Интересно, что единственный фильм, который может вызвать реальный интерес, является его дебютная картина «Дела общественные». Она смешная, абсурдная и вызывает восторг, чего не скажешь о других работах, казалось бы, гениального режиссера. Пока это только 4 картина Брессона, которую я смотрю, но уже поражаюсь огромному лицемерию данной персоны. Брессон в своей книге говорил, что театральность должна уйти из кино, когда это происходит и рождается киноязык. А что такое киноязык? Простыми словами, это визуальное повествование. Именно поэтому его первая работа рассказана исключительным киноязыком, а его последующие работы просто рассказаны. И вы правильно поняли, именно рассказана. Брессон нарушает главное правило, существующее в кино: показывать, не рассказывать. И если его первые работы «Ангелы греха» и «Дамы булонского леса» рассказаны в вечных диалогах героев, то в «Дневнике сельского священника» Брессон пошел дальше и впихнул закадровый голос, который ты слушаешь на протяжении всего фильма. А это не просто милые рассказы о птичках и синичках, это рефлексия священника на предстоящую смерть и отношения с горожанами. На бумаге воспринимать подобный текст просто, но когда ты воспринимаешь все это на слух и видишь перед глазами сам дневник и никакого действия, то ты невольно начинаешь сомневаться в аскетичном подходе к съемке Брессона. Думаю, что аскетизм Брессона дошел до той точки, когда он убрал из кино самое главное – он убрал кино и сопутствующий с ним киноязык. Говорить о каком-то смысле фильма, идеях и теме нет никакого желания, потому что большая часть этой закадровой болтовни, диктата этого «голоса бога» просто вылетела из головы. Это, как минимум, скучно, как максимум, не соответствует кино.
Существуют фильмы, которые состоят из диалогов или монологов, но в них есть другие вещи, которые цепляют. Обычно это конфликт, развязку которого зрителя с трепетом ожидает. Например, «Идеальные незнакомцы» или «Двенадцать разгневанных мужчин». Эти фильмы имеют мало действия, но все равно интересны. Это происходит потому, что мы сопереживаем персонажам, на каких-то полтора-два часы нам становятся их судьбы важнее, чем свои. Безымянный священник у Брессона – это человек, о котором можно сказать всего пару слов: священник и вроде пытается помочь некоторым людям. Но это не характеристика персонажа. Это просто роли человека. Ах, да, еще он боится смерти. Просто персонаж это повторяет постоянно, видимо, понимая, что слушать его закадровую болтовню очень тяжело.
Если вы хотите посмотреть именно этот фильм, потому что он любимый у Тарковского, потому что это гениальный Брессон и иные потому что, то пожалуйста, но если вам просто близка подобная тематика, то посмотрите «Тело Христово». Польский фильм, который показывает практически ту же историю, с одной лишь разницей. Это кино, а «Дневник сельского священника» - это аудиокнига со сменяющимися кадрами.
Фильм Робера Брессона «Дневник сельского священника» начинается кадром тетрадной обложки, и сама форма данного предмета, как и заглавие, перекликается с книгой Жоржа Бернаноса, что экранизирована в этой киноленте. Дневник таит в себе свидетельство жизни и погоню за тем, чтобы эту самую жизнь уловить, поймать и рассмотреть, а наравне с этим выплеснуть часть мучительных мыслей из своей головы: рука почти невольно следует за потоком слов – так льется вода из переполненной чаши. На протяжении фильма вновь и вновь всплывают листы, исписанные чернилами, с помощью языка кинематографа страницы буквально оживают, зачастую с помощью наплывов один эпизод плавно перетекает в следующий, сцепляясь в затейливой связи, как строка, бегущая за строкой.
Но что толку описывать сюжет? Внешние события столь просты с виду, но сколь запутанно, а порою – ужасно и в тоже время «благословенно» то, что кроют они в себе; как человеческая натура по природе своей жить не может без вопросов, без сомнений, без того, что подобно ножу вонзается в обыденность, заставляя ее кровоточить.
