Антон Долин: «„28 панфиловцам“ и „Землетрясению“ не нужен критик»

В октябре на российские экраны вышли сразу два фильма, которые вызвали бурную положительную реакцию у зрителей и сдержанную, а порой недоуменную у критиков. Это военная драма «28 панфиловцев», чей релиз сопровождался дискуссиями в обществе и скандалами на уровне государственных учреждений, и «Землетрясение», повествующее о трагедии 1988 года в Армении, когда мощное землетрясение унесло жизни десятков тысяч людей.

На своей странице в сети Facebook кинокритик Антон Долин написал о том, что посмотрел оба фильма «вне обязательств рецензента», и возмутился отсутствием возможности критиковать качество подобных картин. «Упоительная новая тактика русского кино: выбирай тему, жанр и способ производства (сделано русским народом при участии Министерства культуры РФ) так, что любая критика будет объявлена предвзятой», — написал Долин.

По просьбе КиноПоиска кинокритик прокомментировал ситуацию, в которой народные фильмы получают одобрение государства и массовой аудитории, но при этом совершенно подменяют само понятие «кино».

Каша из топора

Критик — это всего лишь профессиональный зритель. В кино он точно так же плачет, когда грустно, смеется, когда смешно, и спит, когда скучно. Единственное отличие критика от простого зрителя — он смотрит очень много кино, и от этого чувствительнее к штампам. Когда он видит, что что-то откуда-то украдено, а какой-то прием повторен в 70-й раз, он это опознает. В моих глазах, хотя не все со мной согласятся, выстраивать кино на клише и штампах — это довольно серьезный грех, если мы исходим из того, что кино — это все же отчасти творчество, а не только индустрия.

Меня расстраивает, что создатели некоторых картин, которые недостаточно талантливы или недостаточно старательны, для того чтобы сказать своим фильмом что-то новое (или сказать старое, но новым способом), выезжают за счет рефлексов зрителя. Рефлексов, которые похожи на рефлексы собаки Павлова. Разговор о землетрясении для людей, которые пережили его или просто слышали о нем, сразу вызывает давление на слезные железы. Допустим, эксплуатация таких тем, как холокост, уже начинает раздражать отдельных зрителей (слишком много этого в кино), но другие темы не так широко исследованы. Игровых фильмов о землетрясении, которое было действительно беспрецедентным, не существует. Патриотическая нота, ностальгическая нота, сентиментальная нота — все это складывается в предсказуемую реакцию зрителя.

Я бы назвал это эффектом каши из топора. Солдат из гениальной русской сказки завлек прижимистую хозяйку топором, из которого вроде как сварит кашу, а на самом деле использовал продукты, которые доверчивая, но любопытная женщина бросала в котелок. Съемочные группы фильмов «Землетрясение» и «28 панфиловцев» выступают в роли вот такого топора — совершенно бесполезного, хотя тяжеловесного и на вид даже действенного. Они не сообщают новой информации, не дают неожиданных эмоций — вообще ленятся. Но некоторые темы работают сами по себе. Особенно если организовать грамотную информационную поддержку и не забыть сообщить публике о непатриотичных врагах такого кинематографа, которым надо дать отпор.

Те, кто после объявления о создании фильма о 28 панфиловцах кричал, что такого подвига не существовало (как будто это имеет какое-то значение для художественного фильма), как и те, кто кричал, что отрицающие этот мифологический подвиг — «конченые мрази», идеально подогрели публику, которой стало любопытно посмотреть фильм. Результат: немалая часть аудитории «28 панфиловцев» и «Землетрясения» выдает запрограммированную реакцию, которая никак не связана с достоинствами или недостатками фильма.

Почему это вредно?

Это опасный прецедент по простой причине. Кино — это искусство. Искусство должно бороться со штампами и клише, а не пропагандировать их, подменяя догмой и готовым рецептом тот поиск, в котором суть культурной деятельности и заключается. Никакого поиска нового, конечно, в «28 панфиловцах» нет. Кто-то очень точно сравнил этот фильм с исторической реконструкцией. Но, позвольте, картина показывается в кинотеатрах, а со зрителей берут деньги за вход. Значит, это все-таки кино. Говорите, «кино-памятник»? Что ж, памятники обычно стоят на площади — бесплатно и для всех. Снимите кино и бесплатно показывайте на площади. Государство, думаю, поддержало бы.

Когда люди в поле, где когда-то состоялось сражение, собираются, одеваются в мундиры или доспехи и чувствуют себя одержимыми духами тех воинов, которые когда-то на этом самом месте не на жизнь, а на смерть схватились друг с другом, — это историческая реконструкция. Но представьте, что приходите вы в Большой театр, а там вместо «Князя Игоря» реконструкция битвы князя Игоря с половцами. И никто при этом не умеет петь, не играет на инструментах — просто дерутся.

