Дэвид Тьюлис: «Пока накладывали грим, прочитал „Анну Каренину“»

Ванесса Редгрейв: Мне очень нравилось играть Марию, потому что для меня она была настоящей исторической героиней. И я даже выучила песню, которую она сама написала и которую я потом исполняла в фильме. Специально для этого я научилась играть на мандолине. Конечно, Елизавета — личность гораздо более сложная. Я имею в виду, что Мария, королева шотландцев, была как на ладони. Она очень открытая. Как Джоэли сказала вчера, Мария следовала своему сердцу, а Елизавету обстоятельства вынуждали действовать, руководствуясь разумом, и это ей немалого стоило, но она осталась королевой и смогла для своей страны выжить в очень сложных условиях.

Джоэли Ричардсон: Вчера я задала Ванессе тот же вопрос. Я сказала: «Тебе выпало играть и Марию, и Елизавету. Куда уж лучше! Но, когда ты играла Марию, ты хотела бы сыграть Елизавету?» А она сказала: «Конечно». Всегда хочется большего, но ей удалось сыграть обеих, что прекрасно.

Ванесса: Играть Елизавету — это просто прекрасно, то есть играть — значит пытаться и быть ей, когда ты всегда хотела ее сыграть. А в этом конкретном сценарии, учитывая то, как он был срежиссирован и перенесен на экран… Он был увлекателен для меня лично как для актрисы и просто как для человека, который любит кино. Я считаю, это фантастическое достижение в кинематографе и к тому же захватывающая история.

Роланд Эммерих: Весь этот опыт съемок был просто невероятным. Когда ты что-то так долго хочешь, а потом наступает первый день съемок, кажется, что это сон. Хотелось все время себя ущипнуть себя и спросить: «Я что, и правда сейчас все это делаю?» А кроме того, я имел счастье работать, пожалуй, с лучшими актерами в своей жизни. Я всегда знал, что 80 процентов работы режиссера — это правильный кастинг, и здесь я очень доволен результатом. Что касается Берлина, то он для меня никогда не был родным городом — я из Штутгарта. Но зато в Берлине много людей оттуда.

Ванесса: Знаете, я ведь не тот же самый человек, каким была много лет назад. И физически, и психологически все изменилось. У меня есть воспоминания, но я уже другая женщина. Я не такая, как десять, двадцать лет назад. Таким образом, если меня не просили о чем-то специально, лично я полагалась просто на то, что в нас Джоэли течет одна кровь, что она фантастическая, потрясающая актриса. Мне кажется, это отличный выбор актрисы.

Джоэли: Мы вместе обсудили этот вопрос, как только узнали о роли. На самом деле Роланд позвонил нам утром, когда мы были в Нью-Йорке, и сказал: «Я думаю, нам нужна репетиция, чтобы ты и Ванесса могли найти...» Роланд, не буду тебя цитировать здесь, потому что не помню точно, но ты сказал что-то вроде того, чтобы мы могли синхронизировать свою игру. Но две вещи натолкнули меня на мысль. Во-первых, совершенно случайно мне прислали интервью, которое Ванесса дала для BBC, когда ей было около тридцати и в ней ничего не напоминало о той женщине, которую я знаю сейчас. В том числе и голос, над которым мы шутили и который в самом необычном виде был настоящим королевским английским. Ее жесты были другими. Очевидно, мы все меняемся внешне, но тут было другое: ее голос и жесты кардинально отличались от того, какими были последние двадцать лет. И это дало мне огромную свободу. Но, конечно, нужно отдать должное гримерам и парикмахерам — они настоящие гении и художники. Ты надеваешь красный парик, тебе белят лицо — и это уже рассказывает историю. А дальше надо просто довериться. Знаете, почти все работают от внутреннего состояния, и добавлять внешние жесты было бы неправильно. Надо просто доверять этому. В конце концов, думаю, если молодую или зрелую Елизавету играл бы кто-то другой — например, Джуди Денч, — то вряд ли бы меня взяли на роль юной Елизаветы. Просто в силу роста. Но даже если забыть об этом, я бы все равно, наверное, смотрела на то, как играет другая актриса, и пыталась — возможно, бессознательно — найти применение каким-то ее чертам и пытаться включить это. Но так как это были мы, мы просто позволили этому проявиться естественно.