Но Брессон – он холоден. Он аскетичен. В нем есть нечто отстраненное. Он не кричит, не рвется отчаянно птицей, скрывая жуткие конвульсии, которыми порою вот-вот подернется действие. И это действие также упрямо, его поверхность лишь изредка колыхнется под порывами ветра, тая свои тайны в глуби и не раскрывая их пред каждым случайным встречным. Один их эпизодов, где это так явно выражено: монолог кюре во время разговора с графиней о Боге, им же потом задумчиво обрываемый словами «Да какая разница?..». Но буквально за несколько мгновений до этой фразы кажется, что будто сейчас, вот-вот – сорвется, наступит крещендо. Голос все больше набирает внутреннюю силу, но все же спотыкается, не успев расправить крылья.
Жизнь по сути своей неотделима от смерти, и пред каждым человеком, когда явственней, а когда менее, парит призрак рано или поздно неминуемого конца. Но что, если не призрак? Как не сойти с ума, не подвергать сомнениям реальность, если Костлявая настолько близко, что ее дыхание становится осязаемым, буквально причиняющим физическую боль? И от этого предчувствия скорой кончины болезненно обострено сознание священника, получившего приход в Амбрикуре, он лихорадочно мечется от одной мысли к другой, бесконечно увязая в них, и нет конца им, сбивающимся и сталкивающимся в постоянно движущейся массе, которая лишь изредка дает иллюзию устойчивой почвы под ногами.
Но – каждому самому задавать вопросы. И самому находить или лишь пытаться найти на них ответы. «О, диво - возможность одарить тем, чем сам не обладаешь, о, благодатное чудо наших пустых рук!» – восклицает сельский кюре, и подобным образом можно обозначить, очертить те тонкие связи, что возникают меж зрителем и фильмом, протягивающем к нему свои незримые ладони.
Католические священники многократно уличены в педофилии, а Папы вместо того чтобы идти в народ и вымаливать прощение один за другим уходят в отставку без объяснения причин. Православные священники ради личных выгод становятся рупором светских властей, одобряя войны и убийства, а Патриархи вместо того чтобы одернуть окунувшихся в суетное и мирское подчиненных демонстрируют последним свое расположение. Двадцать первый век ознаменовался упадком христианства, привычные методы принуждения к смирению не работают нынче. Люди задаются различными неудобными вопросами, не желая слушать привычное «неисповедимы пути Господни», и люди найдут собственные ответы рано или поздно... Будет ли в сухом остатке лишь кризис Церкви, как института, или все-таки кризис веры зависит от каждого рядового служителя, который общается с паствой непосредственно. От такого, как герой Брессона: молодого, неопытного, больного, брошенного в приход, как в омут, в надежде, что энтузиазм поможет ему найти путь к сердцам тех, кто отвернулся от Бога. Но священник – тоже человек, ему присущи все наши сомнения: в себе, в окружающих, в правильности выбранного пути. Удастся ли тому, чей счет жизни идет на минуты отстоять хоть одну душу в битве, которая длится вечность?.. Более шести десятков лет назад режиссер обозначил проблему, и тогда уже, показывая без прикрас действительность, он отметил, что homo sapiens не просто сомневаются в христианском учении, но, пожалуй даже, не воспринимают его всерьез, сейчас же ситуация усложнилась – назревает противостояние. С позиций дня сегодняшнего особенно интересно полистать дневник священника тех лет.