Всему свое место. Почему «28 панфиловцев» со своими крайне скромными художественными достижениями существуют на одном поле с настоящим кино, будь оно американское, российское, французское или какое угодно еще, мне не очень понятно. Его делали явно люди увлеченные, патриотичные, искренние. Намерения могут быть благими, но я не понимаю, какое отношение это имеет к кино, в котором должны быть идея, метафора, интересный сюжет, незабываемые персонажи, самобытный художественный язык?

Из ничего и выйдет ничего

Отсутствие серьезного разбора художественных составляющих «Землетрясения» или «28 панфиловцев» в прессе красноречивее всего говорит о качестве этих фильмов. Если то, из чего состоит собственно искусство кино — операторская работа, актерская игра, сценарий, характеры, — не обсуждается, а люди начинают обходиться общими словами о подвиге народа (или — вспомним «Землетрясение» — о страданиях другого народа), значит, говорить просто не о чем.

На месте авторов фильма я бы не радовался такого рода комплиментам. Даже самый кондовый патриот осознает, что персонажи «28 панфиловцев», имена и лица которых, я думаю, мало кто запомнил, не могут сравниться с героями фильмов «Летят журавли», «Судьба человека», «Иваново детство», «Восхождение». Можно назвать любые хорошие советские фильмы о войне, на которые «28 панфиловцев» как бы ориентируются. В каждом из них мы увидим совсем мало сцен сражений. Речь идет о психологических ситуациях, в которых оказывается человек на войне. Мы помним актеров, их реплики, имена героев. И везде идет речь об индивидуальных судьбах, а не об обобщенном подвиге народа.

Впрочем, этим фильмам не нужен умный и злой критик, который их разгромит, показав через собственную эрудицию их низкие художественные качества. Хвалебных рецензий, состоящих из общих слов, и скромных кассовых сборов достаточно, чтобы показать истинное значение этих картин. Как говорил король Лир, «из ничего и выйдет ничего».

Индустриальный фильтр

Опыт таких народных фильмов, конечно, трансформирует наш кинематограф, и это тревожный знак. Но не катастрофа. Ведь чтобы показывать выдающиеся результаты, надо быть экстраординарным и коммерсантом, и художником. Бекмамбетов или Бондарчук, например, на это способны. Никто не будет спорить, что это личности. У каждого свой стиль, свой подход, каждый рискует чем-то, создавая свою художественную вселенную. Без этого не будет и серьезной коммерции! В Голливуде и во всем мире то же самое. Мы можем ненавидеть Спилберга, Майкла Бэя или Люка Бессона за коммерциализацию искусства, но в каждом случае речь идет о яркой личности.

Коллективный подвиг безвестных кинематографистов и будущих зрителей, скинувшихся на фильм, не создает индивидуальности, на которой строится индустрия. Это фильм, который может не провалиться; самое серьезное достижение — выйти в ноль. Но индустрия держится на проектах, которые зарабатывают, совершают прорывы. Это разговор, уже не связанный с искусством, качеством, идеологией. Публика хочет видеть в кино то, чего раньше не видела.

Лоцман в безбрежном мире кино

Мне не кажется, что критики сегодня никому не нужны. Мой персональный опыт — конечно, он не универсален — свидетельствует об обратном. Уверен, людям необходимы кинокритики, которые будут им внятно, доходчиво, простыми словами помогать ориентироваться в безбрежном мире кинематографа. Кино по-прежнему самое народное из искусств, все его смотрят, и людям необходимы лоцманы. Я в этой роли выступаю. Возможно, многие мои коллеги хотят разговора с аудиторией на более высоком интеллектуальном уровне (я и сам был бы не прочь) и расстраиваются, что аудитория этот уровень не желает воспринимать. Печально, но со временем и это пройдет.

Отчасти дело в том, что в стране давно и планомерно ведется работа по уничтожению свободных независимых средств массовой информации. Понятно, что, когда средство информации становится средством пропаганды, первое, что отваливается за ненадобностью, — отдел культуры и вообще критики — люди, которые учат анализировать действительность. Сейчас такого рода деятельность не приветствуется. Но потребность в ней колоссальная. Я это вижу не только по аудитории «Вечернего Урганта», но по реакции людей в провинции, где я бываю довольно часто. Так что все разговоры про невостребованность критики преждевременны, по-моему. А то, что появилась рядом с профессиональной кинокритикой народная — есть видеоблогеры, есть просто люди, которым нравится ставить оценки и писать комментарии, — это прекрасно. У всех есть возможность высказать свое мнение. И это точно никак не может повредить критикам. Просто наша профессия трансформируется, и это неплохо. Значит, она жива.