Надин Лабаки: «Не знаю, каково это — продать свою 11-летнюю дочь»

Фильм рассказывает о смышленом 12-летнем Зейне, влачащем нищенское существование в бедном квартале Бейрута. Он работает на улицах города, следит за младшими братьями и сестрами и всеми силами пытается помочь родителям. Когда его младшую сестру продают замуж, он сбегает из дома и вскоре знакомится с нелегальной иммигранткой из Эфиопии, Рахиль, которая доверяет ему уход за своим годовалым ребенком Йонасом. Когда девушку арестовывают, Зейн, оказавшийся без крыши над головой, берет заботу о ребенке на себя. После всех злоключений мальчик оказывается в тюрьме, где решает подать на своих родителей в суд за то, что они дали ему жизнь в несправедливом мире.

Душещипательную историю сняла актриса и режиссер Надин Лабаки, чьи предыдущие трагикомедии также рассказывали о проблемах ливанского общества и попадали в различные программы Каннского фестивали. «Карамель» поднимала тему запретной любви и ограничивающих традиций, а «И куда мы теперь?» рассказывал о конфликте между христианами и мусульманами на примере отдаленной деревушки. В «Капернауме» ливанка отходит от комедийной тональности (хотя в малых дозах юмор все же присутствует).

Главных героев играют непрофессиональные актеры, чьи жизни перекликаются с судьбами их персонажей. Зейн Аль Раффеа (Зейн) — беженец из Сирии, который на момент съемок никогда не был в школе и также был вынужден трудиться на улицах Ливана. Йорданос Шифероу (Рахиль) — нелегальная иммигрантка из Эритреи. Посреди съемок актрису арестовали, и продюсеры фильма c трудом смогли ее освободить, чтобы закончить съемки. Маленькую Болуватифе Трэжа Банкоул, которая играет Йонаса, депортировали вместе с матерью в Кению.

КиноПоиск поговорил с Надин Лабаки о том, как снимать такое кино и какие она возлагает на него надежды.

— «Капернаум» заработал для Ливана вторую подряд номинацию на «Оскар» (в прошлом году в гонке участвовало «Оскорбление» Зиада Дуэри). Что это значит для ливанского кино?

— Это действительно веха для Ливана, потому что у нас никогда не было крупной киноиндустрии. В последнее время из-за войны. У страны не было опыта и возможностей, чтобы обеспечить настоящую индустрию. Здесь по-настоящему сложно делать фильмы. Каждый раз поиск финансирования и съемочной группы — большая проблема. У нас очень молодая и скромная индустрия, и вторая подряд номинация на «Оскар» — национальная гордость в Ливане. Это радует.

— Ливанские кинематографисты помогают друг другу?

— Ливан — очень маленькая страна. Все знают друг друга. Кинематографистов мало, но все сотрудничают. Однако многие режиссеры — индивидуалисты. У нас их не так много, но у каждого есть собственный стиль и голос. Они все очень разные.

— Ваши предыдущие работы «Карамель» и «И куда мы теперь?» сильно отличаются от «Капернаума» методом съемки и настроением. Они также поднимали серьезные темы, но в них было больше юмора.

— Тема требовала другого подхода. Я работала с настоящими людьми, непрофессиональными актерами. У каждого из них в жизни идет своя борьба, и их личные истории очень похожи на истории их персонажей. Мне нужно было просто запечатлеть реальность такой, какая она есть. Я не хотела просто снимать обычный фильм, не хотела быть эгоистичной и навязывать людям свою точку зрения, что-то выдумывая. Мне хотелось сотрудничать с актерами, показать их правду и помочь им выразить себя. Думаю, что со временем становишься менее эгоистичным и начинаешь слушать других людей. Что касается метода съемки, то мы снимали в документальной манере ради свободы действий. Ручная камера позволяет быстрее перемещаться и работать маленькой съемочной группой. Нужно было быть готовым двигаться, когда в кадр начинала проникать жизнь или появлялось место импровизации.

— Вы опирались на сценарий во время съемок?

— У нас был очень крепкий сценарий, ведь я долго исследовала эту тему. Нужно очень хорошо разбираться в теме, чтобы импровизировать, иначе ты потеряешься в материале. Сценарий переписывался по ходу съемок, но сценарий — это только первый этап. Второй — съемки. Фильм постоянно менялся, поскольку мы много импровизировали, включали в кино моменты, которые неожиданно преподносила нам жизнь. При монтаже мы переписывали все снова, поменяли структуру.