А смотреть этот фильм – все равно, что читать книгу. Не только потому, что вся работа над сценарием свелась к тому, чтобы вычеркнуть некоторые куски из романа Бернаноса, а оставшиеся целиком использовать в том виде как есть. Скорее оттого, что в визуальном плане получилось антикино, в котором не использованы все преимущества, что имеются априори: абсолютно не задействована возможность показать душевное состояние героя без слов. Зрителя в буквальном смысле заставляют читать и слушать об этом. Сначала на экране видна запись в дневнике, рассказывающая о каком-то событии, затем слышится голос, читающий эту запись, и лишь после этого мы видим то, о чем нас два раза уведомили, причем декорации примитивны, костюмы условны. С одной стороны, объяснение этому простое – все упирается в авторский метод, при котором актеру - не профессионалу просто-напросто запрещалось вживаться в роль, кого-то изображать. Клод Лейдю – говорящая голова, подходящая по типажу, чья задача - внятно произнести реплики. С другой стороны, все не так очевидно, и в этой неочевидности была одна из целей Брессона, который в своем интервью признавался, что не хотел бы подталкивать никого к готовым выводам, а лишь к размышлениями, именно потому его фильм мы скорее слышим, а отдельные сцены, часто статичные, где камера просто выхватывает лицо персонажа, на краткий миг, освещая его, напоминают иллюстрации к прочитанному. Однако же доля лукавства в словах режиссера была, мужчина ведь выбран на роль не только из-за внешних данных, определяющим фактором стала его искренняя вера. Он не играл, он был, а не казался, а что сильнее искренности способно убеждать?.. Привру и я, если скажу, что француз совершенно не задействовал возможность отображать без слов, которые дарит кино. Не позволяя актерам играть, он позволил себе наполнить кадр неигровыми символами, расставляя те немногие события, что происходят в жизни сельского пастыря в порядке евангелическом того периода, где описывается жизнь Христа перед тем, как он взошел на Голгофу, показывая во что обошлось молодому проповеднику спасение одной души. Не проводя при этом прямой аналогии, но завершая свою картину пустым кадром с простым крестом во весь экран, режиссер одновременно говорит о том, что у каждого пришедшего на землю свой крест, и не нам судить о чужих поступках, усиливая тем самым религиозную составляющую своего посыла; при этом подчеркивая, что участь священника – служить Богу, а не человеку, тем самым давая заблаговременно ответ на вопросы, которые станут актуальными спустя годы. Скорее не ответ, но намек, как всегда, толчок к обдумыванию. Ведь никто не может с уверенностью знать, что следует считать мерилом поступков: намерения, с которыми они совершаются, или их последствия, таким образом, все претензии человечества к христианству переходят в плоскость философскую, а не способным постичь остается лишь верить…
Всмотритесь в лицо Клода Лейдю - оно перманентно более освещено, нежели другие части его тела и статично. Получается очень интересная аналогия с живой иконой. Нехитрыми техническими уловками достигается эффект одухотворенности, которая будет сопровождать героя на протяжении всего фильма. И совсем тут не важно, что Лейдю ранее не снимался в кино. Важна та атмосфера, которую он создает.
Технически все уловки Робера Брессона также просты, как и 'одухотворенность' Лейдю. Что и говорить, если большую часть фильма составляет начитка на камеру теста 'Дневника', написанного Жоржем Бернаносом. Таким образом, как бы озвучиваются все мысли и внутренние терзания священника. Получается очень просто и незатейливо. Но при этом, режиссер ни разу не позволяет форме получить приоритет над содержанием. Все внимание посвящено сути.
Важно, что перед зрителем не будет происходить ничего особенного. Тем удивительнее то, что при отсутствии событийности картина окажется очень глубокой, будто проникающей в самую суть вещей. Проникающей в самую суть постоянной борьбы между духовным и человеческим, которой и славится христианство.
Помните, как у Бернаноса: 'У меня приход как приход, ничего особенного. Все приходы на одно лицо. Теперешние, естественно, приходы. Я сказал вчера об этом норанфонтскому кюре: добро и зло здесь в равновесии, но только центр их тяжести лежит низко, очень низко. Или, если предпочитаете, добро и зло наслаиваются одно на другое, не перемешиваясь, как жидкости разной плотности'.
Таким образом, перед нами пример кинематографического минимализма, который обусловлен прежде всего религиозной подоплекой сюжета. Впоследствии Мельвилль снял очень похожую картину как по стилистике, так и по сути. Но кино-рассказ про священника Леона-Морена оказывается более понятным и экспрессивным. Брессон же предлагает зрителю обратиться к глубинам своей интуиции, создавая преимущественно контуры.
