60 лет «Земляничной поляне» Ингмара Бергмана

«Земляничная поляна» — одна из важнейших картин не только в фильмографии Ингмара Бергмана, но и в истории всего мирового кинематографа. В ее послужном списке главная награда Берлинского кинофестиваля, «Оскар» за оригинальный сценарий, «Золотой глобус» за лучший иностранный фильм, премия кинокритиков в Венеции. Стэнли Кубрик и Андрей Тарковский включали «Земляничную поляну» в списки своих любимых фильмов. Вуди Аллен, Вим Вендерс, Кшиштоф Кесьлевский и Михаэль Ханеке признавали огромное влияние, которое картина оказала на их творчество. КиноПоиск вспоминает киношедевр, которому 26 декабря исполнилось 60 лет.

Первая киноисповедь

«Земляничная поляна» стала одним из первых фильмов в истории кино, в котором режиссер настолько смело исследовал личное пространство, не боясь обнажиться перед зрителями. Уже после успеха бергмановской картины мир увидел «Четыреста ударов», «8 с половиной», «Амаркорд», «Зеркало» и другие произведения, основанные на автобиографических мотивах и исповедальной интонации.

«Земляничная поляна» полна метафор, одна из которых — дорога, возникшая и как аллегория жизни, и как повествовательный элемент, характерный для роуд-муви. Собственно, «Земляничная поляна» и была роуд-муви с опцией путешествия внутри одного сознания. По сюжету фильма главному герою, профессору Боргу, 78 лет. В обществе он уважаемый врач, но в жизни старый педант, мизантроп, не выносящий бурных проявлений чувств и обывательской суеты. Имя его, соответственно образу, означало ледяную крепость («Is» — лед, «Borg» — крепость). Утомленный жизнью, он вместе со своей невесткой едет в другой город получать почетную ученую степень. По пути Борг посещает места своей молодости, встречает старых знакомых и знакомится с новыми путниками.

Географическое передвижение в этой истории второстепенно, первичен же внутренний маршрут Борга. Бергман сводил внешнее действие картины до минимума, концентрируясь именно на душевных порывах своего героя, целью которого была не церемония, а сам путь к исповеди и подведению итогов жизни. «Земляничная поляна» — как раз тот случай, когда личная биография подчинялась творческой мысли настолько, насколько показательно совпадали инициалы Ингмара Бергмана и Исака Борга.

Источники вдохновения

История создания этого фильма началась со случайной автомобильной поездки в Упсалу, где Бергман провел большую часть своего детства. По адресу Дворцовая, 14, в большой квартире с громоздкой мебелью, где постоянно тикали часы, а на стенах висели картины итальянских мастеров, когда-то жила его бабушка. «Я вошел в мощеный булыжником маленький дворик. Потом поднялся по лестнице и взялся за ручку кухонной двери, на которой еще сохранился цветной витраж, и тут меня вдруг пронзила мысль: а что если я открою дверь, а за ней стоит старая Лалла, наша старая кухарка, повязавшись большим передником, и варит на завтрак кашу, как в ту пору, когда я был маленьким». За эту поездку Бергман не только приоткрыл дверцу в свое детство, но и заразился идеей воссоздать на экране абсолютно реалистичное кинопространство, в котором можно спокойно перемещаться из действительности в воспоминание, из воспоминания в сон или какой-то другой пласт существования.

Другим источником вдохновения Бергмана стали его непростые отношения с родителями. Отец режиссера был пастором, авторитарной и деспотичной фигурой. Мать долгое время создавала видимость образцовой семьи, в то время как за любую провинность Ингмар и его старший брат подвергались жесточайшим наказаниям, включая избиение розгами. Юный Ингмар прятался от лживого и жестокого брака родителей под столом своей детской, где оборудовал маленький кукольный театр с проектором. Видимо, здесь, под детским столом, и зародилась привычка режиссера изживать боль с помощью своего иллюзорного мира: «Представив себя в образе собственного отца, я искал объяснения отчаянным схваткам с матерью. Мне казалось, будто я понимаю, что был нежеланным ребенком, созревшим в холодном чреве и рожденным в кризисе — физическом и психическом. Дневник матери позднее подтвердил мои догадки, она испытывала двойственное чувство к своему несчастному, умирающему дитяти». Всю свою жизнь Бергман пытался разобраться с этим внутренним непреодолимым конфликтом. Главного героя «Земляничной поляны», профессора Борга, Бергман сделал таким же нежеланным, травмированным и травмирующим других.

