Репортаж из вселенной «Дау»: Диснейленд в коммуналке

Подробно о том, что такое «Дау» и почему вызывает столько споров и скандалов, мы рассказывали здесь.

«Может, мне НКВД вызвать?» — неубедительно стращает ряженый под советского интеллигента 1930-х мужчина, выгоняя меня из инсталляции на четвертом этаже Центра Помпиду. Время — пятница, после полудня. Проект «Дау», премьеру которого задерживают уже почти на два дня, пока с горем пополам открылся лишь здесь, в кулуарах знаменитого музея. В театр Шатле и Театр де ла Вилль, где должны пройти показы 700 часов отснятых Хржановским киноматериалов, так и не пускают.

Инсталляция представляет собой фрагмент коммунальной квартиры. Ничего особенного, все это мы видели тысячу раз — например, у художника-концептуалиста Ильи Кабакова. По коммуналке, заложив руки за спину, гуляет статист. На стойке информации опять обманули: сказали, что можно будет зайти внутрь и пообщаться с ученым — проект-то иммерсивный. Но погрузиться в него нельзя — вот кокетливо грозят НКВД. Впрочем, уже через минуту аутентичность беседы нарушает лексикон ХХI века, звучат слова «айфон» и «ресепшен».

Еще через сутки, получив наконец у работников «визового центра» (это сплошь французские студенты-хипстеры, которым, как написано в газетах Le Figaro и Libération, платят меньше минимальной заработной) свой аусвайс, я оказываюсь во вселенной «Дау». Иду в Театр де ла Вилль. Шатле так и не открыт.

Сдаю на входе телефон. Анонсированные в пресс-релизе дауфоны с программой индивидуальной экскурсии, просчитанной на основе заполненной вами анкеты (желающих приобрести билеты спрашивали: «Подвергались ли вы когда-нибудь сексуальному насилию? Видели когда-нибудь труп?»), не выдают. Не готово. Зато работает бутик с мерчем, полки которого уставлены консервными банками с горошком. Этажом выше открыт буфет — совсем не по демпинговым ценам там торгуют чаем в алюминиевых кружках и гуляшом в собачьих мисках. Столы по форме напоминают мужские гениталии. За ними рассажены восковые манекены. Атмосфера — как в Диснейленде, парк сталинского периода. Не страшно! У любезного персонала, одетого в рабочие комбинезоны, узнаем, что первый показ задерживается.

Решаю скоротать время, пробежавшись по еще одной инсталляции. Это снова коммунальная квартира, организованная в бывших гримерках. Декор без сюрпризов и без нюансов: портки, кастрюли, портреты вождей. Иногда, впрочем, попадаются постсоветские артефакты. Фаллоимитаторы и работы близких кругу Тимура Новикова художников. В одной из комнат красуется переходящее знамя, врученное Сергеем Курехиным композитору Джону Кейджу, авторства Сергея Бугаева Африки. В общем, давно навязший в зубах псевдототалитарный китч для туристов из капстран. Их, кстати, на удивление немного, и ведут они себя как обманутые вкладчики. Французский Twitter полнится претензиями: «Дау» сравнивают с печально известным фестивалем Fyre и требуют вернуть деньги. Уже и хештег соответствующий встречается — #DAUdanslecul («дауутебявжопе»). Грубо, но прозорливо. Ведь основная мысль Ильи Хржановского — тоталитарная машина имеет граждан. Западная публика отказывается воспринимать «Дау» как арт- или кинопроект. В многочисленных негативных рецензиях «Дау» характеризуют как никудышно организованную ролевую игру, аттракцион и только.

«„Это искусство, ты не понял“ - моральное, интеллектуальное и организационное убожество»

Но вот нас приглашают в зал (в Театре де ля Виль их два — собственно основной амфитеатр и крохотная комната типа видеосалона 1990-х). В дверях выдают смартфоны с записью перевода для не владеющих русским. Гаснет свет, очень громко играет советский гимн. Минут десять мы слушаем «союзнерушимый» на разных языках, завороженно пялясь в белый экран. Все-таки запускают кино. Это «Дау 7». Примерно двухчасовый фильм про Дау (так тут зовут главного героя, Льва Ландау) и его старую возлюбленную, приехавшую в Харьков из Афин с визитом (ее играет театральная актриса Мария Нафпльоту). Неожиданно оказывается, что все диалоги на греческом. Дирижер Теодор Курентзис в брюках с высокой талией и его подруга в шляпке и с мундштуком долго выясняют отношения, попивая коньяк из чешских фужеров. Это нигде не объяснено, но мы-то знаем, что подруга и вправду подруга дирижера. Курентзис тоже Курентзис, а не Ландау, и он не пытается это скрывать. Герои не играют, а якобы живут в кадре. Налицо эффект присутствия.