Не нужно прибегать к метафизике, чтобы догадаться об истоках страданий молодого священника: постоянные боли в животе, отказ от мяса и овощей, аскетично-убийственная диета, состоящая исключительно из смоченных в вине кусочков хлеба – зритель уже физиологически вовлечен в муки безымянного кюре. Как будто два расхожих выражения «не хлебом единым жив человек» и «в здоровом теле – здоровый дух» вступают в противоборство, и победителем может выйти как мученик, так и упитанный духовный наставник. Однако после первого кадра с кюре крупным планом вопрос разрешается сам собой: его исхудалое, бледное лицо, с большими кроткими глазами, подсказывают, что пища для размышлений будет исключительно духовной, а путь – мученический.
Молодому кюре предстоит руководить своим первым приходом. Какой бы он шаг ни совершал в дальнейшем, он будет опрометчивым. Прихожан у него ничтожно мало, местным он не нравится, о нем быстро распространяется дурная молва. Едва заняв свою новую должность, он подписывает себе приговор, вмешавшись в семейную драму графа, который изменяет больной жене с домашней учительницей своей дочери.
В такой враждебный обстановке священник, замкнутый и робкий по своей природе, поверяет свои мысли дневнику. Эти записи звучат его голосом на протяжении всего фильма – герой-рассказчик / комментатор является не редким повествовательным приемом в фильмах Брессона, однако лишь в дальнейшем он станет по-настоящему лаконичным. В этом случае, напротив, Брессон позволяет священнику, как на исповеди, выговориться. Уже на подступах к минимализму режиссер снял в эмоциональном плане, вероятно, свой самый «избыточный» фильм. Чего стоит замутненный кадр с искривленным и раскидистым деревом, к которому подходит кюре в черной пелерине, чтобы приклониться головой – это мог бы быть кадр из эпохи немецкого экспрессионизма, с такой же темной и тревожной аурой.
Священник одинок, в унылой тишине не находит сил для молитвы и нуждается в поддержке. В лице своего наставника кюре из Торси он обретает эту поддержку. Помимо познаний в богословии опытный кюре обладает практическим подходом и житейской мудростью, которой щедро делится «с мальчиком-хористом». Уже в своем первом наставлении кюре требует от священника быть хозяином, заставить людей уважать его и наводить порядок.
«Как же я хочу быть таким же здоровым, уравновешенным», – скажет молодой кюре до встречи со своим наставником. И в этом чувствуется его оторванность от земли, тоска по внутреннему равновесию, как будто жизнь его еле держится в теле; он утратил пищеварение и, следовательно, с трудом «переваривает» этот мир. Именно кюре из Торси стоит твердо на земле грешной – и, судя по его комплекции, обладает прекрасным аппетитом.
Талант молодого кюре улавливать душевные движения другого человека делает его прирожденным священником. Сюжет дает повод для надежды, что идеалистичный священник в итоге выдержит все удары судьбы и обретет авторитет в глазах наставников и местных жителей. Но его экзистенциальная борьба столь же симптоматична, как и признаки роковой болезни – и подводит к последней черте. В заключительном кадре Брессон лаконично и не без уважения к человеческому достоинству поставил крест, словно на страже к таинству смерти. «Чудо. Как можно одарить тем, чего нет у тебя самого? Чудо пустых рук», – подумает кюре, склонившись над открытым гробом графини.
Жил-был священник. Молодой. Получил он приход. Небольшой. Опорой быть для прихожан он хотел. Но, видит бог, не сумел. Потому что…
Кругом проблемы. Всё сложно. Найти решенье — невозможно. Что ты ни делай — всё одно. Вино. Вино. Вино.
