Сценаристы «Лета»: «Этот фильм не об ужасах советской системы»

У фильма «Лето» непростая судьба. В самом конце съемочного периода в Санкт-Петербурге арестовали режиссера Кирилла Серебренникова. Затем на еще недоделанный фильм обрушился с критикой Борис Гребенщиков, заявивший, что все показанное в нем неправда. Многие сомневались, что лента вообще увидит свет, но каким-то чудом она не только была завершена, но и оказалась в конкурсе Каннского кинофестиваля, правда осталась без призов.

На следующий день после премьеры в Каннах КиноПоиск встретился со сценаристами картины Михаилом и Лили Идовыми, чтобы обсудить фильм. Идовы работали вместе над сериалами «Лондонград» и «Оптимисты», а в этом году Михаил дебютирует в режиссуре драмой «Юморист».

— «Лето» — это музыкальная фантазия на основе воспоминаний Натальи Науменко, бывшей жены Майка. Почему именно они легли в основу фильма?

Лили: Потому что они нам очень понравились! Мы слышали много воспоминаний мужчин, важных для рок-движения, у которых уже есть устоявшаяся, каноническая версия событий. А это такой свежий, во многом наивный и ни к чему не обязывающий взгляд, который, как мне кажется, показывает живыми всех участников этой тусовки. И который немного иначе ставит акценты. Потому что это фильм о любви, дружбе, свободе и молодости, а не о том, как писался какой-то конкретный альбом.

Михаил: Забавно, что в народе он известен как «фильм про Цоя», потому что с таким же успехом можно сказать, что его главной герой — это Майк. А можно сказать, что и Наташа.

— Почему тогда у Наташи нет музыкального номера?

Михаил: Потому что она не музыкант?

— Но можно было бы дать ей спеть «Восьмиклассницу», например.

Лили: Кстати, интересная идея! Но она очень активно участвует в других номерах — в троллейбусе, например, [когда они поют The Passenger]. Но в принципе у нее была такая роль в жизни и в фильме — человек, который находится в центре, но при этом не исполняет ни звука на сцене.

Михаил: При этом ее мемуары лежат в ЖЖ, это все можно прочитать (мемуары также опубликованы в книге Александра Житинского, где их и нашли продюсеры фильма — прим.ред.). Наташа до сих пор жива, но драма в том, что многие не помнят, что Майк и Цой умерли очень юными и практически одновременно, в 1990-м и 1991-м.

— Да, зал на пресс-показе, увидев годы смерти, разочарованно вздохнул. Иностранные критики не ожидали, что они мертвы.

Михаил: У меня такой встречный вопрос: если ничего не знать об эпохе, о музыке, о Советском Союзе, насколько видно из фильма, что Цой стал мегазвездой, а Майк остался таким же, каким мы видели в фильме?

— Не совсем.

Михаил: Это интересно, потому что на самом деле его движение к славе намечено парой деталей в самом конце — гримом, прической. И когда он начинает интересоваться, сколько стоят концерты в Москве, когда ему начинают совать деньги за квартирники, должно быть видно, но минимально, что он уже находится на совершенно другой территории, что Майку недолго осталось быть его ментором.

— Некоторые иностранные коллеги не поняли, что Цой стал суперзвездой в России. Но ведь фильм не об этом. Более того, «Лето» не претендует на достоверность событий, особенно когда люди начинают петь, когда появляются рисунки на пленке. Кто вообще придумал так показывать музыкальные номера?

Лили: Кирилл. И оператор Влад Опельянц. Он потрясающе снял фильм. Кирилл приступил к работе, уже увидев первую версию нашего сценария, и дальше мы вместе его разрабатывали. У Кирилла был очень четкий визуальный стиль, он знал, чего хочет, и многие вещи переписывались именно для того, чтобы попасть в фильм. Он стал более музыкальным, фантазийным. Конечно же, это фильм Кирилла, каждый кадр в нем от него. И решение сделать его черно-белым — тоже.

— После ареста Серебренникова поддерживали ли вы с ним связь, обсуждали дальнейшую работу над фильмом?

