Гари Олдман: «Кристофер Нолан хотел, чтобы я играл в “Бэтмене” Пугало»

Ради фильма Джо Райта «Темные времена» выдающемуся актеру Гари Олдману пришлось носить на себе буквально килограммы грима. Но даже накладки на лице не помешали ему прекрасно сыграть героя британской нации Уинстона Черчилля. Картина рассказывает о том, как в самые первые дни Второй мировой Черчилль становится премьер-министром, созывает военный кабинет, помогает Лондону пережить бомбардировку, спасает сотни тысяч солдат из Дюнкерка. Также показаны подробности его отношений с женой Клементиной (Кристин Скотт Томас), секретаршей Элизабет (Лили Джеймс) и королем Георгом VI (Бен Мендельсон). За то, как Олдмана кидает от пылких речей в парламенте до растерянных исповедей в частных покоях, ему уже вручили «Золотой глобус», а в начале марта выдадут и первый «Оскар» (попомните наши слова). Мы встретились с актером, чтобы обсудить его отношение к наградам, физическую трансформацию и щедрость Люка Бессона.

— Гари, для большинства главных ролей в Голливуде актерам необходимо качаться и приходить в форму. Здесь же все наоборот: вам надо было набрать вес, проредить волосы, пить и курить весь день... Можете рассказать немного об этой физической трансформации?

— Да, надел на себя кучу подушек, обклеил лицо латексом, взял стакан с виски, закурил сигару — самый типичный день в Голливуде. Во всем виноват, конечно, Джо Райт. Ну, кому придет в голову брать меня на роль Черчилля, на которого я не похож ни капли? Очень рискованное решение. Хорошо хоть, что у нас в распоряжении оказался великий гример Казухиро Цузди, который целиком создал мой образ. Но даже он предупредил нас, что будет очень трудно. Джо, впрочем, отмахивался и ставил ему в пример грим Джонни Ноксвила в фильме «Несносный дед».

— Где-то в СМИ писали, что вы провели 200 часов в кресле гримера в течение только съемочного периода. Это правда?

— Я не считал, но похоже на то, да. Самое ужасное, что в это время нельзя ничего делать. Разве что музыку слушать. Но сидеть надо абсолютно неподвижно. Края этих лицевых накладок очень хрупкие, как бумажные платки. Нельзя разговаривать в это время, нельзя шевелить ни одной мышцей лица. Так что остается просто расслабить шейные позвонки, превратиться в куклу в руках гримеров и отключить мозг на несколько часов.

— Удивительный грим, конечно. Вас можно узнать только по глазам, да и то не во всех ракурсах.

— Вообще я вам сейчас скажу кое-что по секрету. Новость дня: это был не я! Это был какой-то другой хороший актер, а я теперь за него собираю себе все лавры.

— Вот это был бы номер. Жаль, что это неправда.

— Да, жаль. Ну, ничего, я тогда не постесняюсь забрать лавры себе.

— Ну, грим-то ладно, но неужели вам на протяжении всех съемок пришлось таскать на себе накладки на теле?

— Да, жирокостюм. Проводя день за днем на съемочной площадке и питаясь чем попало, все равно набираешь вес, хочешь ты этого или нет. Но когда ты постоянно ходишь с накладками по всему телу, точно знаешь, что можешь что-нибудь жевать, и никто даже не заметит появляющийся на боках жирок. Удобно же!

— К слову о лаврах. Что вы думаете по поводу всего этого шума, связанного с наградами? Вам вот чуть ли не «Оскар» дают, и номинации почти все самые важные у вас уже в кармане (интервью состоялось еще до того, как Гари получил «Золотой глобус» — Прим. КиноПоиска).

— Я был бы рад куда больше, если бы работа Джо и сам фильм были вознаграждены. Номинация на «Золотой глобус» очень приятна, пусть они и игнорировали меня до этого 30 лет. Но мне все же не очень по душе, когда говорят, что вот Олдман сыграл хорошо, и ни слова про сам фильм. Это возмутительно, потому что кино-то на самом деле отличное, и все, кто в нем задействован, заслуживают самых почетных наград.

— Когда вас номинировали на «Оскар» за роль в «Шпион, выйди вон!», вы в интервью как-то сказали, что если вдруг вам дадут награду, то вы пошлете за ней какого-нибудь североамериканского индейца. В этом году у вас будет отличный шанс.

— Это я шутил. Марлон Брандо из меня никакой (в 1973 году тот отказался от «Оскара» за «Крестного отца», послав вместо себя на церемонию девушку из племени апачей — Прим. КиноПоиска). Кажется, придется лично ходить и собирать все награды, которые мне готовы выдать в этом году. Вообще это все для меня крайне удивительно, я совсем не привык к такому вниманию в отношении кинопризов. Немного сюрреалистично ощущать себя в центре всей этой шумихи, особенно когда тебя признают твои коллеги, гильдия и киноакадемия. Я в кино уже не один десяток лет, сыграл много разнообразных персонажей, но мне совсем не стыдно получить формальное признание именно за эту роль. Не стыдно считать ее венцом карьеры.

— Вам же и раньше предлагали роль Черчилля. Кажется, даже не раз. Почему вы наконец согласились?

— Трижды предлагали в разные годы. У меня до недавних пор совсем не получалось смотреть в зеркало и видеть в себе Черчилля. Если бы мне предложили роль Чемберлена, то тут было бы о чем подумать. Скинуть пару-тройку килограммов, нарастить усы — и готово. Но Черчилль? И почему именно мне его с такой настойчивостью предлагают сыграть на протяжении такого количества времени? В этот раз все было куда интереснее, когда я узнал, что режиссером будет Джо. Да и интонация фильма мне пришлась по душе. В тех предыдущих трех сценариях не было юмора, они были мрачнее и серьезнее. А ведь сам-то Черчилль при этом был очень остроумным, любил шутить. Итак, сценарий, Джо, а также возможность снова объединиться с моим приятелем, продюсером Эриком Феллнером из Working Title — тут сошлись все звезды, теперь можно было и Черчилля сыграть.