Джейми Кэмпбелл Бауэр: Мне выпала честь быть частью этого проекта — спасибо, Роланд. А потом я еще и узнал, что Рис играет графа Оксфорда. Мы — я, Рис и Роланд — встретились в Лондоне, чтобы обсудить нашего персонажа. Ванесса сказала здесь, что она уже не та, что тридцать, сорок лет назад, и мы к такому же выводу пришли насчет Эдварда. То, что сделал Рис, — фантастический пример сфокусированной игры. Это герой, обладающий безмерным интеллектом и острым умом, и он отличается от себя прежнего. Там он, знаете, безрассуден в силу юности, немного заносчив, и, прямо скажем, самоуверен. Но что делает Рис, так это фокусирует внимание на герое, и это, мне кажется, своего рода волшебство. Когда я смотрю фильм и на то, как все играют, я поражаюсь, насколько прекрасно все сработали. Обожаю вас. Но Рис просто прекрасен. Великолепный актер. Люблю то, что он делает. Я большой его поклонник.

Дэвид Тьюлис: Да, я поддерживаю. Это необыкновенное исполнение, и Роланд не побоялся взять Риса на эту романтическую главную роль. Это не типичная роль для Риса, но, если вы видели фильм, понимаете, что он великолепно играет. У меня не получилось с ним поработать: у нас только одна совместная сцена, где я уже мертв, тем не менее нам очень понравилось ее снимать. Но он замечательный, да.

Джоэли: Когда я узнала, что Роланд взял Риса в проект, я была удивлена. Я не так себе все представляла, и я соглашусь с тем, что сказал Джейми. Я посмотрела фильм позавчера вечером и была покорена всеми актерскими работами — от Марка Райлэнса в небольшой роли Ричарда III до детей, которые сыграли в фильме, и актеров на сцене. Я почувствовала: Господи, как мне повезло работать с такими прекрасными актерами. Опять повторю вслед за Джейми: спасибо, Роланд.

Ванесса: Я повторю и то, и это, и все остальное. У меня была одна сцена с Рисом. И что меня лично поразило, когда я играла Елизавету, так это то, что я сама была уверена в том, что он мог придумать все эти пьесы, углубиться в философию, науку, создать выдающихся героев — как большого размаха, так и людей вроде привратников или комедийных персонажей, каким был Догберри в «Много шума из ничего». Я думала: да, я вижу все это в тебе, я верю в это. Так что отличная работа, Рис. И спасибо, Роланд.

Джоэли: И я очень коротко добавлю, если можно. Мне показалось, декорации для Оксфорда — не знаю, заметили ли вы — навеяны всем, что отразилось в его произведениях — от звезд до философии и медицины. Это очень важные декорации, потому что они говорят нам о многом.

Роланд: Да, это как его внутренняя жизнь, как его кабинет. Мы посмотрели множество кабинетов писателей и поняли, что у всех у них были невероятные коллекции всяких штук. И мы решили, что это важно, после долгих обсуждений придя к тому, что всем нравится эта идея. Интересно, когда я первый раз показал Рису комнату, где пишет его герой, он был так впечатлен, потому что представлял себе пустую комнату, а тут были все эти штуки.

Только двух актеров я хотел пригласить в проект с самого начала, и это две прекрасные леди рядом со мной. Это мне было ясно сразу. Но насчет всех остальных я хотел оставаться открытым. Знаете, как бывает: ты встречаешься с актерами, претендующими на определенную роль, и вроде как закрываешь дверь для неожиданных решений. В этот раз я просто встречался с актерами и сам спрашивал их: «Ну, кого бы ты хотел сыграть?» С Рисом так было: я думал про роль Шекспира и о том, что она может быть комедийной. И я очень удивился, когда он сказал: «Граф Оксфорд. Я хочу играть графа Оксфорда». И потому что он это сказал, мои мысли куда-то исчезли. Я сказал себе: «О, вау». И потом произнес: «Знаешь, ты немного молод для этой роли». А он такой: «А что, грима не существует?» И чем больше я об этом думал, тем больше мне нравилась эта идея. Знаете, Рис дольно эксцентричен, и я таких людей не встречал, а мне всегда хотелось думать, что граф Оксфорд тоже был необычайно эксцентричным человеком, так что все идеально складывалось. А потом мы попробовали наложить грим, и эти пробы меня окончательно убедили.

