь все это ваша забота, сэр. Мужчина должен быть умным, рациональным, честным, образованным (для неустанного присмотра за менее образованными дамами — см. «Моя прекрасная леди»), иначе — крах. Понятно, что в таких обстоятельствах джентльмены редко доживали до седин.
Впрочем, есть вариант найти себе подходящую леди после смерти, как, например, сделал покойный капитан, викторианский служака, в прекрасном фильме «Призрак и миссис Мьюр» Джозефа Манкевича. Для этого нужно всего лишь встретиться, но это не так уж просто, так как английский дом обычно строго разделен на мужскую и женскую зоны влияния: женщина командует кухней и проводит время в светлой гостиной с рукоделием, мужчина ушел на работу или отдыхает в библиотеке с трубкой и хересом (делает вид, что читает). Так что встреча может состояться только в столовой или спальне. Если, конечно, он не задержится на службе.
Детское и взрослое
Типичные локации: сад, детская
При королеве Виктории, которую к концу правления вполне заслуженно называли Бабушкой Европы, семья была превыше всего. Самыми продаваемыми книгами Британии того времени были книги по домоводству, этикету и назидательные брошюры. Воспитание было основой внутренней политики. Неслучайно именно во второй половине XIX века в Соединенном Королевстве расцветает детская литература и формируется современный культ детства. Кэррол, Стивенсон, Диккенс — все они так или иначе писали о детях и для детей, книга должна была подготовить читателя к трудностям будущей жизни. Ребенку позволялась та иррациональность, которая не приветствовалась во взрослых. Ребенок мог, например, задуматься и выйти в сад, по-британски пышный, возможно, даже с оранжереей (еще одно следствие колониальной политики), в саду природа раскрывала ему свои загадки. Там дети могли общаться с призраками (см. экранизацию «Поворота винта» — «Невинных» Джека Клейтона), феями и чудовищами. Не оставляло их коварное волшебство и в спальне — недобрые тени сгущались по углам среди игрушек.
Детство было временем подгонки характера, эпохой обтесывания будущего винтика общества и его настройки под многочисленные правила и установки, чтобы в конце концов он мог занять место своего отца или матери (зависит от пола — см. «Затерянный город Z»). Поэтому ребенка любили и жалели еще сильнее. Для взрослых несмышленыш и фантазер словно был напоминанием (причем необязательно живым, ведь детская смертность держалась на фантастически высоком уровне) о той славной эпохе, когда и они проявляли завидную живость. Начало XX века породит миф о безоблачном викторианском детстве: появятся Питер Пэн под присмотром Венди и капитана Крюка, еще позже к ним присоединятся Бэнксы под наблюдением Мэри Поппинс. Детей нельзя оставлять без присмотра — это добропорядочный викторианец должен помнить всегда.
Познаваемое и непознаваемое
Типичные локации: лаборатория, церковь, кладбище
Дарвинизм, финальные географические открытия, технологическая лихорадка. Все плоды викторианского позитивизма на поверхности. Стимпанк и канонический Шерлок Холмс, тренирующий серые клеточки и тратящий время не только на слежку, но и на лабораторные эксперименты (в мрачных комнатах с ретортами, хирургическими инструментами и прочим малопонятным скарбом), — все это плоды Викторианской эпохи. Однако обратной стороной любой одержимости, в данном случае одержимости рацио, часто становится ее полная противоположность — иррациональность, мистицизм, ощущение зыбкости вроде бы основательного бытия. Смерть — эта неприличная особа, невнимательная к распорядку дня и правилам — будила в викторианце острый интерес. А связанные с ней процессы заставляли задуматься о том, что под маской упорядоченного мира все-таки могут лежать хаос и бездна. Об этом напоминала каждое воскресенье проповедь священника.
Но иногда бездна все-таки разверзалась чуть дальше, чем ближайшее церковное кладбище, там, где заканчивалась западная Европа, а вместе с ней и зона цивилизационного английского влияния — в загадочной Трансильвании (см. «Дракулу»), а может, и прямо на соседней улице (в экранизации истории о Джекиле и Хайде «Мэри Райли» граница проходит в голове обычного лондонца, совершенно рационального ученого). Но, конечно, прежде всего жертвами мистицизма и прочих таинственных материй становятся дамы (см. «Анжелику»). Что делать, такова в глазах эпохи их слабая женская природа.