Михаил: К сожалению, это было совершенно невозможно. Но после ареста съемочная группа смогла доделать несколько оставшихся сцен, ориентируясь на записанное видео с репетиций. Кирилл — театральный режиссер, и у него есть прекрасная привычка снимать репетиции. Соответственно, все, что было снято после ареста, все равно носит на себе отпечаток его замысла. А дальше ему через адвокатов передали сырой материал, и он три месяца сам его монтировал дома.

— Работая над сериалом «Оптимисты», вы много сидели в архивах, изучали эпоху. Здесь вы подошли к работе так же?

Михаил: И да и нет. У нас в сценарии, например, было прописано следующее: музыка звучит так, как она звучала у героев в головах. Первое же, что мы видим в фильме, когда пробираемся с девушками на концерт Майка, — он играет «Дрянь». И она нарочно звучит так, как будто записана в 2018 году в большой, дорогой и модной студии.

Лили: Она совсем иначе была записана.

Михаил: Майк записывал «Дрянь» несколько раз — пять или шесть версий существует. И его трагедия в том, что он так и не дошел до профессиональной студии. Все его записи, в отличие от того же Гребенщикова, в той или иной степени любительские. И наше правдоподобие — оно про дух, а не про букву.

— Рома Зверь для многих стал настоящим открытием. Как он появился в фильме?

Михаил: Кирилл с ним работал до этого. И я помню, как он нам рассказывал, что Рома — прекрасный актер. Но я вот прошляпил большую часть музыки нулевых, и для меня не было никакого контекста. Ну, Зверь и Зверь. Он несет за собой какой-то шлейф, но нам он не был виден.

— Иногда, кстати, в песнях «Зоопарка» проскальзывают интонации «Зверей».

Михаил: Ну да, «Звери» в «Зоопарке»... Помните фильм Антона Корбейна «Контроль»? Там Сэм Райли играет Иена Кёртиса из Joy Division и сам поет за него. Прикол в том, что он поет гораздо чище и лучше Кёртиса. Кёртис несколько плоско пел, а Райли спел лучше. Вообще очень трудно заставить себя петь хуже. Мне кажется, Роман отлично интерпретирует песни Майка, ведь он не был великим вокалистом.

— А как готовился к роли Тео Ю?

Михаил: Тео фантастическим образом фонетически выучил всю роль, но озвучивал ее потом другой актер (уже ближе к премьере в России стало известно, что Цоя для фильма озвучил Денис Клявер из группы «Чай вдвоем» — прим.ред.). Но Тео Ю посмотрел все фильмы и все интервью с Цоем, изучил фирменную манеру Цоя. Кстати, никто, кроме россиян, не поймает момент, когда, записывая «Время есть, а денег нет» в студии, он делает едва заметный поворот головой, буквально на долю секунды, как бы показывая нам Цоя 1989 года, стадионного Цоя. Он сам это придумал.

Лили: Мне кажется, это была абсолютно гениальная идея Кирилла — не искать одного человека на роль Цоя, а не бояться взять нерусского актера и дать ему русский голос.

Михаил: Кирилл придумал еще одну гениальную вещь: первые несколько минут мы видим Цоя только со спины, а когда он наконец оборачивается, Скептик говорит в камеру: «Не похож!»

— Как, кстати, появился этот персонаж?

Михаил: Скептика Кирилл вырастил из одного второстепенного персонажа тусовки Майка, который просто высказывал скептическую точку зрения, и сделал из него такого демона современности, который витает над всеми. И с ним есть очень важная сцена, в которой Майк поет «Сладкую N», а Скептик набрасывается на него со словами, что он хочет петь как Дилан, но Дилан поет про войну во Вьетнаме, про невинно осужденного чернокожего боксера. А Майк — нет, его лирическому герою не просто наплевать на тот ****** (ужас), который происходит в стране, но и на то, с кем спит его женщина. Это очень важная предъява русскому року, русской музыке и интеллигенции — и тогдашней, и сегодняшней. Вы хотите быть как Дилан, но при этом поете какую-то ахматовщину.

— Раз мы заговорили о роли художника в обществе: у вас общество показано довольно положительно, все очень милые. Нет ощущения мрачной советской действительности.

Лили: Потому что фильм не об ужасах советской системы. Он о людях, которые пытаются своим нонконформизмом, своей музыкой отодвинуть вот этот ужас как можно дальше. Они изо всех сил стараются не замечать, где они живут и как близко от них стоят решетки. Зритель их периодически видит, но сами герои ходят зашоренные.

