Луи Гаррель: «„Друзья“ — это манифест безответственности»

Я искал сюжет для фильма, рассчитанного на трех актеров. Причем изначально я хотел работать именно с Венсаном Макеном и Голшифте Фарахани, которые уже снимались в моей короткометражке «Правило трех». Знакомая писательница подкинула мне идею адаптировать пьесу «Капризы Марианны» Альфреда де Мюссе, в которой я играл еще в театральной школе, когда мне было 15 лет. Мне эта идея понравилась, и я начал работу над сценарием. Но получалось что-то странное, было сложно. Я так много раз выходил на сцену в этой пьесе, что это мешало посмотреть на нее с другой стороны. И тут я вспомнил о чудесном фильме Жана Ренуара «Правила игры», который также начинался с этой пьесы. Так родился сценарий. Я отправил его своему соавтору Кристофу Оноре, и ему все понравилось. Он внес несколько правок, и работа закипела.

Существует три вида дружбы: есть друзья, есть товарищи, есть приятели. Герои познакомились, будучи подростками, и были не разлей вода до своего тридцатилетия. Я хотел рассказать историю дружбы как историю любви, историю счастливых отношений и их конца. Возможно, мы нечасто об этом задумываемся, но дружба очень похожа на любовь. Там тоже присутствуют и ревность, и собственничество.

Кристофу Оноре очень понравилась эта идея. По его мнению, это свежий взгляд на мужскую дружбу, подобного на экране еще не было. Обычно в кино мы наблюдаем, как мужчин связывают приятельские отношения. Они ходят по барам, помогают друг другу знакомиться с девушками. Или это дружба, похожая на родственную связь, когда друг почти как брат. Но есть и чувственная сторона дружбы, о которой знает каждый мужчина, однако об этом как-то не принято говорить.

Можно сказать, меня к этому готовили с детства. Помню, когда я был еще совсем маленьким, мы с отцом обсуждали его фильмы, которые мне уже тогда очень нравились. Большое влияние на меня оказал и мой дедушка. Он постоянно рассказывал мне о том, каково это — быть актером.

Я задавал ему много технических вопросов. Все-таки у него богатый опыт, он гораздо лучше меня понимает, как работать с камерой, выставлять свет и т. п. Я решил сам написать музыку к «Друзьям», и Филипп дал мне отличный совет: «Если ты пишешь музыку к какому-то определенному моменту в фильме, и она к нему в итоге не подходит, попробуй ее использовать в другой сцене». Еще мы все время говорим о том, как создать образ персонажа. Некоторое время назад он серьезно увлекся Станиславским, начал искать новые подходы к актерам.

Ему очень понравилась игра Голшифте Фарахани и Венсана Макена. Последнего он вообще назвал великим актером.

Когда я решил снять этот фильм, я был готов к тому, что меня будут об этом спрашивать. Трагедия в том, что я не знаю ответа, потому что выбрать невозможно: и дружба, и любовь одинаково важны.

Перед началом съемок я показывал Голшифте Фарахани, которая родом из Ирана, огромное количество французских фильмов. И у нее создалось впечатление, что это все один и тот же фильм, где речь идет об одних и тех же проблемах любовного характера. Мне кажется, причина в том, что основа британского и американского кино — пьесы Шекспира, а французского — произведения Мариво, Мольера, Мюссе, специалистов в такого рода отношениях. В американском кино больше насилия, предательства, политики, во французском — любви.

Есть много фильмов на эту тему. Например, такая классика, как «Жюль и Джим» Франсуа Трюффо или «Мужская сила», где два друга влюблены в героиню Марлен Дитрих. Но когда ты берешь избитый сюжет, то это, как ни странно, дает тебе больше творческой свободы. Потому что тебе приходится фантазировать, искать новые средства для изложения старой истории.

Мне хотелось, чтобы в определенные моменты они выглядели несколько глуповато. Им по тридцать лет, но иногда они ведут себя как дети. «Друзья» — это своего рода манифест безответственности. Однажды я видел интервью с Луи Малем, где он рассказывал, почему решил снять фильм «Затухающий огонек». Он признался: «Я должен был снять этот фильм, потому что хотел себя убить». В тридцать лет, когда он был успешен, богат и знаменит, он не хотел жить, потому что его мучила депрессия. А все из-за того, что ему не давало покоя чувство, что в этом возрасте он обязан стать ответственным взрослым человеком. Он хотел снять последний фильм, прежде чем распрощаться с детством.

Герои моего фильма тоже вроде бы должны быть взрослыми и ответственными, но, прежде чем это произойдет, они хотят немного поиграть, подурачиться. Их трое, и в этой цифре тоже есть что-то очень детское. С одной стороны, веселое, беззаботное, с другой — сложное. Можно дружить втроем в детстве, но, когда люди взрослеют, они образуют пары, и треугольнику приходит конец. В этом предчувствии конца есть и ожидание долгожданной свободы, и грусть.

Я видел иранские фильмы с ее участием, где все ее роли были о месте женщины в мусульманском мире. Даже когда она снимается в европейских фильмах, на ее лице читается грусть, словно она ни на секунду не забывает, откуда она. Для меня было очень важно, чтобы в моем фильме она играла не как иранская, а как французская актриса, у которой совсем другой менталитет. Я сказал Голшифте: «Сейчас у тебя нет национальности. Играй Мону так, словно бы она родилась в стране под названием Кино. Имеет значение только то, что ты женщина».

Ну, на самом деле она никогда не сидела в тюрьме. Ей запретили въезд в Иран, но в тюрьму не сажали. Думаю, это все-таки разные вещи, хотя, на мой взгляд, Голшифте отлично понимает Мону.

Это придало бы картине определенную социальную направленность. А мне это было совсем не нужно. Я использовал тюрьму и ситуацию, в которой оказалась героиня, лишь как канву для сюжета.

Не знаю. Надо спросить у тех, кто наградил меня этой премией. (Смеется.) Вообще я никогда не бываю полностью доволен собой. Мне постоянно кажется, что я способен на большее.

Всегда есть то, что можно сделать лучше. Наверное, я так буду думать всегда, по какую бы сторону камеры я ни находился.