Луна, Голливуд и печатная машинка: Том Хэнкс выпустил сборник рассказов

В 2014 году журнал The New Yorker, в котором публиковались Трумен Капоте, Владимир Набоков, Филип Рот и другие литературные знаменитости, выпустил сюрреалистический рассказ Тома Хэнкса «Алан Бин плюс четыре» о том, как четверка друзей собрала ракету на заднем дворе, облетела Луну и вернулась домой. И вот, спустя три года, у актера вышла полновесная книга — 17 «историй о том о сем», которые он сочинял несколько последних лет. По просьбе КиноПоиска редактор Букмейта Игорь Кириенков изучил сборник «Уникальный экземпляр», который недавно опубликовало на русском языке издательство «Азбука», и выяснил все, что нужно знать об авторе-дебютанте и его книге.

Почему Хэнкс стал писателем

Все началось с Норы Эфрон, фактически перепридумавшей ромком в конце 1980-х — начале 1990-х и снявшей несколько этапных для жанра и Хэнкса лично картин. По воспоминаниям актера, именно она призвала его серьезно относиться к спорам во время репетиций, ведь «это и есть сочинительство». Также Эфрон дала Хэнксу самый главный совет — развивать на письме свой собственный «голос, голос, голос».

Следующим важным читателем стал актер Стив Мартин. Он свел Хэнкса со своим агентом Эстер Ньюберг, которая и добилась публикации рассказа про полет к Луне в журнале The New Yorker. Тут оживились издатели. Главный редактор Alfred A Knopf Сони Мета признается, что «был сражен удивительной авторской манерой» Хэнкса и надеялся, что актер продолжит писать. Так и получилось.

Однако с тем же успехом можно считать литературную карьеру Хэнкса производной от его хобби — коллекционирования пишущих машинок. Широкий читатель узнал об этом в 2013-м, когда актер поведал о своей страсти в The New York Times. Сейчас у Хэнкса примерно 150—160 настоящих машинок и одно очень популярное приложение Hanx Writer. Но прозу на них он сочиняет нечасто, что совсем не мешает заразительно рассказывать о том, как это «обнадеживает — иметь очень специальное орудие, которое подходит только для одного дела и подходит идеально».

О чем его рассказы

Автору-новичку положено начинать с себя, и тем, кто ждет от «Уникального экземпляра» нетипичного взгляда на актерское ремесло, будет чем поживиться. Взять, к примеру, «Промотур в Городе света» про то, как голливудские студии раскручивают блокбастеры: «Три дня вместили в себя интервью, фотосессии, видеоконференции, телемосты, форумы для групп поддержки, а также максимальное количество ток-шоу, каждому из которых предшествовала часовая репетиция с продюсерами соответствующего канала». Думается, эта вещь далась ему проще всего — многое тут подсказано личным опытом.

Намного интереснее, впрочем, вылазки Хэнкса на менее комфортную для себя территорию и то, как он решает более амбициозные, чем сатира на индустрию, задачи — например, убедительно изображает сознание десятилетнего мальчика, который проводит уик-энд с матерью («Особенные выходные», один из лучших рассказов в сборнике). Или «Спросить Костаса» про мытарства болгарского иммигранта в Штатах. Некоторые тексты, как «Сочельник 1953-го» или «Добро пожаловать на Марс», просятся на экран. Из первого получилась бы военная мелодрама под «Оскар» с подобающим градусом сентиментальности и ужаса, из второго — воздушная история про утрату невинности (тоже метящая в призы).

Ну и, конечно, в книге очень много пишущих машинок. В зависимости от сюжета они могут быть центром истории или неуловимой подробностью, необходимым элементом повествования или символом заглавной уникальности и единичности. Имеются тут и программные высказывания. В интерлюдиях слово берет журналист Хэнк Файзет, одиноко воюющий с прогрессом за «грохот и ярость газеты, идущей в печать». Видимо, так на Хэнксе отразились съемки в новом фильме Стивена Спилберга «Секретное досье» — этой оде независимой бумажной прессе.

Как он пишет

Хэнкс признался, что, готовясь к работе, одолел «два тома избранного The New Yorker». Это очень чувствуется, особенно если посмотреть на конструкцию его рассказов: каждой истории полагается пуант, неожиданное направление сюжета, или как вариант сэлинджеровская недосказанность, призванная обнажить принципиальную непостижимость мира. Сказать, что это не работает, было бы предвзятостью, но побороть ощущение «ученик повторяет за любимыми мастерами» тоже не получается. Для Хэнкса, очевидно, очень важна школа высокого американского рассказа. Он явно читал — возьмем самые значительные фигуры — Чивера, Апдайка и Карвера и строит геометрию своих вещей по их чертежам.