За год до «Земляничной поляны» Бергман снял «Седьмую печать», поставил три мощнейших спектакля («Кошка на раскаленной крыше», «Эрик XIV» и «Пер Гюнт») и окончательно разрушил свой третий брак. По ночам режиссеру, которому еще не было и сорока лет, в коротких тревожных снах снились то опрокидывающийся катафалк, то проваленный экзамен, то прилюдно изменяющая жена. Измотанный работой, ночными кошмарами и сильными болями в животе, Бергман лег в больницу: «Я лежал в крошечной палате, куда с трудом втиснули письменный стол. Окно выходило на север. Из него открывался вид на десятки километров вокруг». Именно за этим столом в холоде больничных стен и в размышлениях о скорой смерти (врачи подозревали рак) в течение двух месяцев Бергман писал сценарий «Земляничной поляны» — одного из самых светлых его фильмов.

Любопытно, что в Швеции выражение «земляничная поляна» считалось идиомой — так часто называли любимые места, связанные с приятными теплыми воспоминаниями. В то же время «земляничной поляной» по тонкой иронии шведы окрестили местные психиатрические клиники.

Ведущий актер

Сыграть профессора Исака Борга Бергман пригласил своего кумира, одного из родоначальников шведской кинематографии, актера и режиссера Виктора Шёстрема. Бергман был одержим его инфернальной, наполненной духами немой притчей «Возница» и долгое время мечтал осуществить нечто подобное. Потребовались титанические усилия, чтобы уговорить 87-летнего, измученного болезнями художника принять участие в съемках. На помощь Бергману пришел руководитель кинокомпании «Свенск Фильминдастри» Карл Андерс Дюмлинг, которому удалось заманить Шёстрёма в фильм одной привлекательной фразой: «Тебе надо будет всего лишь лежать под деревом, есть землянику и думать о своем прошлом — никакого труда!» Оставалось выполнить одно условие строптивого актера: рабочая смена Шёстрёма должна была заканчиваться не позже шести часов, дабы он мог насладиться обязательной порцией грога с виски.

Большой любитель дам, Шёстрём был без ума от молоденькой Биби Андерссон, которая играла возлюбленную его молодости, Сару. Часто съемочная группа заставала их мило болтающими в ожидании мотора кинокамеры. Один из таких моментов Ингмар Бергман заснял на 16-миллиметровую пленку: «Они сидят и ждут, когда будут снимать очередную сцену, вокруг них снуют люди, а они сидят себе и флиртуют. Виктор был в свое время большим ходоком по части женщин».

При съемке Шёстрёма Бергман часто прибегал к статичному крупному плану: «По обилию или отсутствию крупных планов в фильме, — объяснял автор, — можно с уверенностью судить о человеческих качествах режиссера, о степени его интереса к людям». Ну а в случае самого Бергмана крупный план становился и вовсе уникальным: он был похож на живую иконопись. Впалый, искривленный рот, подрагивающий подбородок и влажные пронзительные глаза актера работали мощнее разъясняющего закадрового голоса. Своим опытом, одиночеством, холодом, страхом и печалью Шёстрём оживил своего персонажа настолько убедительно, что впоследствии Бергман признавался: «„Земляничная поляна“ перестала быть моей картиной — она принадлежала Виктору Шёстрёму». Но, пожалуй, самую лестную характеристику за свою игру Шёстрём получил от Андрея Тарковского: «В жизни еще ни разу не встречал умного актера. Ни разу! Были добрые, злые, самовлюбленные, скромные, но умных — никогда, ни разу. Видел одного умного актера — в „Земляничной поляне“ Бергмана. И то он оказался режиссером».