Ванесса: Что касается первого, то прекрасно, что это не только национальное, но и международное достояние. Пьесы Шекспира ставят очень часто и практически в каждой стране мира — многократно, каждый год, с тех самых пор, как он их написал. Что до авторства, то меня завораживает этот вопрос. Я ничего о нем не знала до недавнего времени, услышала о нем буквально за пару лет до съемок фильма. Но мне всегда казалось странным, что у Шекспира никогда не было книг, что он не читал книг своим детям. У моего отца была библиотека. Он начинал карьеру бедным молодым актером, и каждая купленная книга была ему очень дорога.

Джоэли: А он не пытался обучить своих детей читать или писать.

Ванесса: Да. Одна из его дочерей была неграмотна. Все эти вопросы возникали у меня, но так как я ничего не слышала об исследованиях, которые велись десятилетиями, если не столетиями, то я не старалась вникнуть в тему по-настоящему. Но она меня увлекает. Чем больше я читаю то, что пишут стратфордианцы, которые не кажутся мне открытыми (а я люблю открытость во взглядах), или их оппоненты, тем больше я люблю эти пьесы, тем больше мне хочется узнать, тем больше меня поражает творческое воображение и созданные им истории, которые основаны на исследованиях, как и наш фильм, и которые откроют нам мир идей и углубят нашу любовь к Шекспиру и понимание его произведений. А так как я британка, почему это должно меня волновать? Я не знаю.

Ванесса: Моя любимая роль?

Джоэли: Нет, момент.

Ванесса: Я могу только так ответить. Однажды я увидела своего отца на репетиции в Стратфорде-на-Эйвоне, он играл Гамлета, и это было до того, как публика появилась в театре. И когда он услышал от призрака, что его отец был убит намеренно и как он был убит, я была парализована болью и верой в то, что это действительно произошло с ним и что этому человеку, которого я не знаю, сообщили такие страшные вести. Это мой любимый момент, если мы говорим о театре, а я ограничусь театром.

Роланд: Не так уж много. Потому что мы вроде как обсудили все заранее, понимаете. Я обсуждал это с каждым из актеров до съемок, и не нужно было верить в вопрос авторства, чтобы получить роль. Если посмотреть на эту проблему, может показаться, что авторство Шекспира ставят под вопрос те, кто его не любит. Но мы любим. И мы старались воспеть Шекспира. Если посмотреть на оригинальный сценарий, в нем гораздо меньше театра, чем у нас в фильме. Просто потому, что мне очень понравилось то, что я увидел, и к тому же у нас был театральный режиссер Тамара Харви. Она настоящий невоспетый герой. Она потрясающая. Я предложил ей собрать свою труппу, и эти ребята создали сплоченный коллектив, они сыграли все эти пьесы для нас. Нам оставалось просто сидеть в театре и записывать их игру как можно лучше.

Джейми: Мне кажется, что каким бы ни было ваше мнение по вопросу авторства, в конечном итоге эти произведения — написал ли их один, два или несколько человек — все равно являются выдающимися в английской литературе, лучшими ее образцами. Они выдержали испытание временем, будут выдерживать его и дальше.

Дэвид Тьюлис: Потому что даже с учетом того, что какие-то строчки Шекспира могут показаться анахронизмом в наши дни (особенно что касается юмора, который не всегда работает для современного зрителя, или что касается политики), тем не менее он обращался к нашим сердцам, эмоциям, нашему восприятию жизни, смерти, любви, предательства, измены, которые никогда не покинут нас, потому что существуют и в нашей повседневной жизни. Он постоянно это говорил. И лучше, чем кто-либо сейчас или в будущем, я уверен.