Другое любопытное заявление писателя — о том, что сюжет у него в голове вырастает из заглавия. Но и здесь Хэнкс явно следует в фарватере большой традиции: нарочито стертые, почти номинативные названия были еще у чеховских рассказов, и тут, конечно, писатели попросту оказываются в разных весовых категориях — сравните какое-нибудь невзрачное «Месяц в Грин-стрит» и многообещающее «Володя большой и Володя маленький».

И дело даже не в том, что Хэнксу далеко до мастодонтов вроде Элис Манро. Сам молодящийся язык его прозы трудно — вслед за издательской аннотацией — назвать «достойным пишущей машинки». Он хорохорится, вворачивает тут и там сленговые словечки из какой-нибудь узкой сферы (скажем, серфингисты), много шутит («Отель, недавно модернизированный, был отделан в хипстерско-техногенном стиле нулевых, что само по себе стало бы шоком для нацистских оккупантов из далекого прошлого»), но все это выглядит ужимками молодого, нечесаного еще таланта, а Хэнксу в следующем году 62.

Критики и публика о книге

В западной прессе «Уникальный экземпляр» приняли довольно сдержанно, и даже в хвалебных отзывах хорошо различима покровительственная интонация. Так, например, обозреватель The Times снисходительно отмечает: «Для актера Хэнкс на удивление хороший писатель». Основная профессия нового американского новеллиста вообще парализует большинство его критиков. По мнению рецензента USA Today, «как и всякий большой актер или писатель, Хэнкс привносит панораму эмоций в свои рассказы — от юмора до пикантности и всего, что между». Другой способ польстить начинающему автору — поставить его рядом с мэтром: в The Telegraph предположили, что «нечто подобное писал бы Стивен Кинг, не будь он так верен жанру хоррора». И только Стивен Фрай — вероятно, самый медийный поклонник «Экземпляра» — говорит о достоинствах книги как таковой в отрыве от каких-то звучных имен. Он высоко ставит «наблюдательный, сочувственный к другим людям интеллект, который всегда отличал Хэнкса», и считает артиста «настоящим писателем с большой буквы П».

Топотом и свистом сборник встретили в The Independent — там прошлись по нескромному (400 страниц) объему, качеству письма (оно «варьируется от совершенно чудовищного до бесспорно посредственного»), упрощенному изображению Америки, клишированным описаниям (особенно во всем, что касается женщин) и под конец уподобляют книгу «громоздкой и шумной» — ну да — пишущей машинке.

Вторят коллегам и журналисты The Guardian, посвятившие «Экземпляру» сразу несколько материалов. В одном сокрушаются из-за объективации, которую допускает Хэнкс в своих текстах («Он не Харви, но он из того же мира»). Во втором прямым текстом рекомендуют артисту вернуться к тому, что у него получается куда лучше. В третьей статье хамят уже в лиде статьи: «За единственным исключением, дебютный сборник рассказов Хэнкса мог бы написать Форрест Гамп». Компромиссной позиции придерживаются разве что в The A.V. Club, напоминая: «Он, конечно, не второй Джордж Сондерс, но это не значит, что когда-нибудь он не сможет стать первым Томом Хэнксом (писателем)».

Книга разделила и читателей. Одни пользователи Goodreads, например, считают ее «агрессивно компетентной и столь же безвкусной», другие — сборником «простой, непретенциозной красоты». Кому-то не хватило собственных голосов у персонажей, пока кто-то хвалит тонко схваченную идею американской мечты. В России «Экземпляр» распробовать пока не успели, и только Галина Юзефович пишет о нем как о «романе в рассказах» (что все-таки преувеличение), части которого «на шкале читательского удовольствия располагаются в диапазоне от „неплохо“ до „как он, черт побери, это делает“».

8 цитат из «Уникального экземпляра»:

1. «Промотур в Городе света»

«Айрин отвела Рори в Медиацентр на восьмом этаже, где он дал в общей сложности 57 телеинтервью, не более шести минут каждое, и все — в одном и том же помещении, причем Рори сидел в одном и том же кресле на фоне афиши фильма. С афиши смотрела в пространство Уилла с выражением беспощадной сосредоточенности на своем прекрасном лице. Торс ее был обтянут джемпером, разорванным на одном плече; из прорехи виднелось голое плечо и верхнее полушарие левой груди».