Михаил: При этом в любой момент любого из них может выдернуть безликая система, и судьба режиссера этого фильма — лучшая тому иллюстрация.

Лили: Как в эпизоде с армией — одного из ребят выдергивают, и он просто пропадает.

Михаил: Это не ужасы, это просто обыденность зла.

— Когда в финале «Кино» выходит на сцену, ждешь, что сейчас будет что-то энергичное. Ну, скажем, «Перемен», пусть эта песня и была записана гораздо позже.

Михаил: Это сделало бы фильм прямым социальным высказыванием, в котором, как мне кажется, никто из нас не был особенно заинтересован. Это история про конкретный любовный треугольник. И в финальной сцене мы видим разрешение этого треугольника.

— Секрет универсального кино — в возможности поместить историю в любую страну. Где еще могла бы развиваться история, показанная в «Лете»?

Михаил: Пожалуй, в любой. Легко можно представить такую историю в Штатах, просто в 1960-е.

Лили: Или в Англии. Тэтчеровской, с панками.

Михаил: Мне кажется, весь смысл этого фильма в том, что в любое время и в любом месте есть безбашенные молодые люди, которые живут в пространстве абсолютной внутренней свободы, несмотря на то что их окружает. Кстати, это сейчас рок у нас обособился, стал каким-то патриархальным, а в начале 1980-х в Питере рок был смешан с театральным и арт-авангардом. Люди свободно перемещались в этих мирах. Я бы сказал, что современный эквивалент героев этого фильма не найти среди музыкантов. Это точно не юные рэперы — скорее, сам Кирилл Серебренников и ребята из «Гоголь-центра». Они сохраняют дух этой ленинградской тусовки.

— То есть в России музыка утратила дух свободы?

Лили: Мне кажется, не только в России. Вообще прошло время, когда люди знакомились и первым делом спрашивали друг друга: «Что ты слушаешь?»

Михаил: Сейчас спрашивают, какие сериалы ты смотришь.

Лили: И еще всерьез говорят о еде.

Михаил: Еда — новая музыка!

— Но посмотрите при этом, сколько людей обсуждает ролик Чайлдиша Гамбино «This is America».

Лили: В Америке сейчас огромный переломный момент, переосмысление дискурса о расовых, гендерных проблемах. Это выражается в том числе и через музыку, поэтому Чайлдиш Гамбино так резонирует. Но это не часть музыкального течения. И то, что Гловер (Чайлдиш Гамбино — сценический псевдоним актера Дональда Гловера. — Прим. ред.) делает в своем сериале «Атланта», так же значимо, как и то, что он делает в музыке.

Михаил: На мой взгляд, музыки сейчас больше, чем когда-либо. Просто она перестала быть фактором самоидентификации. Совершенно нормально одновременно слушать классику, рок, хип-хоп. Не так, как в Ленинграде начала 1980-х: «Вы собираетесь выступать с драм-машиной? Это же диско! Ну, иди играй Duran Duran!»

В моей юности в Америке такое тоже было. Я был в тусовке инди-рокеров, где сказать, что ты слушаешь R.E.M., было нельзя, и я страдал, потому что был фанатом этой группы. А в тусовке считалось, что первые три альбома ничего, а потом они продались Warner. «Как ты можешь? Нормальные пацаны слушают группу Pavement, а ты продажная свинья!» Это был способ объединяться в клики. Сейчас этого нет. Слушай хоть R.E.M., хоть Pavement.

— Мы знаем, что некоторые в рок-тусовке заранее не приняли фильм, а как вы думаете, как к нему отнесутся фанаты «Кино»?

Михаил: Да мы сами фанаты «Кино». Но дело в том, что у каждого свое «Кино», свой Цой, потому что у многих людей нашего поколения были мучительно личные отношения с этой музыкой. Именно поэтому история группы тоже у каждого своя. Главное, помнить, что версия, которая живет в наших головах и в голове Кирилла, не нивелирует ни в коем случае миллион альтернативных Цоев, которые живут в голове каждого фаната. Это просто история, которая оказалась рассказанной.