Ты один. Кругом ни души. Ты один. Только в дневник пиши. Про свои мысли. Про свои чувства. Про то, как внутри пусто… Нет от людей ни состраданья. Ни пониманья. Ни тепла. Утолить голод поможет лишь одно — Вино. Вино. Вино.
Тебя не понимают. Ты не понимаешь. Хотел как лучше — получилось как всегда. Ты как лягушка, что тонула в молоке. Пытаешься. Лапками дрыгаешь. Задыхаешься. Но получается не масло, а одно… Вино. Вино. Вино. В котором тонешь. И идёшь ко дну.
Небо серое над головой. И вокруг всё серо. Что делать? Есть выбор. Можно в холодной церкви под серым небом продолжать вариться в своих мыслях, чувствах и переживаньях. Как сухарь в вине. Но способ этот плох, потому что тратится бумага в дневнике, а также время и терпенье зрителя, который борется со скукой… А можно — просто взять да сесть на мотоцикл и уехать в Калифорнию.
P.S.
Посмотрите этот фильм. Он достоин вашего времени. Не зря же у него столько наград, и сам Андрей Тарковский назвал его “великим фильмом”. Но ничего не могу поделать: мне “Дневник” не понравился. Скорее всего, эта картина просто намного глубже того, что я пока могу понять (и принять?) …
Кстати, фильм я решил посмотреть благодаря положительному отзыву не Андрея Тарковского, а участницы КиноПоиска под ником Irenia. Её рецензия доступна на странице фильма. После просмотра очень советую прочитать и эту рецензию. Она интересна и помогла мне лучше понять некоторые моменты, связанные с фильмом. Надеюсь, я также смог лучше понять людей, которым этот фильм нравится. Это ценно. Но я всё равно остался при своём “мнении”. Поэтому и цвет рецензии — серый. Как и этот фильм. Для меня.
Пожалуй, все работы Брессона, несмотря на кажущуюся простоту, обладают столь ярко выраженной глубиной содержания, что ни излишняя холодность повествования, ни кажущийся порой излишне напыщенным драматизм не могут ни в коей мере того изменить. И Дневник сельского священника, разумеется, никоим образом не оказывается выделенным из общей стилистики - всё та же тема одиночества вкупе с умением помогать всем вокруг, кроме себя самого, всё та же гнетущая неуверенность человека, которого так и не смогли убедить в том, что можно быть уверенным в самом факте существования завтрашнего дня, всё то же тягостное восприятие собственных внутренних и внешних благ сквозь призму невыносимого внутреннего страдания, всё то же невзросление личности, пустопорожнее и набившее самому Брессону оскомину, которое отличает даже тех порой, кому в силу их должности это попросту противопоказано.
Брессон прав - именно поколение поздних сороковых прошлого века, хоть и не заставшее войны в полной мере, но привыкшее жить, скажем прямо, во внутреннем ожидании какого бы то ни было подвоха от окружающей действительности, чаще всего и не желающее замечать что-либо, за исключением этих самых подвохов, определяло то, каким вырастет и следующее поколение - то самое, поздних пятидесятых, со сжатыми кулачками прям с рождения, которым все что-то должны, все им почему-то чем-то обязаны и, да, именно то поколение, которое умело и умеет лишь отвечать злом - и на зло, и на благо.
Лучше не стало - и не могло стать, и в этом Брессон прав, чего уж отрицать очевидное - зацикленные на собственной паранойе и неустанном желании найти хоть и минимальный, но вред для себя взрослые упрямо воспитывали детей в ощущении собственной неполноценности, попутно обвиняя их в том, что это ощущение собственной неполноценности их не устраивает. Да, ровно так, как и у позднего Бергмана - родитель страдал, и ребёнок должен страдать, родитель мстил, и ребёнок должен мстить, далее аналогию можно и не продолжать. Дети вырастали - и продолжали жить ровно так, как их научили - с гнётом вины, привязанностью к материальным ценностям, излишним чувством ответственности и, да - необоснованной, абсолютно животной злобой.