2. «Здесь думы сердца моего»

«Я хочу, чтобы мои будущие дети когда-нибудь прочли думы сердца моего. Я собственноручно заполню бумажные страницы одну за другой, настоящим потоком сознания и сохраню в обувной коробке до той поры, когда мои повзрослевшие дети научатся не только читать, но и задумываться о движениях человеческой души! — она поняла, что сорвалась на крик. — Они будут передавать друг другу страницы и говорить: „Вот, оказывается, что мама отстукивала с таким грохотом“...»

3. «Изнурительные три недели»

«Раньше я смотрел на тебя и думал: „Этот парень все просчитал. И домишко у него неплохой, да еще с задним двориком, и работает не на дядю — только на себя. Часы вообще может выбросить, поскольку никуда не торопится“. Для меня ты олицетворял Америку, в которой я надеюсь жить. А теперь тобой помыкает Леди Босс».

4. «Сегодня в нашем городе с Хэнком Файзетом. Слон в печатной лавке»

«Мне будет не хватать осязаемых, бумажных газет, тех, что семь дней в неделю швыряет мне на лужайку из окна автомобиля, почти не притормаживая, почтальон по имени Карл, а также другой газеты, которую пару раз в неделю читаю в кафе „Перл-авеню“ (на Перл-авеню). Мне будет не хватать ликования от материала, помещенного на первой полосе, и стыда от материала, задвинутого на страницу Б6. Не скрою, меня греет, когда я вижу свое фото и подпись — свою колонку — на последней полосе ее легко найти, а известно ли вам, что колонка читается от начала до конца за то же время, что варится яйцо всмятку?»

5. «Сочельник 1953-го»

«На фоне вспышки, похожей на вспышку камеры, установленной на боксерском ринге, Вирджил увидел, как шлем немецкого солдата взрывается облаком капель кроваво-красного тумана и влажных ошметков того, что осталось от человеческой головы».

6. «Сегодня в нашем городе с Хэнком Файзетом. Вылазка в Большое Яблоко»

«По-моему, Н.-Й. куда лучше смотрится на кино- и телеэкране, где круглые сутки к твоим услугам такси, только свистни, а супергерои спасают мир. В реальной (нашей) действительности Готэм ежедневно демонстрирует отдаленное сходство с праздничным шествием в честь Дня благодарения и вполне явное — с толкотней у багажной ленты после шестичасовых мучений в переполненном самолете».

7. «Спросить Костаса»

«В родной деревне Ассан смотрел черно-белые фильмы, дрожавшие на белой стене. Иногда попадались и американские, про ковбоев, которые на полном скаку палят из револьверов, оставляя за собой длинные струйки дыма. Но больше всего ему нравилась кинохроника: заводы, стройки, какое-нибудь новое здание, вырастающее до небес в городе под названием Чикаго. В Чикаго полно высоченных домов, а на улицах — сплошь черные седаны.

Но „Нью-Йорк, Нью-Йорк“ оказался городом без конца и без края: он бросал отсвет на небо, золотил низкие облака, пускал по дрожащей воде цветной дым. Когда пароходик медленно двигался по широкой реке, город проплывал мимо, как расшитый драгоценными каменьями занавес: миллионы освещенных окон, яркие небоскребы, похожие на замки, и парные огни машин, огромного количества машин, с жужжанием мчащихся во все стороны, — все это сливалось в единое полотно. Раскрыв рот и глядя во все глаза, Ассан стоял на открытой палубе, и ветер трепал его одежду».

8. «Сегодня в нашем городе с Хэнком Файзетом. Возвращение из возвращения в прошлое»

«Все та же воплощенная Американская Женственность вернула меня из путешествия в прошлое, когда, войдя в кухню, велела убрать эту тарахтелку и накрыть на стол. К нам должны были привезти внуков, и в качестве развлечения мы запланировали акцию „тако — своими руками“, а потому пачкотни было не избежать. „Ундервуд“ обладает неизъяснимой властью, это движитель моих мечтаний, а потому я спешно убрал его в футляр, отнес в свой домашний кабинет и поставил на полку. По-моему, в темноте он светится...».