Часы без стрелок, зеркало и другие символы

Бергман точнее любого кинокритика сам отозвался о своем фильме: «В сущности, я все время живу во снах, а в действительности наношу лишь визиты». Самый известный кадр «Земляничной поляны» — часы без стрелок. Они снятся главному герою и выступают как страшный символ безвременья, приходящий к тем, кто стоит на пороге смерти.

Долгое время режиссера преследовал тревожный сон. Он видел себя в опустевшем городе стоящим под уличными часами, у которых не было стрелок. Вдруг из-за поворота выезжала похоронная карета и вываливала на тротуар гроб. В гробу оказывался его двойник. Воспроизведение этого навязчивого сновидения зрители видят в начале «Земляничной поляны». Именно оно пробуждает профессора к действию, сообщая о том, что времени больше не осталось.

Бергман всегда шел по следам своих снов, реконструируя их зыбкую структуру на кинопленке. Если описанное выше сновидение Исака выглядело немного гротескным и формально перекликалось с сюрреалистическими опытами Бунюэля, то последующие сны профессора уже почти неотличимы от реальности. Отказываясь от использования привычных маркеров — наплывов, флера и двойной экспозиции, которыми режиссеры обычно предупреждали зрителя о переходе действия в ирреальное пространство, — Бергман оставлял лишь закадровый голос персонажа. Потустороннее проглядывало в повседневности, отражалось и сливалось в одну повествовательную линию. Зритель заглядывал и в привычный ему бытовой мир, где старый профессор крутил баранку автомобиля, и в запредельный, где он же в декорациях прошлого представал перед судом совести.

В «Земляничной поляне» Бергман открыл совершенно новую для кинематографа конструкцию пространственно-временных отношений — метод срастания внутреннего пласта времени с внешним. Наличие двух разных измерений генерировало и ряд зеркальных двойников: Исак и его сын Эсвальд, две Сары (обеих играла Биби Андерссон). Входом в другие миры служила не только земляничная поляна, но и дверные проемы, игра на фортепиано, зеркала. В одном из снов очаровательная Сара показывала Исаку зеркало, в котором он постигал себя — старого, ничтожного перед ликом молодости.

При всем обличительном характере фильма «Земляничная поляна» так и осталась самой милосердной и трогательной лентой Бергмана. Герой Шёстрёма за полтора часа экранного времени не просто эволюционировал из мрачного, нелюдимого старика в человека, способного прощать, сострадать и любить. Бергман утешал. Зрителя или самого себя. В финале профессор, ведомый своей юношеской любовью Сарой, находил мать и отца на берегу пролива. Молодые и красивые, они приветствовали его с другой стороны реки. Годы вражды теряли смысл перед неизбежностью смерти. «„Земляничной поляной“ я взывал к родителям: увидьте меня, поймите меня и, если можете, простите».

Влиятельный фильм

В «Земляничной поляне» Ингмар Бергман изменил привычный взгляд кинокамеры. Выразительные крупные планы, ретроспекция, единое пространство яви и сна, внутренний монолог, бесконечный самоанализ, богоискательство, мучительные диалоги с близкими — все эти элементы языка и темы были охотно подхвачены коллегами по профессии. Как сказано в титре одного из многочисленных документальных фильмов о шведском режиссере: «Влияние Бергмана на мировое кино столь огромно, что о нем даже трудно говорить». Впрочем, это нисколько не мешало именитым режиссерам раз за разом воскрешать дух знаменитого мастера.

Можно с уверенностью сказать, что если бы не «Земляничная поляна» и другие работы Бергмана, то фильмы Вуди Аллена были бы совсем другими. «В Нью-Йорке показывали „Земляничную поляну“, тогда я впервые узнал его имя, потому что его напечатали на афише, — вспоминал американский режиссер. — Я посмотрел фильм и связал его с „Летом с Моникой“ и с „Вечером шутов“, а затем показывали два его фильма сразу — „Седьмую печать“ и „Лицо“. И я уже, знаете ли, совершенно подсел. Я считал его лучшим режиссером, которого видел».

