Израильтянин Надав Лапид с блестящей, бодрой и небанальной драмой о герое войны, пытающемся найти себя и Землю обетованную. В Париже, подальше от Израиля.
Только что демобилизовавшийся израильтянин Йоав (Том Мерсье) прилетает в зимний Париж, вселяется в чью-то брошенную и неотапливаемую квартиру и к утру оказывается голым человеком на чужой земле: пока он моется в душе, кто-то похищает все его вещи, включая трусы и спальник. Потерявшего от переохлаждения сознание Йоава находят соседи — Эмиль (Кантен Дольмер), молодой клерк, воображающий себя писателем, и его подруга Каролина (Луиза Шевильо), академический музыкант, играющая на фаготе. Обогрев незнакомца, они одевают его с ног до головы в Kenzo, вручают полиэтиленовый пакет с рубашками, айфон и пачку евро. Йоав вселяется в новую квартиру размером с чулан, затыкает дырку в стене ворохом модных шмоток и принимается изживать в себе израильтянина.
Для эмиграции в Париж он явно выбрал не самое лучшее время: после участившихся терактов и случаев нападения арабов на французских евреев диаспора наоборот массово едет в Израиль. Кое-кто, впрочем, остается в стране — израильские силовики, в свободное от работы время устраивающие бои без правил с французскими националистами, или еврейские двойники Тесака. Один из таких лютых парней ходит по вагонам метро в кипе, мыча гимн Израиля прямо в ухо всем пассажирам мужского пола. Через пять минут экранного времени его уже поволокут по асфальту хайвея привязанным к бамперу машины.
Йоав хочет полностью порвать с милитаристским менталитетом, перестать чувствовать себя обитателем осажденной крепости, в которую превратилась мечта о Земле обетованной. Он отказывается говорить на иврите даже с соотечественниками и постоянно учит французский, повторяя про себя синонимы. Денди с виду, нищий на самом деле, он старается не соблазняться красивыми видами Парижа, не поднимать глаза на шпили соборов, желая уловить внутреннюю суть города. Он охотно делится рассказами об израильской жизни с другом Эмилем, отдавая сюжеты своей жизни писателю, отрекаясь от своего прошлого, так же как его прадед-сионист, приехавший в Израиль до Второй мировой, отказался от родного идиш и перешел на иврит.
Точно так же и режиссер Надав Лапид 20 лет назад приехал из Израиля в Париж без вещей и бесконечно бродил по улицам и набережным, зубря французские синонимы. Сейчас Лапид — один из ключевых авторов израильского кино. Его фильм «Воспитательница» был недавно переснят в Америке с Мэгги Джилленхол в главной роли.
«Синонимы» он называет фильмом автобиографическим, но вовсе не политическим, мол, вопросы самоидентификации актуальны сегодня для людей разных стран и континентов. Конечно, Лапид лукавит: это очень израильская история, пропитанная любовью к Израилю, болью за его будущее и отторжением его настоящего одновременно. Но это еще и мастерски снятый фильм. Очень абстрактный, почти сказочный поначалу, он обретает форму и убедительность по мере того как герой все совершеннее овладевает французским и складывает свои впечатления от страны в цельную картину, пока наконец сцены из настоящего не уравниваются в связности и реализме со зрелищными флешбэками из прошлого (имеется, например, эпизод из армейской жизни, в котором герой отбивает ритм французского шансона выстрелами из автомата).
Но Франция тоже оказывается не тем раем, о котором учат Йоава на курсах по натурализации эмигрантов. Да и есть ли такой рай? Учащихся просят спеть «Марсельезу», потом гимн своей родной страны. В тексте каждого — кровь, смерть, война. Во время съемок для гей-журнала (чего не сделаешь от голода!) Йоав встречает ассистентку фотографа, палестинку Ясмин. Сразу же после ритуального французского приветственного поцелуя она сообщает, что не будет с ним разговаривать, раз он израильтянин. Война, на которой герой получил серебряную звезду (как Данила Багров, он предпочитает говорить, что служил скучно), настигает его и за тридевять земель.
Свобода, равенство, братство — правда или очередная ложь системы? Разгадавший тайну Парижа и его зажиточных обитателей эмигрант в модном желтом пальто поднимает, наконец, глаза на Нотр-Дам и стреляет по нему из воображаемого автомата. Он уверен, что у «них» то же самое, что у «нас».