— И как, понравилось?

— Играть Черчилля? Еще как. Его до этого часто представляли таким хмурым и сварливым стариком, который шаркает туда-сюда в своих тапках с сигарой и стаканом виски и орет на всех вокруг. Тот Черчилль, которого я узнал, причем не только из сценария, но и из просмотренного документального материала, был совсем другим. Он был человеком с огромной энергией, маниакальным задором, блеском в глазах и озорной улыбкой. Он выглядел как большой, розовощекий, круглый и непослушный школьник. Он думал со скоростью 500 миль в час, и никто не мог за ним угнаться. В течение одного дня у него могло быть 100 идей, из которых 99 были ужасными, но одна — точно гениальной. Представьте себе, насколько лучше был бы мир, если бы у каждого из нас было по одной гениальной идее в день. А потом все это оборачивалось тяжелыми депрессиями, когда его глаза тускнели, а энергия улетучивалась. Но это все потому, что в своих маниакальных фазах он буквально горел, а постоянно гореть невозможно.

— У вас, наверное, не выходило из головы, что это легендарная личность, оказавшая заметное влияние на ход мировой истории. Должно быть, в такой ситуации особенно сложно показывать его с человеческой стороны?

— Надо просто забыть о том, что это легендарная личность. Забыть об ответственности, о масштабе и сосредоточиться на деталях, на конкретной истории. Детали как раз помогают освободиться от этой великой ответственности. Знаете, мы готовились к съемкам пять-шесть месяцев. Полгода занял один только процесс разработки грима — его нам представляли в разных вариантах. Начали с такого толстого слоя накладок на лице, что под ними, по заверению Джо, не было видно никаких эмоций. Затем мы обсуждали остальные аспекты поведения Черчилля. Например, его дыхание. Он курил много сигар и пил виски, поэтому у него дыхание было очень специфическое. Я был в Лос-Анджелесе, а Джо был в Лондоне, и я ему присылал голосовые сообщения на телефон, в которых я зачитывал черчиллевские речи. Потом мы разрабатывали его походку. Он ходил динамично, с целью, с напором. Это был долгий процесс выстраивания образа. К тому моменту, когда мы добрались до репетиций, персонаж уже был более или менее сформирован. Так что дальше мы просто сосредоточились на проработке каждой отдельной сцены.

— Было что-то такое в вашем персонаже, что оставалось с вами даже после того, как режиссер говорил команду «снято»? Или все просто: сняли костюм, грим — и вы снова старый, добрый Гари?

— Если что со мной и оставалось долгое время — и, кажется, присутствует до сих пор, — так это отравление никотином. Я вообще по сигарам не очень, а тут приходилось дымить постоянно. Иногда даже надо было по-настоящему затягиваться, потому что на крупных планах сразу видно, когда ты просто набрал дыма в рот, а дальше не пустил. Но даже если затягиваться не надо было, то все равно это был ад для всех, а не только для меня — проводить целые съемочные дни в прокуренных павильонах.

— Вы в свое время сыграли немало отрицательных персонажей. Каково это теперь играть Черчилля — человека, который просто воплощает в себе образ положительного героя?

— В последнее время я избегаю ролей злодеев. Да и в начале карьеры они все были такими, знаете, не совсем плохими, просто израненными. Я не считаю Сида Вишеса злодеем. И даже Ли Харви Освальда и Дракулу таковыми не считаю, уже не говоря о Бетховене и Сириусе Блэке. Да, я пару раз играл бандитов и психопатов. Но это потому, что за мной закрепилось такое амплуа после фильмов Люка Бессона. Все начали думать: «Ага, вот нам нужен злодей, желательно англичанин. Кого позвать? Гари Олдмана, конечно!» Кстати, Кристофер Нолан хотел, чтобы я играл Пугало в его «Бэтмене». И мой менеджер Даг Урбански предложил: «А как насчет Джима Гордона?» И после этого разговора я принял решение не соглашаться больше на роли злодеев, а то уже совсем неприлично. Главное было убедить Криса, чтобы он увидел во мне Гордона, иначе меня просто не было бы в том проекте. Еще одного злодея моя фильмография не выдержала бы. Кстати, помимо этого меня также часто задействовали в разных байопиках. Это еще один бич. У меня не было такого плана. Просто возникают интересные предложения, я за них берусь, а потом из этого выстраивается занимательный паттерн.

— Ну, вы же сами выбираете, значит, вам интересны эти персонажи?

— Я выбираю из того, что мне буквально приходит в почту. Просто часто приходит именно вот такое. Опять же во всем прошу винить Бессона. Но справедливости ради нужно заметить, я бы никогда не смог без него снять свою режиссерскую работу «Не глотать». Я везде пороги обивал, в каждую дверь стучал в Англии, но все как один говорили, что это карьерный суицид: «Этот Олдман — сумасшедший, не давайте ему денег». Я не мог поднять ни копейки. И только Бессон — он даже сценарий не стал читать и сказал (смешно изображает французский акцент): «Да не вопрос, сделаем, Гари!» Мы тогда сидели с ним в ресторане, и он написал условия контракта на бумажной салфетке. Так что, когда он предложил мне сняться в «Пятом элементе», я понял, что пришло время отдавать долги. Тогда я, правда, даже не знал, что мне придется носить на голове резиновую фиговину. А то много раз подумал бы! Это-то он на салфетке не прописал. Хотя надо было на обороте посмотреть — там наверняка были примечания мелким шрифтом.