Как это по-русски: Сахалинский кореец о работе в южнокорейском кино

На творческом счету начинающего российского кинорежиссера Игоря Кима пока лишь пара проектов. Один из них, 50-минутный фильм «Притяжение», показывали на сахалинском фестивале «Край света». Но зато у него за плечами есть уникальный опыт работы в южнокорейской киноиндустрии, куда он попал после нескольких лет учебы в Институте имени Им Квон Тэка (другой вариант написания имени — Лим Гвон-тхэк).

По просьбе КиноПоиска Игорь рассказал о том, почему он не смог сработаться с местными кинематографистами и чем специфика южнокорейского кинопроизводства отличается от российской.

Далекая «38-я параллель»

Я родился на Сахалине. Мои предки, корейцы, оказались на острове во времена Второй мировой. Тогда Корея еще не разделилась на Южную и Северную и была единым государством Чосон. После начала войны с Японией Сталин, по легенде, велел отвезти часть корейцев на материк и распределить по разным республикам — в Узбекистан, Казахстан, Татарстан, — чтобы их не перепутали с японцами. Именно так в России оказались мои прабабушка и прадедушка, а бабушка и дед поселились на Сахалине.

Получается, я уже четвертое поколение сахалинских корейцев. Я всегда чувствовал себя больше русским. Мои родители в детстве довольно хорошо знали корейский язык, но потом в русскоязычной среде постепенно утратили это знание. Конечно, я учил корейский в школе с углубленным изучением восточных языков. По иронии судьбы у меня по нему была тройка. Кто ж знал, что я потом пять лет проживу в Корее?

Я рос в эпоху видео, родители приносили домой видеокассеты, смотреть их было для меня самым большим удовольствием. Попадалось и корейское кино. «Шири» вызывала настоящий ажиотаж. Мой брат три раза ходил в кинотеатр, я тоже смотрел с родителями. Я тогда еще не понимал, насколько это качественный фильм для корейского кинематографа. Другим моим фаворитом была следующая военная драма Кан Джэ-гю — «38-я параллель». Я был фанатом этого режиссера. Благодаря этой ленте я понял, что, помимо русского и голливудского кино, существует еще и другое.

В пятом классе я впервые подумал о работе в кино. В «Смертельной битве» есть сцена, где Джонни Кейдж на съемочной площадке беседует с режиссером. Тогда я осознал, что есть такая профессия — режиссер. Впрочем, следом я захотел стать адвокатом. Просто мне нравился «Сорвиголова» — слепой адвокат, который защищает невинных. Но потом все равно вернулся к старой идее, прочитав статью в журнале, где автор описал процесс создания «Ангелов Чарли» от задумки до выхода в прокат и кассовых сборов. Я с таким увлечением во все погрузился и попытался найти в этом процессе фигуру, которая больше всего мне соответствует. И в очередной раз понял, что это все-таки режиссер.

Институт имени Им Квон Тэка

В начале нулевых на Сахалине кино никто не интересовался, так что мне даже поговорить было не с кем. Если я кому-то говорил о своем желании снимать фильмы, то все советовали спуститься с небес на землю — считали это чем-то нереальным. Ситуация изменилась лишь с появлением фестиваля «Край света», он полностью изменил отношение сахалинцев к кино и его созданию.

Я очень хотел попасть во ВГИК или в СПбГУКиТ (в Питер мне даже казалось реалистичнее), но поступить на бюджет с моими десятью тройками в аттестате было маловероятно, да и финансовое положение семьи все равно не позволяло. Стал рассматривать варианты во Владивостоке, Хабаровске, Новосибирске — туда многие поступали и учились бесплатно. И тут моя подруга сказала, что в корейском университете есть киноотделение, где существует грантовая программа для иностранцев. Если поступаешь, тебе оплачивают все: и учебу, и проживание, и билет, даже стипендию выписывают. Я подумал, что этой мой шанс. Тем более что на родине предков я ни разу не был. Следующим летом я подал документы, а потом пошел на собеседование.

До сих пор помню этот день, 11 сентября 2007 года, когда мне позвонили и сказали, что я принят. Никогда не интересовался, что именно их убедило. В общем-то, программа была рассчитана на сахалинских корейцев вроде меня. Профессора из Пусана специально приезжали на Сахалин и беседовали с абитуриентами. Русских туда тоже допускали, хотя они и были в меньшинстве. Иностранные студенты всегда в азиатских вузах ценились. Институт делает расчет на то, что русский студент закончит учебу в Корее, вернется на родину и будет работать по специальности, тем самым увеличивая престиж альма-матер.