— Вы говорили, что изменили свое мнение о бедняках и беженцах, когда готовились к фильму. Что вы имели в виду?

— Иногда я осуждала их как мать. Мне казалось, что я бы никогда не допустила, чтобы мои дети жили в таких ужасных условиях. Я видела, как совсем маленькие дети сидят в квартирах без присмотра, без еды и воды, синие от холода. Они весь день ходят в мокром белье, сами себя кормят. Такие дети умирают каждый день, потому что за ними никто не присматривает. Эти дети говорили мне, что их единственное желание — чтобы мать дала им одежду. Наблюдая за этим, сложно не осуждать родителей. Думаешь: «Как можно быть такой матерью?» Но когда я поговорила с их родителями, мое мнение изменилось. Я поняла, что нельзя судить людей, не побывав на их месте. Я никогда не голодала, никогда не жила в нищете, никогда не лишалась своего дома и всякой поддержки государства. Я никогда не была настолько невидима, как они. Я не знаю, каково это — продать свою одиннадцатилетнюю дочь какому-то мужчине, думая, что так ей будет лучше, потому что у нее хотя бы будут еда и одежда. Это ведь порочный круг. Эти люди сами выросли в таких же условиях и не знают другой жизни, а система не ищет никаких решений проблемы.

— Почему вы вообще решили снять фильм о бедных слоях населения Ливана?

— Ситуация в Ливане настолько сложная, что ее просто нельзя не замечать. Дети бегают без присмотра по улицам, продают всякую всячину, таскают тяжелые вещи, баллоны с газом, бутыли с водой. Я решила, что так я смогу внести свой вклад, фильм об этих людях сможет повлиять на положение вещей. Но нужно было глубоко исследовать тему, потому что я не могла просто показать ситуацию так, как я ее себе представляю. У меня в голове было много образов, которые помогли мне выстроить этот фильм. Помню, как, увидев фотографию утонувшего сирийского мальчика, выброшенного на берег турецкого пляжа, задумалась, что бы он сказал, если бы мог говорить. Что он чувствовал? Я решила показать мир этих детей, бегающих по улицам. Что они чувствуют? Что они делают? Кто они? Кто их родители? Мне хотелось узнать ответы на эти вопросы.

— Как нашли ваших актеров?

— Мы искали актеров прямо на улицах. Наш кастинг-директор увидела Зейна (Зейн Аль Раффеа) в трущобах, когда он играл с друзьями. Она поговорила с ним, и сразу же стало понятно, что он нам подходит. Он беженец из Сирии. Сейчас он вместе с семьей живет в Норвегии. В жизни он такой же, как фильме — сильный, мудрый, смешной, красивый. Когда мы его встретили, ему было 12, но из-за недоедания он выглядел лет на 8. Младенца Йонаса на самом деле сыграла девочка Трэжа. Ее тоже нашли в неблагополучных районах города. Как только я ее увидела, я сразу поняла, что она подойдет на роль. Она очень умная и отзывчивая.

Мне нужно было создать для них правильную атмосферу, чтобы они не играли, а реагировали. Нельзя было просить их стать для фильма кем-то другим, нужно было дать им быть самими собой. Моей задачей было придумать нужные ситуации. Из-за этого съемки шли очень долго, шесть месяцев. Мы отсняли где-то 500 часов материала. Иногда нужно было часами ждать, чтобы Трэжа правильно отреагировала или Зейн сказал нужные вещи. Это очень сложный процесс, требующий терпения. Нужно было брать в расчет характеры актеров и работать с ними, дать им свободу быть собой, дать почувствовать любовь окружающих. К сожалению, большинству из них было сложно просто существовать в реальной жизни. Это касается не только Зейна и Трэжи. Участие в фильме дало им силы рассказать, что они думают.

— «Капернаум» взял приз жюри в Каннах, номинирован на «Оскар» и вышел в ливанский прокат в сентябре прошлого года. Он уже вызвал какую-то ответную реакцию правительства?

— Пока нет. Но он вызвал дискуссии. И мне нужно продолжать добиваться реакции от правительства. Сейчас, главное, сделать так, чтобы фильм увидели как можно больше людей, а затем устраивать показы для правительства, судей и адвокатов. Нужно говорить с ними, если они будут готовы на это. Я не знаю, приведет ли это к чему-либо, но разговор — это единственный способ что-либо изменить.