Гильермо дель Торо о сексе Красавицы и Чудовища

В прокат выходит «Форма воды» — поэтичная притча Гильермо дель Торо о любви живущего в тайной военизированной лаборатории человека-амфибии (Даг Джонс) и немой уборщицы (Салли Хокинс). На пути этого неожиданного чувства встает жестокий полковник Стрикленд (Майкл Шеннон). Он-то в свое время и выловил Существо в реке в Южной Америке. Фильм уже получил главный приз Венецианского кинофестиваля, а дель Торо на прошлой неделе забрал «Золотой глобус» как лучший режиссер. Мы встретились с одним из главных претендентов на «Оскар», чтобы поговорить о минском акценте, скучных свиданиях и таймере для яиц.

— В фильме есть сцены, которые, скажем так, шокируют несвойственной вам сексуальностью. Насколько они были необходимы?

— Жизненно важны. Если допустить, что мой фильм — это вариация истории о Красавице и Чудовище, то можно увидеть, что он не вписывается ни в одну из ее двух основных интерпретаций. Первая — ладная, глянцевая и невыносимая, где Красавица — идеальная диснеевская принцесса, а Чудовище превращается в гребаного принца, чтобы они могли жить долго и счастливо. И там происходят две одинаково деструктивные вещи для любых отношений: сначала демонизация партнера, а потом возведение его на пьедестал. Но есть еще и другая интерпретация — немного извращенная сказка о бестиальности, абсолютно неинтересная, подростковая, незрелая. Я хотел рассказать свою историю, игнорируя обе популярные трактовки. Хотел создать отношения, в которые можно поверить, конечно, держа в уме, что это метафора. В «Форме воды», с одной стороны, совершенно нормальная женщина со своими естественными физиологическими потребностями, а с другой — Чудовище, которое никогда не превращается в принца, потому что принцы эти уже надоели.

— Интересно, что вы только сейчас приходите к эксплуатации этой темы — не гипертрофированной сексуальности, как в «Багровом пике», а именно нормальной, человеческой, будничной.

— В «Багровом пике» и правда сексуальность была слишком показушная. Там, к слову, появилась моя первая настоящая любовная сцена. В «Хребте дьявола» тоже хватало напряжения, но просто в фэнтези эта идея в основном существует на уровне подтекста, а на первом плане там совсем другие страсти. В данном случае же я хотел, чтобы сексуальность героев была представлена как само собой разумеющееся. Это же вполне нормально, когда люди влюбляются и занимаются любовью? Просто, органично и естественно.

— Но к людям из главных героев относится только Элиза в исполнении Салли Хокинс...

— Да, но для меня еще важным аспектом было, что Существо — это не настоящее животное, а по сути такой русал. Элиза занимается сексом не со львом или конем, а с кем-то, кто ей по-настоящему нравится. В этом есть какая-то чистота, красота и человечность. И это очень сложно сбалансировать так, чтобы этот момент не перечеркнул все оставшееся кино. Чтобы он был всего лишь частью пазла. Поэтому я посчитал, что для этой балансировки просто необходимо показать, как Элиза мастурбирует в начале фильма. Это как бы закладывает мысль, что здесь никогда не будет никакого подчинения. Что это не Чудовище получило Красавицу, а Красавица получила Чудовище. Красавица с вполне нормальными человеческими аппетитами. С утра она делает себе завтрак, натирает туфли блеском и мастурбирует. Она не сидит и не ждет ни принца, ни Чудовище, чтобы те пришли и удовлетворили ее. Так что идея с таймером для варки яиц, который она засекает, чтобы буднично с утра за три минуты снять стресс, а потом отправиться на работу, — эта идея была настолько основополагающей, что до нее я буквально не смог оформить сценарий. Я не шучу. На работу над сценарием ушло три с лишним года. То есть можно сказать, что самым важным элементом фильма был таймер для яиц. Это своего рода макгаффин.

— А как насчет собственно воды? Какое у нее значение? Ведь она во многом определяет аудиовизуальную сторону фильма.

— Да, на воде держатся музыка, камера и даже движение героини. Она двигается, будто комедиант в немом кино. Я дал Салли целую стопку фильмов Чаплина, Китона и Лорела и Харди и сказал ей: «Представь, что ты Стэн Лорел, и в тебе есть его эксцентричная грация». Вот уж она представила так представила! Но — возвращаясь к воде — она очень чувственная. Знаете, с детства большинство людей мечтают о том, чтобы они могли летать. А я всегда мечтал уметь дышать под водой. Так что эта тема очень личная для меня. Есть такая даосистская цитата, которую умело присвоил себе Брюс Ли: «Дао — это свойство жизни быть уступчивой и это свойство смерти быть несгибаемой». То, что гнется, никогда не сломается, в отличие как раз от того, что не гнется. Вода — самый сильный элемент на земле именно из-за ее консистенции. Ничто ее не остановит, и она проходит сквозь камень, сталь, и при этом у нее нет формы. Она занимает форму того сосуда, который наполняет. И я подумал, что вода — это любовь. Это как раз то, какой должна быть настоящая любовь — невероятно пластичной и при этом всесильной.