Современное и традиционное
Типичные локации: гараж, мануфактура, суд
Традиции и регламенты имперского общества, его школы, дома призрения, суды, тюрьмы, больницы, уставы, законы и даже распорядок дня — все работало на победу над хаосом, а хаос был неизбежен в такой большой и разнообразной стране (хоть и в разумных пределах). Как это выглядит на практике, можно понять из кинокомикса «Лига выдающихся джентльменов», где несколько слишком разных героев викторианской популярной литературы — волы, трепетные лани, лебеди, раки и щуки — запряжены в одну экстремальную повозку. Но любая борьба за эффективность, любая реформа жизни, любая научная деятельность еще стремительнее приближали крах жесткой имперской системы. Техника сообщила размах преступным планам, мануфактуры стали идеальным местом для мятежа, прогресс вооружил зло.
Неважно, что именно упорядочивалось, английский ли это язык (составление Оксфордского словаря в «Играх разумов» — впечатляющий пример того, как работает прогресс даже в безобидной филологии) или военное дело — в каждом шажке прогресса и кашле двигателя внутреннего сгорания слышался предсмертный хрип старого порядка. В конце концов, викторианский мир разрушила не смерть великой королевы в 1901-м, а смертельная свара, начавшаяся в 1914-м, когда Европа впервые решила отказаться от устоев и воинских традиций ради эффективного смертоубийства. Скорострельность пушек и протяженность окопов отныне стали важнее чая с молоком и сэндвичей с клубничным джемом.
Русское викторианство
За сто с лишним лет викторианский стиль стал поистине интернациональным, оторвавшись от своих корневых конфликтов и сюжетов. Что общего между Диккенсом, Шоу, Киплингом и французской выставкой спецэффектов «Видок», японским стимпанком «Стимбой» или российским «Статским советником»? Разве что очарованность последних дедуктивным методом, эстетикой паровой машины да имперским могуществом соответственно.
Англомания в русском кино, впрочем, обусловлена исторически, как мы писали выше. Если Москва — третий Рим, то Петербург — второй Лондон. Мрачный, промозглый, грязный. Здесь по улицам ходят свои поданные из колоний (как алеуты в «Дуэлянте» — кажется, в жизни их было даже больше), здесь также кипит общественная жизнь с тайными обществами, революционерами, студентами, кокотками, великими писателями и балами. Здесь творятся ужасные преступления и безостановочно идут странные представления. В конце XIX века Россия — вторая главная империя, вечный догоняющий в погоне за британским величием, и от англичанки здесь одновременно в бешенстве и без ума. После поражения в Крымской войне она бесит и восхищает своей хозяйственностью. «У англичан ружья кирпичом не чистят», — пытался донести патриотичный Левша до своего начальства, да так и помер.
Русское англоманство легко пережило революцию, в советское время тихо вздыхало по Англии как по западному бытовому раю за просмотрами ленфильмовского «Шерлока Холмса» и «Принца Флоризеля», которые сегодня смотрятся жесткими пародиями на быт клетчатых мистеров. А в начале нулевых переродилось в тоску по собственному утраченному величию. Викторианский стиль почему-то прочно связался и перепутался в исторической памяти с русским XIX веком. То ли из имперской меланхолии и ресентимента, то ли по каким-то другим, более туманным причинам. Грянул Акунин со своим Фандориным, который ловил Джека-потрошителя, но кинематографисты приспособили петербургскую натуру для жанровых игр с щедро подобранным реквизитом даже раньше. За примерами далеко ходить не нужно: от богато декорированного цветами, псевдокитайским фарфором и драпировками «Господина оформителя» до «Про уродов и людей» с его чисто викторианской страстью к новейшим технологиям, темным закоулкам психики и клетчатым костюмам.
Удивительный «Дуэлянт» вообще заменил все русские реалии и манеры на англосаксонские, начиная от регламента проведения светских раутов и заканчивая совершенно диккенсовскими картинами уличной клоаки. Чего стоит одна великая лужа у Исакия, переплыть которую можно разве что на лодке!
А сейчас в кино идет мистический триллер Николая Хомерики «Девятая», герои которого живут в той же русско-викторианской вселенной (то есть буквально — оба фильма спродюсированы Александром Роднянским и Сергеем Мелькумовым, которые хотят делать целую серию жанровых картин о туманном и опасном Петербурге рубежа веков). Даже декорации тут те же самые: холодит нервы комната для спиритических сеансов, явно переделанная из анатомички (вот оно, единство противоположностей), рабочие кварталы утопают в грязи, как Флит-стрит, хмуро ходят тучи над побелевшими соборами, тут и там мелькают готические своды, колониальные артефакты. Есть и настоящая кунсткамера — собрание всяческих редкостей и диковин в кабинете мистика Голицына (Юрий Колокольников). «В большую черную карету тянет девку господин», — зачитывает показания сыщик. По всему городу находят выпотрошенные тела. А главная героиня вообще англичанка!