И каково находиться во всей этой клоаке тому, кому, в общем-то, реальность в такой форме вообще не нужна - да разумеется, что не слишком приятно. Однако же и распускаться, опускаясь до уровня постоянных жалоб - тоже удел тех, в ком потом эти жалобы обращаются во всю ту же бескомпромиссную злобу.
Брессон не показывает выхода из этого замкнутого круга, потому как, при подобном восприятии реальности, этого выхода попросту нет. Что не говорит о том, что сама реальность в чём-либо повинна - ведь зависит всё только лишь от того, кто на неё влияет, то есть от самого человека.
Брессон показывает самые распространённые заблуждения - наставничество вкупе с отсутствием веры, равнодушие вкупе с кипой семейных обид, злость вкупе с манипулированием окружающими, обесценивание окружающих в угоду собственному имиджу, самооправдание силой собственного недуга, и, да, разумеется, самое важное - нежелание видеть что-то за пределами собственных разочарований.
Но Брессон не такой уж и циник, одну подсказку он всё же оставляет для тех, кому такое видение действительности не по нраву - даже когда всё кажется беспросветным, всегда найдётся тот, кто захочет помочь бескорыстно. И сразу же предостерегает - но найдётся и тот, кто в подобного рода помощь заложит настолько злой умысел, что даже от самого желания помочь ничего не останется. И всё зависит только лишь от человека - по какому пути он пойдёт. Разумеется, чаще выбирают второй. Разумеется - потому лишь, что меркантильность и поныне является определяющим для большинства мерилом.
Но, несмотря на очевидно грустный финал, ощущение после себя работа оставляет очень и очень светлое. Будто пыль прям внутри черепной коробки смахнули очень и очень бережно.
Одиночество, физически ощущаемое отчуждение, убогость жилища и природы, томления духа и невозможность что-либо изменить, напрасные попытки и с каждым разом всё более и более глубокое разочарование, бедность и животная злость, цинизм, мелочность и узколобость местных жителей, их детское сабялюбие, переходящее все мыслимые границы. Издевательства двух маленьких девочек, воображению и предприимчивости которых позавидовала бы любая роковая женщина. Ощущение болезни и дешевое вино с первого кадра.
Это не депрессивный бред, это записи из 'Дневника сельского священника'.
Он был хорошим человеком, он хотел достучаться до людей, заглянуть к ним в душу и найти там хоть что-то доброе и светлое. Но любовь к людям не заменяет понимания и знания человеческой природы. Для сельских жителей священник был слишком возвышенным, непрактичным, ненастоящим, слишком добрым. Почувствовав это нутром, они набросились, вцепились в него и уже не выпустили. Для них он стал живой игрушкой, мальчиком для битья.
Но он любил этих людей, любил всех людей, людей вообще. Он хотел просто жить и помогать людям, любоваться природой и кататься на мотоцикле.
Третья лента Брессона – быть может, самое эмоционально тяжелое кино из всего, что этот режиссер снял за всю свою карьеру. Вдохновленный прозой Достоевского роман Жоржа Бернаноса беспощадно показывает апории веры, опровергая мнение о том, что духовная жизнь христианина – это что-то застывшее. Священник из Амбрикура в исполнении непрофессионала Клода Лейдю – это воплощенная хрупкость духовности, сталкивающаяся с безжалостным миром, юношеская восторженность бывшего семинариста, еще не знающая цинизма. В то же время это и максимализм, не ведающий берегов и отдающий фанатизмом. Не зря более опытный священник наставляет главного героя весьма уместными замечаниями в том числе и по поводу здоровья, которым тот не дорожит.
Взявшись самозабвенно бороться за чужие души, священник из Амбрикура, так как его показывает Брессон, быстро сгорает. И несмотря на то, что плоды его пастырской деятельности есть, и они весьма ощутимы, сам он не имеет того, чему учит, хотя и верит в это. «Дневник сельского священника», как и «Дамы Булонского леса», еще чрезвычайно перегружены многословными диалогами, в нем нет еще той хлесткой брессоновской тактильной лаконичности, которые отличают «Приговоренного к смерти…», «Карманника» и «Мушетт». В этом смысле перед нами – добротное психологическое кино с погружением в экзистенциальные глубины: при этом Брессон, как и Бернанос, не боится неудобных вопросов в отношении веры, неверия, сомнения, отчаяния (в этой связи нельзя не заметить родственную связь «Дневника…» с бергмановским «Причастием»).