«„Земляничная поляна“ — великая картина, настолько гениальная, что какие-либо сравнения здесь неуместны», — не раз признавался Аллен в любви к фильму Бергмана. Действие многих фильмов Аллена (например, «Другая женщина», «Звездные воспоминания», «Преступления и проступки» или «Разбирая Гарри») имеет похожую свободную структуру: повествование часто уходит в неожиданных направлениях, включает воспоминания, сны, эпизоды из прошлого и представляет собой путешествие во внутренний мир, исследование душ главных героев.

О любви к фильму Бергмана неоднократно говорили многие европейские режиссеры.

Вим Вендерс: «Я вижу себя через несколько лет уже студентом медицинского института, в волнении выходящим из кинотеатра после позднего сеанса, на котором шли два фильма Бергмана — „Седьмая печать“ и „Земляничная поляна“. Я хорошо помню, как я бродил до рассвета по мокрому от дождя городу со смятением в душе, потрясенный вопросами жизни и смерти в этих фильмах».

Ларс фон Триер: «Я изучал в университете киноведение, и в течение целого семестра практически все лекции были посвящены Бергману. И он занял непропорционально большое место в моей кинематографической памяти. Я посмотрел все, что снял Бергман, даже рекламные ролики про мыло».

Михаэль Ханеке: «Ранние фильмы Бергмана очень сильно на меня повлияли без преувеличения».

Аки Каурисмяки: «Я снимаю старой камерой Бергмана. Когда Бергман закончил снимать кино после „Фанни и Александра“, я купил его камеру. И я продолжаю ею пользоваться. Хотя у меня есть современная камера, но купленная мной у Бергмана гораздо красивее. <...> Я бесконечно уважаю Бергмана, но особенно мне нравятся его фильмы 1950-х годов».

Этторе Скола: «Если отбросить эти удивительные этнографические совпадения, я полагаю, что в области литературы и живописи, музыки и кино есть 15, от силы 20 произведений, которые остаются в сознании людей, пока они не становятся частью их собственных воспоминаний (это как раз и отличает настоящее произведение искусства). Среди этих произведений есть, несомненно, один из фильмов Бергмана. В моих воспоминаниях живет „Земляничная поляна“ — фильм, который принадлежит даже тем, кто его не видел, и тем, кто о нем не слышал. Это как бы место для души».

И не только европейские режиссеры.

Чжан Имоу: «„Земляничную поляну“ я впервые увидел, когда был студентом. Если честно, я не до конца все понял, но был поражен и шокирован. Ему удалось запечатлеть человеческую историю и состояние, психическое состояние. Все это он сохранил. Это универсально, это превосходит все. Это выше национальных и этнических границ».

Фильм-предсказание

Остается загадкой, каким образом режиссер, которому еще не было и сорока на момент создания «Земляничной поляны», с такой детальной точностью предугадал на экране свою глубокую старость. В январе 2004 года 86-летний Бергман оставил квартиру в Стокгольме, свой пост и рабочий кабинет в Королевском драматическом театре и переселился на остров Форе, решив больше никогда его не покидать. Среди сосен, туманов и отар овец, численность которых наверняка превышала количество жителей острова, человеку с материка было не просто найти дом великого затворника.

Отчужденность от мира, отшельничество, мизантропия и неискоренимый, безжалостный монолог с самим собой — к концу жизни Бергман стал почти неразличим с Исаком Боргом. Даже расположение мебели в его рабочем кабинете напоминало домашнюю обстановку профессора, показанную в первых кадрах «Земляничной поляны». Может показаться, что Бергман просто очень устал от людей и от жизни. А можно вспомнить одно из сновидений «Земляничной поляны», напоминающее о Страшном суде.

— И каков же приговор?

— Приговор? Полагаю, что обычный, как издавна повелось.

— Обычный?

— Разумеется. Одиночество.

— Одиночество?

— Именно. Одиночество.

О том, как проходили последние годы жизни Бергмана, известно мало. Единственный достоверный факт — у порога его отшельнического дома до сих пор растет поросль дикой земляники.