Роланд: Сначала мне прислали сценарий в виде отрывка. Он назывался «Душа века» и стал основой для «Анонима». Это было примерно девять с половиной лет назад. Я просто прочитал сценарий, не поверил своим глазам, позвонил автору и договорился о встрече, во время которой мы долго разговаривали. Я спросил его: «Насколько это правда?» Он ответил: «Практически все. По крайней мере это то, что я узнал из фактов». Мне было все ясно, и он объяснил мне, что все о Шекспире, человеке из Стратфорда — это домыслы. Нам так мало известно, что профессора просто придумали ему жизнь, основываясь на его работах и пьесах. Они говорят, что вроде как Шекспир делал это или то. То есть это одни домыслы, а есть другие. Тогда я стал читать больше об этом и был поражен. Все мы слышали слухи, и я тоже только их и знал до этого. Но чем больше я читал, тем больше хотел делать этот фильм. Ведь люди часто спрашивают: кому важно, кто был автором? Я думаю, важно знать, кто написал, или хотя бы задать это вопрос, кто написал эти пьесы. Потому что парень из Стратфорда ужасно скучен сам по себе, в нем ничего нет. Но есть более интересный кандидат — граф Оксфорд. Он настолько интересный, что о нем можно десятичасовой фильм снять. Люди хотят знать, кто написал произведения, и этот фильм дает одну из версий, что могло произойти.

Роланд: Это была моя идея, надо признаться. Сценарий «Душа века» был только об отношениях между Оксфордом, Беном Джонсоном и Шекспиром. И я сказал, что мне этого маловато. Мне хотелось, чтобы была причина всех этих событий. Мы долго обсуждали и поняли, что самым важным в этом мире был вопрос наследования короны, и мы почувствовали, что если мы свяжем причину того, что он не ставит свое имя под пьесами, с чем-то вроде него, то это будет ужасно важно. И к тому же у нас была идея сделать эту ситуацию эмоциональной, потому что герой фактически просит за жизнь сына, поэтому он никогда не поставит свою подпись под пьесами. И мне хотелось сделать это как трагедию, потому что и у Шекспира мне больше всего нравились трагедии.

Джоэли: На мой взгляд, это добавляет действительно интересный слой о театре и актерской игре, а с учетом вопроса престолонаследия — о протестантах и католиках. Как говорит Уильям Сесил, «это пуританский двор, мы не любим потакания искусствам». Тогда как Елизавета выросла в эпоху, в которой она восхищалась искусством. То есть охвачен и этот вопрос, а в конце фильма он затрагивает и Якова. Это создало такую арку о контексте искусства.

Роланд: В сценарии есть одна строчка, которая мне особенно нравится: «Любое искусство политично». Иначе говоря, все, чем мы занимались, было бы простым украшением, а мы же не сапожники. Ты не обувью занимаешься, а искусством, а это значит, что тебе есть что сказать. В целом, думаю, это и есть тема фильма.

Ванесса: Я только хотела сказать об отношении лорда Бергли, который был очень и очень консервативным пуританином, не особо свободомыслящим человеком. И его отношение к театру... Это интересно, что в Англии никогда не было правителей, которые бы любили театр. Мы благодарим американцев, японцев, немцев, зрителей из Латинской Америки, Южной Америки — откуда угодно. Мы благодарим их за то, что мы можем продолжать работать как актеры, режиссеры и так далее. Это пуританство... Ты так хорошо его играешь, Дэвид.

Дэвид: Я пуританин. Поэтому и получил эту роль.

Джоэли: И часто женщин спрашивают про корсеты, но корсеты не идут ни в какое сравнение с тем, как Дэвида пять часов гримировали и приклеивали ему волосы.

Дэвид: Что, прямо сейчас?

Ванесса: Я подумала, ты скажешь: «Пять часов запихивали в корсет».

Джоэли: Нет, правда, расскажи нам об этом.

Дэвид: Самым трудным было есть в гофрированном воротнике и с бородой такой длины. Это невозможно. Я не верю, что они так одевались. Я думаю, они надевали это все только для того, чтобы позировать художникам.

Дэвид: Я думаю, у них уже тогда были футболки, но они просто не особо распространялись об этом. У них просто должны были быть футболки. Но да, где-то пять-шесть часов уходило на макияж. И, кроме того, у нас было где-то по десять репетиций каждой сцены перед съемками. Так что я настрадался еще до съемок.

Джоэли: Ты больше времени тратил на грим и прическу, чем на съемки?

Дэвид: Мне кажется, большую часть времени я провел на репетициях. Я открыл, что можно прочитать целый роман на айфоне. На самом деле я прочитал три четверти «Анны Карениной» на айфоне, пока мне наносили грим.