Я стал первым русским студентом киноотделения, который приехал на четырехлетнюю программу бакалавриата. До этого иностранцы на факультете учились, но лишь недолго, по обмену. Профессора потом не раз меня спрашивали, почему я не стал учиться в России, в том же ВГИКе, ведь это знаменитый университет, говорили они, даже сам Тарковский там учился. Русская театральная школа, кстати, в Корее и по сей день считается лучшей в мире. У нас в программе было актерское мастерство, и его преподаватели по большей части учились в Москве, в «Щуке» или ГИТИСе. Я с ними общался, нам было что обсудить. Русский кинематограф в Корее уважают, профессора видели русскую классику, но совсем незнакомы с современными картинами.

Когда я начал учиться, в моем вузе произошла реорганизация. Одним из кураторов и попечителей института стал кинорежиссер Им Квон Тэк. Отделение Film and Video переименовали в Институт кино и сценических искусств имени Им Квон Тэка, изменилась и образовательная программа.

В российских киношколах ты обычно выбираешь себе специализацию. В том институте, где я учился, студенты изучают сразу четыре профессии: режиссер, оператор, продюсер и звукорежиссер. На диплом сдают только одну. Сценаристов учат лишь на дополнительных курсах. Мастерских, как во ВГИКе, нет. Куратор появляется только на последнем курсе. Почти все профессора активно работают в кино — это позволяет сократить разрыв между теорией и практикой. Постоянно проходят мастер-классы, особенно благодаря усилиям Им Квон Тэка. Была программа по обмену с американским Dodge College of Film & Media Arts. Потом такие же организовали с киношколами Камбоджи, Индонезии и других азиатских стран.

Кроме того, в Пусане, где находится институт, проходит самый крупный корейский кинофестиваль. При нем существует программа Asian Film Academy — что-то вроде курсов повышения квалификации, куда приглашаются студенты со всего региона . Там они собираются в команды и под руководством менторов — ими становятся гости фестиваля — снимают короткометражные фильмы. В 2011 году менторами были режиссеры Кшиштоф Занусси и Мурали Наир, оператор Джонни Э. Дженсен.

В поисках единомышленников

Я слышал, что у студентов ВГИКа бывают проблемы с получением аппаратуры на съемки. В Корее у ребят таких сложностей нет. Они могут взять напрокат технику не только в своем институте, но и в так называемых медиацентрах, причем совершенно бесплатно. И тут наблюдается некий абсурд. Голодный российский студент будет искать любые возможности реализовать свою задумку и вложит в это всю душу. Корейский студент, которому все дают — только снимай! — расслабляется и меньше старается.

Я думал, что в корейском вузе встречу массу киноманов-единомышленников. Но оказалось, что корейская молодежь мало смотрит и ничего не знает об истории кино, некоторые даже были не в курсе, кто такие Джордж Лукас и Стивен Спилберг. Помню, на последнем курсе один наш профессор попросил каждого из нас сказать о своих планах после окончания института. Оказалось, что большая часть наших выпускников не собирается дальше заниматься кино. За четыре года они поняли, что это сложный процесс, но доучились, чтобы получить диплом. Меня это удивило. Тогда я понял, что в Корее многие идут учиться на кинематографиста неосознанно. Многие не видели ничего, кроме «Трансформеров», и, видимо, думали, что после выпуска сразу будут снимать что-то в таком духе. Или хотя бы музыкальные клипы. Оказалось, что все сложнее: первые лет десять надо пахать на самых низших позициях, таскать линзы, штативы протирать.

Работать в корейском кино я начал, чтобы набраться опыта. Первый раз на съемочную площадку я попал по приглашению Им Квон Тэка. Студентов позвали посмотреть, как работает мастер. Потом оказался на съемках фильма «Мой путь» Кан Джэ-гю, моего давнего кумира. Это был чистый экстаз. Ассистент его продюсера, выпускница нашего вуза, позвала нас, студентов, поучаствовать в массовке. На месте выяснилось, что съемочной группе не хватает рук для простой физической работы, и я напросился в волонтеры.

Пока большая часть одногруппников выжидала команду «мотор!», я таскал декорации, настраивал технику, наблюдал, как работает группа, а заодно искал глазами самого режиссера. Впрочем, когда нашел, то понял, что ничего особенного, он никак не выделялся. (Смеется.) Но потом все же подошел к нему, сфотографировался и взял автограф. Все-таки герой моего детства. Позже на площадку пришел актер Чан Дон-гон, который играл в «38-й параллели» старшего брата, и я тоже был счастлив увидеть его своими глазами.