Доблестно вместе с героем, бросаясь в схватку с человеческим отчаянием, Брессон выстраивает мощнейшие в своей эмоциональности эпизоды бесед священника из Амбрикура с графиней и ее дочерью. Герой «Дневника…», как и быковский Сотников, чем дальше, тем больше погружается в пучину телесной немощи, но дух его все больше укрепляется на крестном пути недоказуемой веры: он доказывает, спорит, опровергает, борется за чужую душу, вкладывая в это все свои силы. «Дневник сельского священника», вероятно, как и роман Бернаноса (не скажу точно, не читал), вызывает у зрителя ощущение таких разверзающихся бездн, такой глубины, полностью постичь которую он не в состоянии: диалоги, речь, теологические дуэли бомбардируют зрителя неумолимо с каждым новым эпизодом утомляя его, как и главного героя.
Понять и усвоить все это с первого, да и с второго просмотра решительно невозможно. При всех сомнениях и душевных страданиях героя, постановщик снял фильм не об утрате веры и даже не об отчаянии, разъедающем душу всякого выгоревшего и разочаровавшегося в Боге христианина (это не «Причастие»). «Дневник сельского священника» - о том, что страдание, как физическое, так и духовное (как тщательно Брессон показывает, что его герой не может молиться, как понуждает себя на это и как мучается от невозможности себя заставить!), - это тот спасительный крест, на котором распинаются все сомнения, грехи и страсти верующего. По этой причине именно изображение креста с закадровым комментарием о последних часах главного героя и завершают фильм – это предел брессоновской художественной аскезы и вместе с тем ее полное символическое выражение.
Молодой священник начинает своё служение во имя Господа в закостенелой деревушке, жители которой не имеют особого желания изменять собственные жизни в лучшую с точки зрения духовности сторону. Ко всему прочему юный слуга божий крайне не заботится о личном самочувствии, питаясь как подобает Священным Писаниям мало и не часто, и вечно ощущая необъяснимое недомогание то ли от физической слабости, то ли от душевных терзаний.
Провинциальные люди вьют из него нитки, ещё более усугубляя нервно-усталый вид главного героя, превращая его в некое подобие ходячего полумертвеца, который к тому же всё более погружается в мысленные дебаты с самим собой, используя для раскадровки ума красное вино и хлеб. Вечно откупоренная бутылка на рабочем столе местного святителя мудрости приводит жителей в замешательство, рождая волну слухов о ясном злоупотреблении им нескончаемого количества виноградного увеселительного напитка. Что же здесь правда? И о чём говорит герой наедине с собой, записывая наблюдения за всем происходящим в провинции в личный дневник?..
Режиссёр данной картины Робер Брессон представил многогранно-таинственную историю, которая поднимает массу поистине значимых проблем. Роль духовного развития в жизни отдельно взятого человека, значение духовного наставника в процессе поиска своего места в этом сложном мире, профессиональная индивидуальность и компетентность этого самого наставника и многие другие темы составляют содержание рассматриваемой киноленты. Постановщику удалось завуалировать личную оценку повествовательных элементов работы посредством незатихающего диалога главного героя со своим рукописным отражением, которое составляет значительную часть сюжета представленной истории.
Таким образом, 'Дневник сельского священника' является воистину широкоугольным кинематографическим произведением, действующим внешне крайне скупо, однако очень глубоко раскрывающим проблематику духовных исканий живого человека, трепещущего найти истину в повседневной жизни, которая в свою очередь выступает лишь плацдармом для будущей Вечной Жизни. Но готовы ли мы к ней?
