«Эйзенштейн на бумаге»: Мартин Скорсезе о рисунках великого режиссера

Издание «Эйзенштейн на бумаге» является знаменательной вехой. В нем впервые представлены 500 лучших и по преимуществу прежде не публиковавшихся графических работ великого мастера кино Сергея Эйзенштейна.

Книга, российское издание которой осуществлено в рамках совместного проекта Российского государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ), издательств Thames and Hudson, Ad Marginem и Музея современного искусства «Гараж», прослеживает необычайные повороты жизни и карьеры Эйзенштейна через стили его графики. При всем разнообразии они, тем не менее, являются звеньями единой творческой эволюции — от ранних детских рисунков до эскизов костюмов и декораций, от абсурдных психоаналитических набросков до поздних абстракций. Автор этого монографического альбома — киновед Наум Клейман, ведущий исследователь жизни и творчества Эйзенштейна — в своих комментариях по-новому раскрывает мотивы и задачи графических работ режиссера, цитируя и комментируя отрывки из размышлений и разборов самого мастера.

С разрешения издательства Ad Marginem КиноПоиск публикует отрывок из книги — предисловие американского кинорежиссера Мартина Скорсезе.

Мартин Скорсезе об Эйзенштейне

Во времена моей юности Сергей Эйзенштейн принадлежал к числу великих классиков кинематографа. Он был одним из очень немногих кинематографистов (наравне с Чаплином), которых почитали серьезные интеллектуалы, определявшие, что являлось большим искусством, а что — нет. Имя Эйзенштейна можно было увидеть рядом с именами Джойса и Пикассо, О’Нила и Стравинского. Его «Броненосец „Потемкин“» считался одной из величайших картин в истории мирового кино.

О самих же фильмах требовался отдельный разговор. «Потемкин», сколько раз вы бы его ни смотрели, как бы часто ни пересматривали сцену «Одесской лестницы», разбитую на отдельные кадры, все равно обладал какой-то захватывающей силой. Ритм, динамика, столкновения образов и идей — все те вещи, которые столько исследователей уже столько лет анализируют. И выразительная сила — настолько мощная, что казалась почти не от мира сего. Дело было не только в том, что Эйзенштейн обладал даром видения, — он шел намного дальше. Он воплощал зрительный образ в нескольких измерениях одновременно. Это был Диккенс, это был Дисней (он, как хорошо известно, почитал обоих), это было совершенное владение мастерством живописи и декорационного оформления, и это было четкое чувство ритма и контрапункта, и все это было сконцентрировано в каждом кинокадре.

Первый фильм Эйзенштейна, увиденный мною, был «Александр Невский». Его упомянул журнал «Кью» («Cue»), который был путеводителем в мире культуры для ньюйоркцев. Я доехал на метро до кинотеатра «Талия» на пересечении Бродвея и 95-й улицы и вошел в зал в середине картины, прямо перед Ледовым побоищем. Я был поражен тем, что увидел и услышал: яростные духовые в партитуре Прокофьева произвели на меня такое впечатление, что я пошел и купил все записи его произведений, какие только смог найти (меня разочаровал звук в восстановленной версии этого фильма: ему не хватало шероховатой, грубой энергии оригинала).

Фильм, от которого у меня на самом деле перехватило дыхание, — вторая серия «Ивана Грозного», впервые вышедшая в США в 1959 году (первую серию я посмотрел лишь несколько лет спустя). Мне показалось, что я попал в гущу какой-то таинственной древней церемонии вроде элевсинских мистерий или обрядов римских весталок.

Когда я стал немного старше и начал серьезно относиться к изучению кино, я даже нарисовал кадр из картины: вид сверху на Черкасова, стоящего над столом, огромная тень от его профиля, отброшенная на стену. Я мог бы нарисовать и другие кадры из этого фильма. Любой из них, без исключения. Я никогда раньше не видел ничего подобного. Не видел и с тех пор.

В последние несколько десятилетий слава Эйзенштейна не то чтобы уменьшилась, но слегка потускнела. Причины этого для меня в какой-то мере загадочны. В своем вступлении Иен Кристи [в этой книге] высказывает предположение, что это было обусловлено позицией Андре Базена. Возможно. А может быть, дело в том, что связь с Эйзенштейном и его миром ослабла или была прервана. Думаю, то же самое можно сказать и о Чаплине.

Эта замечательная книга возвращает к жизни художника и его визуальное воображение совершенно новым образом. В разные годы мне доводилось видеть немало рисунков Эйзенштейна, но никогда я не видел такое их количество вместе. Эффект ошеломляющий. Буквально на каждой странице вы найдете что-то, что поразит вас в этих репродукциях набросков, карандашных рисунков, шаржей и эскизов для театра и кино. Непрекращающаяся игра объемов и форм завораживает, чувство цвета (даже когда цвета в рисунке нет!), масштаб и постоянное переключение регистров — от сатирического к почтительному и до эротического — не перестают удивлять.

Перелистывая «Эйзенштейна на бумаге» страницу за страницей, читая о его слишком короткой жизни и внимательно рассматривая рисунки, вы придете в восхищение и начнете глубже понимать эти выдающиеся фильмы.

Наум Клейман. «Эйзенштейн на бумаге. Графические работы мастера кино». М.: Ad Marginem, 2017