Более зрелый опыт я получил уже на кинофестивале в рамках азиатской киноакадемии, где был в операторской команде, помогал на монтаже. А по окончании вуза принялся искать работу, и здесь началось самое сложное.

Корейский режиссер — царь и бог

Азиатская субординация проста: режиссер на площадке — царь и бог. Все бегают, суетятся, а он сидит в тепле и уюте в палатке, смотрит в монитор и говорит, как должно быть. Никто не может ему возразить. Как он сказал, так и будет. Да, есть продюсер, который дает деньги, но он в лучшем случае может отвести режиссера в сторонку и аккуратно что-то обсудить, но не более того. Это касается не только авторского кино, но и коммерческого. Если ты, продюсер, нанимаешь режиссера и не доверяешь ему, вмешиваешься в процесс его работы, то ничего не выйдет. Продюсер может сказать, что деньги кончаются, но решение всегда за режиссером.

Я однажды разговорился об этом с профессором нашего института, который продюсировал много проектов. Так вот, он сказал, что о конфликтах между продюсером и режиссером, какие случаются в Голливуде, не слышал. Не зря же Энг Ли, начинавший карьеру на Тайване, шутил, мол, пока я работал на родине, я был императором, а приехал в США и стал просто президентом.

Никто из группы не может давать режиссеру советы. Если вдруг возникает сложность на съемках, то режиссер думает, как поступить, а все ждут. Моя подруга, которая была переводчицей на съемках корейского фильма «Светлое будущее», однажды во время такой вот паузы — все вокруг молчали — взяла и сказала: а давайте сделаем так? На нее посмотрели как на букашку. Как она позволила себе такую дерзость — при всех давать советы режиссеру?

Впрочем, такое жесткое подчинение позволяет избежать бардака на съемках. Азиатские кинематографисты в этом плане дисциплинированы. Японцы, говорят, вообще снимают чуть ли не по секундомеру. Корейцы попроще, но тоже очень собраны. Конечно, группа может обсуждать «дурацкий» сценарий или «плохого» режиссера, но только между собой. Я как-то говорил об этом с корейцами. Спрашиваю: «В вашей культуре заложено, что режиссер — главный. Хорошо, если он при этом талант и опытный человек. Ну а если он идиот? Что тогда?» А они: «Ну да, и такое может быть. Ничего не поделаешь». Предложить улучшить фильм они не могут, но и задний ход дать тоже поздно — они уже подписались на эту работу. С другой стороны, здесь сложно уволить человека. Если такое происходит, то это крайний случай. Для этого нужны серьезные основания, иначе бывший сотрудник тебя по судам потом затаскает. В Корее ты не услышишь это привычное российское «Пиши заявление».

Зато начальник может очень жестко вас отчитать. И я не раз слышал о том, как опытного специалиста, которому около сорока, за какой-то проступок отчитывает старший по возрасту и должности. Многие корейцы такой возможности отругать не упускают и даже ею пользуются. В этом смысле они очень властолюбивы.

Конечно, четкая структура и субординация сказываются на росте корейской кинематографии, но вряд ли они являются определяющим фактором успеха. Чтобы понять, в чем успех национального кино у местных зрителей, нужно вспомнить его историю. Кинематограф Южной Кореи был очень традиционным до появления фильмов того же Кан Джэ-гю. Вдохновившись американскими блокбастерами и лентами Люка Бессонна, он снял в 1996 году «Кровать из дерева гинко». Это была тоже традиционная картина, но со спецэффектами и голливудским колоритом. Фильм оказался успешен, но зрители явно не привыкли видеть своих актеров в таком антураже. Режиссер не сдался. Под впечатлением от «Никиты» и «Леона» Бессона, «Схватки» Майкла Манна он снял «Шири» и произвел фурор.

Надо понимать, что в Южной Корее к своей культуре тогда относились в лучших традициях советского времени: государство дает тебе деньги, если ты снимаешь что-нибудь фольклорно-патриотическое. О том, что кино может быть бизнесом, задумались лишь в эпоху VHS, когда посмотрели «Индиану Джонса» и «Парк юрского периода». Вскоре корейцы научились снимать а-ля Голливуд, но при этом сохранили свои национальные ценности. Я видел статистику, где говорилось, что в 2011 году более 50% корейцев предпочитали свое кино зарубежному. Отчасти это было связано с субтитрами — все иностранное кино, кроме мультфильмов, не дублировалось, поскольку это странно, когда на экране европейцы говорят на азиатских языках. Но, что важнее, корейцы — патриоты. Им всегда приятно видеть на экране людей своей культуры. А еще корейцы — люди крайностей, любят комедии и ужасы. Им нравятся острые ощущения.