— Это была ваша отправная точка для создания фильма?

— Моей отправной точкой был образ Элизы, поедающей сэндвич рядом с Существом. В моей голове это идеальное свидание.

— Ну все, теперь у вас не будет отбоя от желающих сходить с вами на свидание. Такая перспектива!

— Вы правы, я социально неадаптированный, ха-ха. Для меня лучшим свиданием будет, если мы сядем перед большим телевизором и весь день будем смотреть черно-белые фильмы 1930-х годов. И закажем салат. И газировку без сахара.

— В других интервью вы не раз отрицали сходство «Формы воды» и «Лабиринта Фавна», но все же кое-что роднит эти фильмы: тут герой Майкла Шеннона и люди, на которых он работает, — немного фашисты.

— Ну, фашистами я бы называть их не стал, но они приверженцы сомнительной идеологии, приветствующей авторитарность. Здесь есть один момент, которого никогда не было у злодея в «Лабиринте Фавна»: в какой-то момент они осознают, что были неправы.

— Как вы работали над образом Элизы? Чем она вам нравится?

— В ней есть такая святая простота, которая мне очень импонирует. У нее хорошая жизнь, приличная работа, отличный сосед, она вполне счастлива. Разве что она хочет новые туфли, но и без них вполне проживет. А потом она встречает это Существо и начинает многое понимать о самой себе. Ей так же, как и мне, снятся сны о воде. Да что там сны! Каждый раз, когда я оказываюсь в бассейне или море, я начинаю представлять себе, что я морское млекопитающее.

— Некоторые мои коллеги в том, как вы прописали образ злодея Стрикленда, разглядели ваше неодобрение в отношении мужчин в целом. Кто-то придерживается теории, что всему виной Ванесса Тейлор, вместе с которой вы писали сценарий. Вы правда так решили с ней покритиковать мужчин?

— Я знал множество выдающихся, удивительных мужчин. Но также знавал и откровенных ***** (глупых неприятных людей — прим. КиноПоиск). Как только мы начинаем идеализировать свой пол, мы сами себя принижаем. Я часто слышу от журналистов, мол, вот, вы взяли себе в соавтора сценария женщину, чтобы она отвечала за романтическую составляющую? Нет, все наоборот, она отвечала за триллер, а все романтические сопли — на моей совести. Все потому, что мы находимся во власти предрассудков, которые не дают покоя обоим полам. Мужчины смертельно боятся не соответствовать, поэтому иногда они могут быть агрессивными. Предвестник агрессии — страх, несомненно. Они боятся, поэтому свои проблемы выражают в определенном отношении к окружающим. Таков как раз Стрикленд.

— А что же насчет женщин?

— Надо признаться, что женщин я пишу в куда более ярких и разнообразных цветах. Между нами есть эмпатия и связь. Но я также с чувством эмпатии пишу о Стрикленде. Я не хочу, чтобы он просто был плохим парнем. Я хочу, чтобы он был сложным. Хоть его приемы куда проще.

— И Дмитрий в исполнении Майкла Стулбарга вполне способен вызывать сопереживание.

— Да, это прекрасный персонаж, над которым мы с Майклом работали очень долго. Я написал для него целую биографию, чтобы актеру было легче воплотить этот образ. Он был впечатлен. Он хотел разговаривать непременно с минским акцентом, потому что его герой именно оттуда родом. Уж не знаю, получилось ли у него или нет, я русским не очень хорошо владею.

— Тогда уж белорусским.

— Тоже не силен, признаюсь.

— Переезжайте в Москву, вас там всему научат. Ну, или в Минск, на худой конец.

— Вот уж не обещаю! Могу переехать разве что в Австралию. В молодости я даже своей первой девушке говорил, что когда-нибудь мы переедем в Австралию. Это все в основном из-за Джорджа Миллера. Я хотел просто с ним встретиться, хотел, чтобы он научил меня всяким полезным вещам.

— Например, как снять жанровое кино с минимальным бюджетом? Вы уже и так умеете!

— Не только этому! Жанровое кино о гуманизме, построенное на брутальности. Миллер смог найти не только поэтику в постапокалиптичном мире, но и невообразимую человечность, хрупкую нежность. При этом у него все одновременно и эпично, и камерно. Знаете, я законченный синефил. Я люблю Макса Офюльса, могу часами говорить об Эрихе фон Штрогейме и Жане Виго. В предмете кино я хорошо подготовлен, многое видел, многое люблю. И все же если бы меня попросили назвать всего лишь один фильм, который я бы включил за два часа до гарантированного конца света, то я бы разрывался между «Франкенштейном» Джеймса Уэйла и «Воином дороги» Миллера. Теперь-то я немного знаком с Джорджем, и он совершенно удивительный человек. Мы с ним даже обсудили один мой проект, который я хочу осуществить в ближайшие годы. Я хочу отправиться в Сидней и провести две недели с Джорджем, общаясь с ним о кино, а потом опубликовать это все в виде книги. Просто мне обидно, что люди вроде бы его знают, чтут, но все же он заслуживает куда большего признания.