Мизансцена, операторская работа, монтаж — все предельно традиционно и даже скучно. На «Сцены из супружеской жизни» (многие российские критики сравнивали фрагменты «Дау» с Бергманом ) не тянет. Похоже на сериал для канала ТНТ. Время от времени фигуранты как будто вспоминают, что «здесь снимается кино», и начинают что-то изображать. Некое попурри из самых расхожих поведенческих клише об эпохе на уровне мимики и жестикуляции, что-то типа фильма «Рай» Андрея Кончаловского.

Ближе к концу первого часа сентиментальный пинг-понг сменяется каким-то перестроечным стебом. Дау принимает на работу горничных. Проводит собеседование с несколькими очень некрасивыми, словно с фотографий Дианы Арбус, женщинами. Он просит их раздеться до белья и декламировать Пушкина. Чем-то подобным в Ленинграде в 1990-е занимались члены Новой академии, называлось это «Пиратское телевидение».

Затем, к неудовольствию публики, порядком уставшей, снова начинается «еще раз про любовь», но уже с участием супруги Дау, Норы, в исполнении Радмилы Щеголевой, профессиональной актрисы, которую долго и, к счастью, безуспешно пытались отучить играть (тут ее героиня приходит домой и застает мужа с другой, той самой гречанкой).

Щеголева — лучшее, что есть в фильме. Вполне непринужденно она выдает актерский перформанс в стиле поздней Киры Муратовой, порхает по декорациям, будто перекочевавшим в «Дау» из «Серпа и молота» Сергея Ливнева, деланно смеется, бормочет, шепчет, внезапно задушевно смотрит прямо в камеру. Впечатление такое, что тут не жизнь входит в конфликт с искусством (беспрецедентный эксперимент, о котором столько говорилось), а Брехт со Станиславским. Но если эффект очуждения Щеголевой удался вполне, то психологический реализм остальных участников оставляет желать лучшего. Все же Курентзис непрофессионал, и это очень заметно рядом с настоящими актрисами (хотя Нафпльоту тут тоже по-театральному переигрывает).

Следующий фильм — «Дау 3». Увертюра та же — белизна экрана под гимн. Сюжет смотрится приквелом предыдущего. Опять ряженый Курентзис, на этот раз, однако, он немногословен. Жует пельмени и сыр с плесенью, пьет пиво. Зато Нора болтает без умолку. У нее в гостях мать (настоящая мать Щеголевой). На пару они косплеят «Осеннюю сонату», предсказуемо касаясь всех аспектов любви/ненависти и оппозиции «отцы и дети». Трогательно, но до ужаса неоригинально. Иностранные зрители один за другим дезертируют из зала, не справившись с аудиогидом. Перевод запаздывает. Обещанные секс и насилие не показали!

В одной из кабинок с мониторами, на которых транслируют то нарезку из 13 фильмов, то трейлер, удается посмотреть фрагмент скандальной серии про Валеру и Сашу. Многообещающее гей-порно обрывается в момент пенетрации. Так, наверное, выглядел бы «Назови меня своим именем», если бы за камерой стоял Олег Мавроматти или Светлана Баскова.

По истечении шестичасовой визы, уставшая, но неудовлетворенная, я покидаю «Дау». Впечатления однозначные. Даже если позабыть про этику, про насилие (психологическое, физическое или даже сексуальное), которому вроде бы подвергали актеров во время съемок, остается вопрос о целях проекта в области визуальных искусств (удобное определение, позволяющее избежать упреков в том, что как кино все это сыровато), превращающего трагический национальный опыт диктатуры в тему для ролевой игры. Хржановский пытается объяснить: нет русского человека — есть только советский, в каждом из нас сидит раб. Стоит только надавить, пусть понарошку, и все мы моментально оскотинимся. При этом для Хржановского в скотстве тоже есть свой эстетизм.

Все так и есть: человек слаб, а насилие порождает насилие. Лишь с одной оговоркой: в России об этом не забывали ни на один день, и нам не нужно шок-напоминание о НКВД, стукачах и буфетах. Хотелось бы, наоборот, как раз забыть навыки поведения в очереди и на допросе.