Сочувствие господину Хиддинку

Я на личном опыте почувствовал, что Корея — чудесная страна до тех пор, пока ты не начинаешь там работать. После выпуска мне предложили место в группе декораторов. Это был фильм «Охотницы» — хороший, с большим бюджетом и корейскими звездами. Я согласился. Мне было сложнее, чем многим. Во-первых, иностранец, пусть и с азиатской внешностью. Во-вторых, язык, который я знал не в совершенстве. В-третьих, возраст — я был самым молодым, мне было 24. Дело в том, что в Корее всех студентов забирают в армию и никаких отсрочек не дают. Если ты годен по здоровью и не служил, то ты лох. В армии служат даже популярные актеры и певцы, иначе поклонники не поймут. Многих выдергивали из-за студенческой скамьи, через два года они возвращались, но уже на другой поток. В итоге к выпуску вокруг меня полностью изменилась мужская часть курса, а я стал самым юным.

Мы приезжали на площадку раньше всех, собирали декорации, по окончании съемок разбирали и позже всех уходили домой. Потом я стал ассистентом художника-постановщика, делал реквизит, с которым актеры появлялись в кадре. Зарплата была небольшая, пахали больше восьми часов в сутки, но я был не против. Поначалу мне даже все это нравилось, ведь я получал отличный опыт. Но вскоре я убедился в том, что изжить в себе русское свободолюбие не могу. С подчинением у меня быстро возникли проблемы. Забегая вперед, могу сказать, что меня и уволили из-за нарушений субординации.

Ругали по разным причинам. Например, я часто крутил в руке молоток, а мне говорили, чтобы прекратил — боялись, что отлетит в кого-нибудь. Я отходил в сторону и продолжал крутить. И за это меня снова ругали. Или вот еще пример. Коллега, который старше меня лет на пятнадцать, находится в одном углу студии, а я в другом. Он мне говорит: «Подай рулетку?» Я нахожу метр и бросаю ему. И следом получаю взбучку. Оказалось, я был очень неправ, когда это сделал. Я должен был подойти к нему, дать в руки и сказать что-нибудь вроде: вот, хён («старший брат»), держи. А я не понимал, зачем мне идти через всю студию, когда я могу кинуть или по полу прокатить. Я отцу помогал — всегда так делал. И таких мелких ситуаций было море, когда старшие по возрасту и званию отчитывали младшего за ерунду.

Есть хороший пример, который иллюстрирует особенности местной культуры. В 2002 году на чемпионате мира по футболу Южная Корея заняла четвертое место — это был настоящий триумф. Мне рассказывали, что у тренера сборной Гуса Хиддинка ушло много сил, чтобы перевоспитать игроков. Раньше было так: к воротам противника подбегают два футболиста, один ведет мяч. Представьте, нельзя отдать пас игроку, который старше вас. А вот он вам как младшему пас дать может. Я когда это услышал, то просто ушам не поверил. Что за бред? Как они тогда в футбол играют? Но, конечно, надо понимать, что «соккер» — это не корейская игра. Когда она появилась в стране, корейцы привнесли в нее свою культуру. И я вспомнил об этом, когда кинул метр своему старшему коллеге.

Потеряв работу в Корее, я вернулся домой, на Сахалин. Некоторое время не работал в кино и даже стал чувствовать творческий голод. В итоге снял 50-минутный фильм «Притяжение», который показали на фестивале «Край света». Там же я принял участие в питчинге с новым проектом «Мам, я дома» и победил. Нам обещали денег на съемки. Правда, так ничего и не дали, поэтому картину я снял с горем пополам сам. Определили ли бы деньги качество фильма? Не думаю. Не люблю говорить «творческая неудача», но у меня возникло ощущение, что я иду не туда. Так что работу в кино я отложил. Некоторое время был фрилансером. Мы с братом и другом открыли «Клуб виртуальной реальности» — организовываем квесты. Недавно я написал рассказ, который даже опубликовали в журнале в Саранске. Может, я его однажды экранизирую. Я решил, что вернусь к съемкам позже, когда смогу задать себе верное направление. Буду сам снимать, набивать шишки, учиться. Но в Корею если и поеду, то вряд ли работать — только отдыхать и повидаться с друзьями.